Гоген религиозным человеком никогда не был, но, как ни странно, в его искусстве больше мистики и религии (или постоянных намёков на неё), чем в искусстве Сезанна или Ван Гога. Такое искусство, как его, могла лишь дать древность, и она дала, например Византия! Оттуда от Византии ближе к началу времён. А искусство Гогена – это искусство начала времён или какого-то язычества, накануне прихода Христа, о чём он и грезил всегда…

Но как этот неофит с гитарой или мандолиной, этот прирождённый вождь и бунтарь, этот крутой, сильный, горбоносый и длинноволосый парень, не очень книжный и образованный, стал одним из самых умных, органичных и изящных художников Нового времени? Тут можно поставить двадцать два вопроса, и всё равно мы ответа не найдём. Этот ответ надо искать на небе, откуда Гоген и вторгся на землю, как инородное тело или даже как инопланетный болид, огнём своего творческого духа и воображения он, «как беззаконная комета», оставил на земле такой след, который и теперь будоражит наше воображение! Лично для меня явление такой личности, как Гоген, сравнимо лишь с тунгусским метеоритом! До сих пор всех поражает этот взрыв в тунгусской тайге, и до сих пор для всех это тайна: что это было?

Никто ничего не может сказать вразумительного, таков и Гоген, он тайна. И эта тайна космическая, эта тайна у Бога. Бог дал, и Бог взял это уникальное явление, эту мистическую личность, как Гоген. И лично я более всего дивлюсь не таинственности этой личности, а таинственности решения Бога.

В Москве прошла большая и очень замечательная выставка П. Гогена и картин русских художников 20-х гг. Это международный проект. У нас он получил название «Гоген. Взгляд из России» или «Русские диалоги с Гогеном». Это первый взгляд на творчество Гогена и русского авангарда под таким углом. Вышел блестящий альбом-каталог[1] этой выставки, которая была сначала в Ленинграде в 1989 г., а теперь в Москве в 1990 г.

Я ходил на эту выставку несколько раз. Я купил этот замечательный каталог и теперь работаю с ним.

М. Бессонова написала большую и блестящую вступительную статью о творчестве П. Гогена и о его влиянии на тот художественный процесс, который имеется теперь в мире живописи.

Я очень внимательно прочёл эту статью и поневоле развёл руками… дело в том, что в этой статье Полю Гогену уделяется так мало внимания, как явлению вовсе не новому на земле, а скорей «консерватору», проще сказать, проводятся параллели между Гогеном и другими, например русскими художниками, и вовсе не теми, между которыми я ожидал! Это нонсенс в мировом масштабе, что я вновь и вновь удивляюсь, как можно столько знать, понимать в изобразительном искусстве, иметь научные степени и при этом не видеть главного, что Поль Гоген (если говорить о нём как о художнике с особым видением) и не новатор вовсе, и не первооткрыватель. Это особая фигура в изобразительном искусстве нового времени, которая, как это ни странно покажется, перекликается с искусством наших древнерусских художников! Я вынужден об этом снова и снова писать.

Но об этом ни слова ни у М. Бессоновой, ни у кого-то ещё из критиков или искусствоведов с мировым именем…

Приходится только гадать до какой же степени мы, специалисты по живописи, можем быть слепы, имея глаза, и глухи, имея уши!

М. Бессонова, А. Кантор-Гуковская, Ф. Кашен, А. Костеневич, Р. Бретелл, Я. Тухенгольд, Н. Пунин, С. Маковский, М. Волошин, И. Грабарь, Н. Гумилёв, А. Бенуа… какие замечательные и яркие умы говорят о Гогене, и никто из них не пошевелил даже пальцем, чтобы указать (или хотя бы отдалённо намекнуть) на схожесть искусства П. Гогена, Ф. Грека и А. Рублёва.

Поразительно, как можно говорить об искусстве 20-х гг., об искусстве Куприна, Лентулова, Грабаря, Гончаровой, Кузнецова или Сарьяна, находить параллели у них с «варварским» искусством Гогена и при этом не видеть или не хотеть замечать главных параллелей, которые напрашиваются. Этого мощного «плоскостопия» искусства древнерусских художников и живописи Поля Гогена. Ни один великий француз 80-х и 90-х гг. прошлого века не близок так Гогену, как Ф. Грек и А. Рублёв!

Я в каком-то садомазохистском экстазе хочу поздравить человечество с его куриной слепотой или с какой-то особой катарактой!

– Но почему это так трудно понять или, по крайней мере, задуматься над этим? – сказал я как-то жене, имеющей отличный вкус в живописи.

