– Алекса, скорую! Звони быстрее! Вызывай скорую помощь!!! Что ты стоишь? – надрывалась сестра после того, как они смогли уложить мать на постель.

Остолбенев, девочка стояла рядом и не могла пошевелиться. Глядя на тело и неузнаваемое лицо матери, Алекса растворялась в этой комнате, как растворяется мир вокруг карусели. Состояние панического шока обездвижило её. Между тем голос сестры становился всё громче и звонче, наваливаясь на голову со страшной силой. Остатки разума отправляли ей лишь импульсы и сигналы, призывая к тому, что необходимо срочно выйти из состояния физической парализации и что-то делать, чтобы помочь.

Во все глаза Алекса смотрела на Лину, склонённую над полуживой матерью, и пыталась заставить свои ноги повиноваться. Сильным, резким движением она сделала шаг и, пошатнувшись, чуть не упала. Дальше она действовала почти бессознательно: передвигая ватными ногами, она вышла из спальни, не разбирая перед собой ни стен, ни дверей. «Где телефон? Куда идти? Надо бежать!» – мысли, словно калейдоскоп, мелькали в голове. Будто пьяная, она постоянно натыкалась на препятствия, прежде чем добралась до телефона. Голова тряслась сама по себе, как у сувенирных собачек, которые ставят на панели автомобилей. Попытка снять трубку не увенчалась успехом – руки не слушались и вращались в воздухе сами по себе. Таращась перед собой и хватая воздух, она всё же сняла трубку. «Почему ей поручили вызвать скорую? Почему она сейчас не рядом с матерью? – Алексе ещё никогда не приходилось звонить в такие службы, находясь на грани отчаянья. – Какой набрать номер? Какой у них адрес?». Страх парализовывал её всё сильнее, её трясло так, что она выронила трубку.

«Проклятье! Проклятье!» – сжав губы, она набрала заветные 03. В ответ на медленный, дотошный голос, пытающийся разузнать подробности о состояния больного, Алекса лишь прорыдала адрес и, умоляя о спасении, кинулась в мамину спальню.

– Вызвала?!! Едут? Мамочка, потерпи!

– Боженька, родимый… – вырвалось у Алексы, и она тут же закрыла разъехавшийся рот ладонью. Стоя на пороге чудесной розово-белой спальни, она почувствовала, как голову пронзила острая, почти тошнотворная боль, что-то внутри задвигалось, зашевелилось, увеличилось и размножилось. Отвратительная, мерзкая, невыносимая душераздирающая боль вдруг превратилась в физическую ломку костей. Алекса теряла ощущение тела и рассудка. Потрясённое увиденным сознание пребывало в состоянии страшнейшей пытки. Неведомая до сих пор боль вышвырнула девочку из комнаты, бросила в кухню, уронила на пол и вырвалась из неё страшным рыданием.

– Алекса, иди к маме! Слышишь? Иди скорее сюда… Девочка всё ещё рыдала в углу, когда сестра потрясла её за плечи, схватила за жилетку и, волоча по полу, потащила в спальню. – Успокойся, пожалуйста. Ты нужна мне сейчас! Алекса, ты слышишь меня?

Как только они оказались в спальне, Лина перестала кричать и замерла в странной позе.

– Мама! Ма-ма… – не своим голосом позвала сестра, со страхом приближаясь к постели. – Мама! Скажи что-нибудь, пожалуйста! Мама… Не молчи, ради Бога! Мам, тебе нехорошо? Отзовись…

Мария лежала неподвижно, губы превратились в две корочки, а из них выходило прерывающееся шипение.

– Мамочка! Почему ты так делаешь?!! Тебе трудно дышать?! Мама, скажи что-нибудь! Мама, ты слышишь… слышишь нас?!

Они находились совсем рядом, но, казалось, она не слышала их. Из уголков её больших, застывших глаз текли слезы.

– Мамочка моя! Родненькая! Я умоляю тебя, скажи что-нибудь! Мне очень страшно, мамочка! – взвизгнула Алекса.

– Я ничего не вижу… – её губы не смыкались, неподвижный страшный взгляд смотрел куда-то в потолок, – ничего не вижу.

– Что сделать, мама? Не пугай меня!

– Темно… Совсем темно… – прошептала она и, перестав шевелить губами, которыми она хватала воздух, вдруг замерла.

– Ма-ма! – завизжала Алекса, схватившись за голову. – Мне страшно! Мамочка, мне страшно! Что с ней? Что с ней такое?

