Александр Онуфриевич вошел в комнату. Долго молчал, видно было, что решение дается ему с трудом. Молчал он минут десять. Потом глубоко вздохнул несколько раз и, махнув рукой, пробормотал:

– Господь тебя простит, Фаддей Василич… – и поскорее засеменил обратно в столовую. Наталия Ивановна поняла: чтобы никто не заметил, как он плачет.

– И еще… – продолжал умирающий доктор, – я рассказал твоим родителям, что вы бежали.

– Что ж, и за это пусть простит тебя Господь, – кротко отозвалась Наталия Ивановна. – Думаю, это им было и так очевидно.

– Ну вот и все, – повторил доктор Финницер, приняв Причастие. Перекрестился по-русски и блаженно, с чувством полного, невыразимого счастья тихо закрыл глаза.

– Дивна дела Твоя, Господи! – широко перекрестилась Феша.

Наталия Ивановна протянула руки, приняла в них обессилевшую голову лекаря и крепко прижала ее к груди.

– Упокой, Господи, душу раба Твоего Фаддея. Прими его в Твои Небесные селения и сотвори ему вечную память… и слава Тебе за то, что я могу сказать эти слова. Воистину дивна дела Твоя, Господи.

Но на Масленой неделе Паше Бельцовой не удалось, выражаясь ее же словами, лицезреть своего дражайшего жениха дома, потому что Александр Онуфриевич и Наталия Ивановна решили, что раз из-за болезни матери и доктора Финницера Кира объедала родственников лишних пятнадцать дней, то ее родители просто обязаны отдариться и пригласить Безугловых к себе праздновать Масленицу.

Больше всех такому повороту событий радовался Арсений: при мысли о том, как он будет объясняться с невестой и какой предлог придумает, чтобы расторгнуть помолвку, ему делалось дурно, как кисейной барышне, и юноша изо всех сил старался оттянуть этот момент.

– Главное, не затянуть до самой Красной горки, – хмыкнул горе-жених, усаживаясь в коляску рядом с братом. – Надо, надо поговорить с ней… но все-таки хорошо, что не теперь: как ни крути, а все ж таки не хотелось бы омрачать ей праздник.

По правде сказать, едва ли не больше этого тяжелого разговора его пугала предстоящая встреча с Кирой. Уж к кому к кому, а к ней он никогда не ожидал испытать что-то другое, кроме покровительственных чувств старшего брата, а вот теперь жизнь задала загадку, и разгадать ее, честно говоря, было немного боязно. В самом деле, как это можно – молодому человеку его круга, столичному жителю, считающемуся среди друзей пусть не красавцем, но одним из любимцев барышень, любить провинциальную нескладеху, рябую от перенесенной оспы, без талии, без умения держать себя, без манер, без образования? Сестра – это одно, сестер не выбирают, и совсем другое дело, если вдруг в отношении этой самой сестры ты становишься полон самых серьезных намерений, сам от себя такого не ожидая… Но в глубине души Арсений надеялся, что все это блажь, сон, бред и новая встреча с Кирой Караваевой поможет ему в этом убедиться.

Коляска тронулась, и веселый перезвон бубенчиков моментально разогнал тоску и придал праздничное настроение.

– Что-то ты нынче задумчив, Арсюта, – поинтересовался Матвей, обводя брата взглядом темно-серых с нежной голубизной глаз из-под пушистых светлых ресниц, за которые острые на едкое словцо соученики называли его лошадкой. – Масленая началась! Надо радоваться!

– Ох, не люблю я это «надо», – вздохнул старший брат. – Радоваться надо искренне, от души, а не просто потому, что праздник.

– Чудной ты стал в этом своем университете… А помнишь, как мы раньше играли в долгой дороге, чтобы не помереть со скуки? Искали маленькие поводы для радости, кто больше найдет. Давай попробуем опять?

– Давай, – улыбнулся Арсений из-под усов. Может, хоть эта дурацкая детская игра поможет ему развеяться…

– Масленица, – загнул палец Матяша, радуясь, что брат поддержал затею.

– Весело звенят бубенчики, – ответил Арсений.

– Солнце искрится на снегу.

