Алексей Георгиевич и Мария Ивановна – частные предприниматели. Они вместе работают в фирме, занимающейся производством и торговлей рыбной продукцией.

Фото Бориса Ливанова. Ведёт рубрику Ирина Синица».

Единственное, что тогда грело тревожное сердечко Алексы, так это то, что по случаю столь торжественного события приехали двоюродные братья и сёстры, близкие родственники, среди которых были Вероника, Нонна, Митя, Коля – родные и горячо любимые ею дяди и тёти. Мария всегда с особым трепетом повторяла слова покойной матери: «Нас пятеро, как пальцев на руке, и отруби любой, будет одинаково больно».

В ресторане царило веселье, пахло едой и цветами. Мимо проносились официанты с подносами, букеты и подарочные коробки продолжали прибывать, одни приглашённые музыканты сменялись другими. А дальше немыслимо печальные и затравленные глаза Алексы видели всё происходящее стоп-кадрами и обрывками…

Вдоль стен тянулись длинные столы, заставленные красивыми блюдами. За одним из них, среди серебряных подсвечников и дымящейся утвари, отдыхала братва – крепкие, суровые представители криминального мира со своими разукрашенными жёнами и любовницами, и совсем молодые парни с шальными глазами, мелкие «шавки», лебезящие и смотрящие трусливо и заискивающе. Другой стол занимали гости Марии. Здесь ужинали её племянники, напивались компаньоны по бизнесу, кокетничали симпатичные женщины, веселились старые друзья. Стол по центру зала занимали сами молодожёны, мать Алексея – робкая молчаливая женщина, укутанная в скромный платок, Алекса со старшей сестрой Линой и её спутником и старший брат Марии Митя, взявший на себя в этот день роль отца. В углу, под тканевым куполом находился детский стол, за которыми сидели дети и подростки обоих семейств, привыкая к тому, что отныне они родственники.

Потом Алекса с отвращением смотрела на то, как под общие вопли, свисты и надрывы новоиспечённый муж не целует, а буквально заглатывает прекрасные рубиновые губы её мамы, рыская языком, будто лопатой. А когда его натиск становился чересчур удушающим, она с усилием отодвигала его белой перчаткой, освобождаясь из объятий. Чирик показательно и неустанно демонстрировал своё право покушаться на неё с поцелуями, после чего удовлетворённо купался в шквале обрушившихся аплодисментов. Наблюдая за надрывными криками «Горько», Алексе казалось, мама, словно маленький беззащитный зверёк, попала в руки разъяренного тигра. Находясь во всеобщем внимании, Марии только и оставалось, что поправлять растрепавшуюся вуальку на своей дизайнерской шляпке, улыбаться, как подобает королеве, и незаметно вытирать с лица размазанную помаду. Глядя на это, девочка задавалась одним и тем же вопросом: неужели ей нравятся такие грубые, мокрые, мерзкие, пошлые, подавляющие поцелуи? Ведь будь она сама на её месте, запросто укусила бы его за язык, чтобы он вёл себя прилично.

Затем были выступления цыган, пляски, столпотворение… вспышки фотокамер… гогот братвы… сотни пышных букетов, горой возложенных к ногам невесты… жареные поросята на громадных подносах… элитные напитки… кража невесты… рассвирепевший Алексей… потасовка… драка, летящие осколки и следы крови…

Дочитав газету до конца, Алекса уже вовсю ощущала физическую нервозность и чувствовала, как ускоряется биение сердца, ударяя в левое подреберье. С каждой секундой её накрывало чувство тяжелой утраты. Зачем вообще был нужен этот брак? Как произошло так, что её интеллигентную, многоуважаемую и независимую маму покорил человек, не признающий закона и имеющий сомнительную репутацию? Почему этот союз состоялся? Почему никто не помешал этому? Чем вообще руководствовалась Мария, подписывая своё согласие на совместную жизнь с этим человеком?

