Там они поселились, но долго нахлебниками быть не хотели, и, получив за порядочное поведение разрешение, Александр вскоре своими руками сколотил для семьи новый дом, невеликий, но прочный. Сам стал промышлять плотницким делом, по примеру Иосифа, названого отца Иисуса Христа, и плотником оказался первоклассным. Свет-Наташенька, иначе он ее не величал, занялась хозяйством, и тоже у нее всё спорилось, потому как она хоть и барышня, а дома любила проводить время с дворней и умела и стряпать, и за скотиной ухаживать, и на огороде у нее всегда был урожай, и в доме чистота.

Конечно, были и горести: из девяти детей выжила только Кира, пятая по счету – «серединка», как ласково величал ее отец. Плотницкое дело приносило доход, но не каждый же день требуются услуги такого мастера. Наталия Ивановна ни на что не жаловалась, а только молилась Богу, вела хозяйство и радовалась, и, даже когда супруг сознался ей, что никакой он не служилый человек десятого класса, и не Онуфриевич, и не Караваев, а крестьянский сын без отчества и фамилии, Наташа, конечно, рассердилась, но не на положение свое, а на мужа, что обманул, и потом, успокоившись, сказала, что любит его в любом сословии и, знай правду раньше, все равно убежала бы с ним, а огорчилась только обману.

И только теперь, когда свет-Наташенька лежала в лихорадочном жару и бреду в комнате, Александр мучительно размышлял над тем, что лучше бы она тогда выбрала немца. Еще до того, как тот пытался совершить над ней свое мерзкое деяние, в тот первый раз, когда возник вопрос.

«Родная моя… – подумал Александр Онуфриевич, – святая моя…» Ни слова жалобы за все эти годы, ни упрека, ни слезинки даже, но не такого он желал ей, видит Бог, не такого… Да хоть бы уже померла поскорей, что ли, болезная, лишь бы не мучиться больше в этом болоте, где нет ничего хоть сколько-нибудь подходящего ее уму и сердцу…

Последней мысли он не на шутку испугался, но знал, что за все, что она перестрадала в жизни, Господь непременно заберет ее в рай, и там будет хорошо, потому что не будет ни хвори, ни бедности, а будут их детки, целых восемь, а может – Бог его весть, как там, у Него в покоях все устроено, – будут и красивые платья, и музыка. И хотя не хочется мразь поминать по имени, а все-таки как его звали-то, немца ефтого?..

– Доктор Таддеус Финницер, к вашим услугам, – отрапортовал, слишком правильно выговаривая слова, долговязый тип с чересчур длинным и острым носом, легко спрыгивая с подножки коляски, – направлен Григорием Афанасьевичем Безугловым для осмотра и излечения больной.

Святки кончились, Арсений уехал в Москву в университет, Матяша вернулся в гимназию, и Леночка отчаянно заскучала. Конечно, ее радовало, что Кира задержалась у них, но нельзя же целыми днями разговаривать с одним и тем же человеком! Поэтому, когда ее подруга Нина Щенятева прислала приглашение на именины, Леночка была вне себя от счастья и сейчас же попросила Нюрку принести все выходные платья, какие у нее были, чтобы выбрать подходящее для визита к такой моднице, как Нина.

– Как ты считаешь, Кира, какое лучше идет к моим глазам – темно-серое или васильковое?

– Твои глаза дюже хороши, к ним что хошь идет, – улыбнулась простодушно Кира, – а что до моды – ты же знаешь, ничаво я в ефтом не понимаю, у меня самой одно нарядное платьице.

– Да ну, какая ты скучная, Кира… Ты же барышня! – Леночка наставительно покачала головой. – А какая барышня не интересуется нарядами!

– Та, что живет не в столицах и ей не перед кем красоваться в обновках.

Тон у Киры был добродушный и спокойный, и Леночку это почему-то ужасно раздражало. Ну нельзя же быть настолько деревенщиной! А может, ее и кавалеры не интересуют?

– Не очень. – Троюродная сестра из Углича пожала плечами. – Я все равно замуж никогда не пойду. Ну посуди сама: я у родителей одна, а Феша старенькая… Нет, я не брошу их.