– Не надо идти в университет, – ляпнул старший брат, хотя на самом деле учиться любил.

– И в гимназию, – поддержал Матяша.

– Новый полушубок, – вставила со своего места Леночка, и оба брата засмеялись.

– Сестра-красавица, – продолжил игру Арсений.

– Брат-умница, – парировал младший.

– И у меня, – подмигнул старший.

Снова юношеский смех. Небольшая пауза. Коляска взъехала на пригорок, с которого открылись застывшая во льду речка и стройный безлистый березняк на том берегу.

– Самая красивая страна на свете! – воскликнул, задохнувшись от таких видов, Матяша.

– Это ты просто или игра продолжается?

– Пожалуй, что и так и эдак. Так что твой черед.

Старший брат задумался. Проигрывать не хотелось, но что-то больше ничего не приходило в голову. Наконец сообразил:

– Родня в маленьком городке, куда можно уехать на праздники.

– Рыжеволосые девушки, – отозвался Матвей. Он, кажется, говорил просто так, зацепившись рассеянным взглядом за конопатую девку с коромыслом, встреченную ими по дороге, но Арсений внутренне напрягся. Зачем брат это сказал? Догадался и дразнится? Вряд ли: не похоже на Матяшу. Сам думал в этот момент о Кире? Возможно, особенно после слов старшего брата о родне в маленьком городке, но в каком смысле? Если просто как о сестре, то какой же это повод для радости, когда эта нескладеха вечно встревает во всякие приключения… не хватало еще быть соперником собственному брату! А впрочем, в четырнадцать лет оно бывает. Пройдет, ничего.

– Да меня, знаешь ли, брат, вообще девушки радуют, не только рыжие, – а это он ловко вывернулся!

– Отлично! Будем считать, что это твой ход был. Теперь, стало быть… наша вера! – воскликнул мальчик патетически, ловя взглядом золотой куполок промелькнувшей церкви.

Спорить Арсению не хотелось: все равно брату не объяснишь… Все еще под впечатлением от предыдущих Матяшиных слов выпалил почти на автомате:

– Моя предстоящая свадьба с Пашей Бельцовой.

– И то, что мне свадьба предстоит еще не скоро… и не с ней, – последнее – вполголоса, робко, но искренне. Он думал, что брат рассердится, но тот расхохотался.

Коляска качнулась и встала.

– То, что мы наконец-то доехали! – снова встряла в игру Леночка. – А то такая скукота в дороге. Если б не ваша веселая игра, я бы, наверное, и вовсе заснула.

– И то, что ничего с нами в дороге не случилось, – совсем уже тихонечко проговорил Матвей, хотя была не его очередь.

– Что это, мой дорогой братец боится зимней дороги? – усмехнулся Арсений. – Чего же ты боишься – снегопада, бездорожья, волков?

– Мало ли, – поежился Матяша, – всякое бывает. Давеча мальчишки сказывали, третьего дня ехал один купец куда-то по своим делам, да колеса на льду заскользили, едва коляска не опрокинулась.

– Ну, ребята любят рассказывать разные страшные истории, – ободрил старший брат младшего, вылезая из коляски. Леночке подали руки оба сразу, так что сестра могла лишний раз убедиться в том, какие у нее замечательные братья.

Родители ехали в другой пролетке, уже добрались и теперь стояли, поджидая детей, рядышком с Александром Онуфриевичем, Наталией Ивановной, Кирой и Тришей, готовым сорваться с места и начать снимать с коляски пожитки приехавших гостей. Вместе с ним к коляске подошла Кира и легонько взвалила на плечо Леночкин узелок.

– Здравствуй, Арсений! Привет, Матяша! Здравствуй, Леночка! Не устала с дороги?

Она вела себя почти как Триша, как будто она не дочь хозяев, а крепостная, вроде Феши. Конечно, отец у нее «из простых», как выражалась Мария Ермолаевна, но все-таки это выглядело странно, почти неприлично для благовоспитанной барышни, пусть и из провинции. Это коробило, но окончательно разобраться в своих мыслях по этому поводу Арсений не успел, потому что подошел к дому и поприветствовал хозяев. Наталия Ивановна обняла его: она была крестной матерью всем детям Безугловых и крестников очень любила.