– Наверное, это только на твоей волне работает, другим это трудно понять.

– Тогда получается, что я рождён для такой «растолковки», – сказал я, шутя.

– Получается так, – сказала улыбаясь жена, – больше рисуй и пиши.

– Да, редкий я фрукт… зрел, зрел, да и не дозрел, лопнул…а ведь во всё истекающее тысячелетие такой, как я, только четвёртый, да и того сглазили…

А если говорить серьёзно, мне это и позволяет говорить честно и прямо об однокоренном поэтическом-художественном творчестве перечисленных художников. У других, наверное, и убеждённости мало, да и кишка тонка…

Получается, что на исходе 20-го века я это заметил только один, остальные этого просто не видят. Вот почему моя жизнь и судьба похожа на этой земле на жизнь пришельца или лунатика…Наверное, мне с моим видением и с моим пониманием вещей лучше бы и не появляться на этой земле, особенно у нас в России, где меня скорей побьют камнями, чем согласятся со мной, или, по крайней мере, обратят внимание на моё художественное и поэтическое творчество. И, тем не менее, я говорю в полный голос в моих статьях и в теоретическом эссе «Прежде и потом», что искусство Ф. Грека, А. Рублёва и П. Гогена имеет один корень и этот корень уходит в века, особенности такого видения надо искать в законах поэзии, а эти законы, наверное, восходят к поре сотворения этого мира!

И своим совсем неказистым и художественным, и поэтическим творчеством я показываю, насколько мы близки. Это вовсе не значит, что я пристраиваюсь или, не дай бог, приравниваюсь к великим мира сего, к моим предшественникам. Увы, я им не ровня! Я лишь разъясняю, я уточняю.

Моё дело сказать правду, а не заставлять верить в неё. Моё дело сказать лишь первый звук «А», остальное за меня пусть говорят другие. Странно, но я почти убеждён, что в череде этой родственности, в этот мир придёт кто-то ещё, очень жаль будет, если это будет не русский художник, а снова француз, или индус, или китаец… Дело в том, что это художественно-поэтическое видение, о котором я говорю, повторяется на этой земле и имеет природу цикличности. Этот другой – пятый,— как я говорю, наверное, будет более счастлив, чем я, более удачлив как художник. В добрый час. Надеюсь, что он будет так же честен, как и я. Он непременно поддержит меня и специалистов и любителей живописи отошлёт к моим статьям, наработкам и к моим теоретическим работам. Изучению этого феномена я посвятил всю жизнь.

Да, меня скорей побьют камнями в России, чем обратят внимание на родственность творчества А. Рублёва и П. Гогена! Пушкин бы об этом сказал:

А я говорю, что это просто недомыслие, недогляд, нонсенс или особая куриная слепота в мировом искусствознании.

Ну, ладно, у нас в России, в силу особого культа и особого высокого духовного и молитвенного статуса А. Рублёва (он у нас преподобный, святой), не видят этого. Но ведь в той же Франции или в Америке могли бы это узреть? Увы, и там и тут люди, точно слепцы!

Теперь я часто думаю, что и мне бы надо молчать, и не «раскрывать мои карты», т.е. не говорить о том, насколько близка природа видения этих художников и как, каким особым способом они добывали свои краски. Мне бы не надо и касаться этих вещей – какая мне в этом корысть? Один убыток: люди, даже очень умные и учёные (например, искусствоведы из ГТГ), от меня бегут и не подают мне руки, как прокажённому… Я устал гоняться по Москве за интеллектуалами в области живописи, по-моему, их теперь и вовсе нет. Если то, о чём я говорю, например, в моём эссе «Прежде и потом», не вызывает интереса, а, напротив вызывает такое отвратное действо, то многого ли стоит современная художественная критика?! Люди, даже очень учёные, не упускают возможности от меня улизнуть, как будто я болен чумой… А иным меня хочется лягнуть или даже куснуть, чтобы я, не дай бог, не наговорил чего лишнего. А ведь я не стучу по столу, я не навязываю им себя и свои концепции. Я лишь приоткрываю им дверь в ту комнату, воздух которой Тим пока не знаком. Они привыкли пребывать в неведении и дышать совсем другим, спёртым воздухом кафедр, архивов и в окружении книг – так привычней, удобней? И эта публика зовётся научной? Это интеллектуалы высшей пробы нашего времени? Увольте меня от подобных «умных» людей, которые исподлобья глядят на меня как на власовца, которые никогда не читали моё эссе «Прежде и потом» и заявляют, что не будут читать! Вот почему в Москве я так одинок, я один в этом мире, я один на один с моим столом, моими картинами, моими книгами, которых у меня море…