– Да, но родители не вечны, – хмыкнула Леночка, – а жизнь такая…

Она осеклась, сообразив, что ненароком наступила на Кирину больную мозоль: с того момента, как пришло известие о болезни Натальи Ивановны Караваевой, шел уже шестой день, а новых вестей не было, ни плохих, ни хороших, и девушка с тревогой прислушивалась к каждому топоту копыт и скрипу колес.

– Ты просто обязана поехать со мной! – Леночка всплеснула руками от радости, что догадалась, как развеять кузину и отвлечь ее от невеселых мыслей.

– Меня Нина не приглашала…

– Она не знает, что ты здесь. А если б знала, непременно пригласила бы… Нет-нет, ты обязана поехать со мной, – продолжала настаивать Леночка. – До праздника еще два дня, я напишу ей, что ты задержалась у нас, и она непременно пришлет приглашение и тебе, вот увидишь!

– …И платьица нету нарядного…

– Покажи то, что есть.

Кира сходила за платьем, и перед взором Леночки предстало ситцевое нечто со скромным белым воротником и такими же манжетами, несколько раз заштопанное на спине.

– М-да, пожалуй, за эти два дня нам нужно будет сходить к портному! Свое же платье я не могу тебе одолжить.

Лена была высокой и очень худой, а Кира, наоборот, плотная и низкого роста, поэтому последних слов можно было и не говорить, настолько это было очевидно.

Если в светловолосую голову Леночки Безугловой взбредала какая-нибудь идея, она, как правило, требовала немедленного осуществления и, даже когда все уже было сделано, занимала барышню на ближайшие два дня, а то и неделю, если идея была по-настоящему грандиозной. Поэтому, бесцеремонно схватив троюродную сестру за руки, весело рассмеялась:

– Вот прямо сейчас к портному и поедем! – и, окинув взглядом рыжие Кирины волосы, забранные сейчас по-домашнему в косу, сказала: – А к цирюльнику тогда сразу перед праздником, а то его старания даром пропадут.

– Лена, я танцевать не умею… – попыталась возразить Кира.

Кузина посмотрела на нее со смесью удивления, презрения и жалости на лице:

– Что, совсем?

– Ни капельки!

– Ну что мне с тобой делать!

– Оставь меня тут, дома, да и езжай на именины Нины Щенятевой и танцуй там, покуда ноги держат.

– Ну уж нет! – надулась Леночка. А про себя подумала: «Вот дуреха-то! Неужели на бал не хочет? Ну что за глупости, как это можно – не хотеть на бал!» И томно закатила глаза.

– Ну ничего, – сказала она наконец, – ты у нас наблюдательная. Просто смотри внимательно, как другие танцуют, и схватывай, повторяй.

Приглашение Кире Нина Щенятева действительно прислала, и той ничего не оставалось как составить троюродной сестре компанию. Леночка, правда, немного волновалась: Щенятевы были как-никак князьями, и перед ними очень не хотелось ударить в грязь лицом, а потому появление в этом светлом и роскошном доме такой нескладехи, как Кира Караваева, могло испортить все, но Лене очень хотелось вывести подругу в свет, развеселить ее, а кроме того, именинница была с Кирой знакома и, присылая приглашение и ей, знала, на что идет. Во всяком случае, барышня Безуглова рассудила именно так и этой мыслью утешилась.

Как это очень часто бывало в богатых петербургских домах, парадная лестница, поднимаясь ко входу в нарядную бальную залу, упиралась в зеркало. Делалось это с умыслом, чтобы дамы и кавалеры, перед тем как отдать себя на растерзание тысяч глаз, могли еще раз убедиться в собственной неотразимости или подправить хоть немного ее отсутствие.

В тот вечер среди прочих разнаряженных дам зеркало отразило трех феноменально разных барышень, шедших тем не менее вместе. Первая – худенькая, совсем бледная и с нежно-кукольным румянцем блондинка, которой цирюльник красиво закрутил ее и без того вьющиеся волосы; выбравшая наконец, после часа с небольшим примерки, пышное открытое платье бледно-желтого оттенка. Оно почти сливалось с ее волосами, делая барышню похожей на изящную статуэтку из светлого мрамора или слоновой кости. Эта девушка была в веселом и немного взволнованном настроении, поминутно раскланивалась со знакомыми и горела явным нетерпением увидеться поскорей с виновницей торжества, а тем паче с ее братом, юным князем Романом Щенятевым, на которого, по ее собственным словам, «имела виды».