Ещё мгновение, и её лицо дёрнулось. Алекса видела, как подносимый стакан с водой задрожал в руках Лины, и чуть не выплеснулся на бескровное лицо, мимика которого оставалась неизменной.

– Темно, – повторяла она, – как же темно.

– Я убью его! – забилась в истерике Алекса, и её губы посинели. – Убью! Придушу своими руками!

– Тише… мне очень больно… молчите, – прохрипела она и опять замерла.

За долю секунды Алекса оказалась на кухне и, встав на носочки, потянулась макушкой к древним иконам, которые украшали главный угол, и которые с таким трудом и благоговением собирала Мария последние годы.

– Я сделаю это! Слышишь, Бог? Если ты отнимешь мою маму, я убью этого ублюдка и себя! Ты же всё можешь! Ты – единственный и всемогущий! Ты, мой любимый Боженька, можешь спасти мою мамочку! Помоги, родненький! Я не смогу жить без неё! Я не смогу без неё дышать! Помоги! И я больше никогда у тебя ничего не попрошу!

– Алекса! Алекса! – из комнаты вновь раздался вопль сестры.

Вбежав в комнату, она увидела на груди у мамы кота, тот бешено крутился на ней, вминал в неё свои лапы и истошно орал своим писклявым голосом. Зрачки в круглых, одурелых глазах превратились в две тонкие ниточки. Что происходит с этим животным? Девочка взглянула на картину Сикстинской Мадонны с младенцем. «Дева Мария, помоги рабе божьей Марии…» – пролепетала Алекса, слыша, как это произносилось в церкви.

– Где ты, доча? – послышался мамин зовущий голос, и Алекса тут же упала на колени, сжав её руку и прильнув к ней губами.

– Я здесь, мамочка! Я здесь, – говорить ей удавалось с трудом. В горле стояло ощущение, будто его полоснули острым лезвием. – Мне страшно, мама. Я очень боюсь.

– Ох…ухххххх… – её шумное, свистящее дыхание усилилось, а зрачки закатились, оставив только белки.

– Мама, что с тобой? Почему ты так дышишь? – Алекса вцепилась в запястье матери.

– Только, не волнуйтесь… не надо волноваться… – завибрировала Мария. – Я не могу дышать! Лина, я задыхаюсь. Лина… Ты взрослая… Слышишь?

– Ма-ма… Мама! – сестра безостановочно повторяла её имя и трясла головой.

Губы Марии резко приобрели синеватый оттенок. Сильное головокружение на некоторое время затемнило картину, которая была перед глазами Алексы, и она почти навалилась на ту, что практически не дышала.

– Нет, мама! Мама! Мама, скажи что-нибудь! Это же я! Не делай так! Открой глаза! Посмотри на меня! Открой глаза!

Дальше Алекса с трудом могла бы описать происходящее, но она отчетливо помнила, когда в комнату вошли две большие фигуры в медицинской форме и куртках и, довольно грубо оттолкнув её от застывшей матери, склонились над кроватью. Тут же оперативно открылись металлические чемоданчики, из которых они поочередно стали извлекать какие-то предметы.

– Не мешайте… Отойдите! – строго потребовал один из фельдшеров, когда Алекса попыталась вновь броситься к матери. Затем последовали быстрые, молчаливые действия проверки пульса и зрачков пострадавшей. После поверхностного обследования суровый мужчина вытащил нужную ампулу, отломил верхнюю часть и, запустив в неё иглу, сосредоточенно наполнил основание шприца. Как только ампула опустела, он моментально ввёл иглу в вену, затем отложил на тумбочку шприц и стал набирать второй.

– Делай третий! – поторопил он своего коллегу, и тот беспрекословно бросился к чемоданчику.

Всё это время Алексе казалось, что Мария не реагирует. «Почему она не шевелится? Почему не меняется её лицо? Почему больше не слышно, как она дышит?» – не помня себя и не веря в то, что всё происходит на самом деле, Алекса следила за действиями врачей. Введя внутривенно третий укол, мужчина резко захлопнул чемодан, стёр со лба пот и принялся просовывать свою руку под её запрокинутую голову.

– В реанимацию! Быстро! – крикнул он, и в спальне тут же появился третий мужчина. Кряхтя, он довольно оперативно раскинул металлические носилки и помог коллегам погрузить на них застонавшую женщину.