В силу возраста Алекса не могла найти ни одного логического и более-менее обоснованного объяснения. Но даже несмотря на соблюдение всех формальностей и спешку этого бракосочетания, она ни на секунду не усомнилась в том, что её мама продолжает горячо и беззаветно любить бывшего сотрудника милиции, который по неизвестным ей причинам уже пять лет отбывал срок в колонии строгого режима в Нижнем Тагиле… Сама Алекса видела этого двухметрового мужчину с добрыми глазами цвета хаки лишь однажды, но долгие годы после его ухода Мария горевала о судьбе осуждённого и носила невидимый траур поверх своих деловых костюмов. При любой возможности она срывалась на зону, добиваясь у начальника тюрьмы не только привилегированных свиданий, но и улучшения условий для его существования в неволе. Отказывая самым влиятельным, высокопоставленным и, в большинстве своем, надёжным мужчинам, умеющим не только красиво ухаживать, но и готовым делиться своим бизнесом, Мария продолжала ждать освобождения арестанта Андрея Сизова, не допуская даже мысли о том, чтобы связать свою жизнь с кем-то другим. Но теперь рядом с ней стоял Алексей Ларин – её новоиспеченный муж, грубовато обнимая её миниатюрную фигурку и глазами хладнокровного убийцы осматривая тех, кто приближался к этой женщине.

Вспыхнувшие воспоминания настолько сильно взволновали девочку, что уже через несколько минут ей сделалось дурно. Хватая ртом воздух, она с ужасом узнавала в этих симптомах удушающие приступы, которым была подвержена с двух до пяти лет. Несмотря на то, что последний подобный приступ происходил с ней много лет назад, она незамедлительно вспомнила всё, что ему сопутствует.

Будучи восприимчивым и сверхчувствительным ребенком, при любом незначительном расстройстве начиная горько плакать, она не могла остановиться, доходя до жуткой истерики, непроизвольно набирающей силу. В запале рыданий и всхлипов крохотная девочка буквально переставала дышать и замирала в ожидании того, чем закончится это удушье. Некоторое время она могла просто лежать в беззвучных конвульсиях и синеть, в то время, как Мария или сестра беспомощно склонялись над её замершим телом, не испытывая ничего, кроме леденящего ужаса. Когда же эта мука, наконец, прекращалась, и она совершала слабый долгожданный вдох, её страдальческое личико приобретало прежний цвет, и она, жутко уставшая от немой борьбы, буквально растворялась в руках матери и какое-то время лежала неподвижно. В связи с подобными эмоциональными припадками в семье были предприняты все меры, чтобы не провоцировать в ней отрицательные эмоции и сильные переживания. Но и это не стало выходом из сложившейся ситуации. Веселясь и заливаясь громким смехом, всё повторялось. Перед глазами темнело, неизбежно появлялось головокружение, и Алекса, вновь теряя самообладание, попадала в руки удушающему монстру. Её неукротимый в силу возраста темперамент, заключённый в хрупком теле, всё больше проявлялся в двух крайностях – отчаянном плаче и оглушительном хохоте. С возрастом столь ярко выраженные эмоциональные всплески и приступы исчезли, оставив после себя резкую переменчивость в настроении.

Теперь же после прочтения статьи и полного непонимания, когда у её матери вспыхнула раздутая до внимания корреспондентов любовь к этому человеку, она была на грани. Учащённый пульс, холодный лоб, затруднённое дыхание и непреодолимое желание разрыдаться. И если бы через пару минут всё это не закончилось, она бы подумала, что прошлый недуг вновь овладел ею. Придя в себя, она швырнула газету на одну из полок и покинула барную стойку, терзаясь дурными предчувствиями. Повесив на дверь самодельную табличку «Вход строго запрещён», она закрылась в детской и просидела там до самого вечера.

Алекса находилась за высокими арочными дверями, через которые, несмотря на их тончайшее матовое стекло, не проникал ни один посторонний звук. Здесь, в этой просторной, светлой спальне с туалетным столиком у окна и широким балдахином ощущался особый уют. Когда хрупкая нервная система и богатое воображение мешали ей уснуть, и она неизбежно мучилась бессонницей, Алекса перебиралась ночевать сюда. Замученная собственными фантазиями, она сонно залезала в мамину постель, прижималась к ней и вдыхала запах её пахнущей ароматом духов кожи. Как же было приятно касаться шёлка её пеньюара, ощущать гладкость её ухоженных рук, чувствовать мягкость волос, темнеющих на подушке.