Мы допиваем чай. Убираем посуду и идем в комнату.

— Мда, — хмыкает Кристина, — вот и вся прогулка. Давай что ли гимнастикой займёмся. А то скоро станем такие толстые и в дверь не пролезем.

— Я беременная, — напоминаю.

— Ну, а я-то нет.

Мы хохочем. Потом приспосабливаем на полу какие-то покрывала. Чтобы помягче было. Профессиональным коврикам здесь взяться неоткуда. Не просить же снова Константина. Он сотрудник при исполнении, а не наша персональная нянька.

Крис очень клево изгибается. Принимает всевозможные формы. И вообще видно, что с физподготовкой у нее все в ажуре. А вот на меня жалко смотреть. Но я тоже стараюсь. А ее подколы о моей неуклюжести лишь подхлестывают азарт.

В какой-то момент мы так увлекаемся, что не замечаем ни хлопка двери. Ни уверенных мужских шагов по коридору. А подпрыгиваем уже когда в комнате звучит грубый мужской бас товарища майора.

— Вот это да! Физкультурой решили заняться. Похвально.

Смотрит при этом мужчина исключительно на Кристину. Вернее, на ее задницу, которая сейчас оттопырена в замысловатой позе. Я вижу, как девушка краснеет. Хотя, возможно, просто приток крови к голове. Ведь она стоит почти что вверх ногами.

— Стучать не учили?! — буркает и переворачивается.

И я тоже пытаюсь перевернуться, но в пояснице внезапно простреливает. Охаю. Встать хочу. Ко мне тут же подлетает девушка.

— Аня, что случилось?

— Не знаю. Живот резко заболел. Тянет так сильно.

— Аня, а ты не…

В этот момент раздается хлопок, и по ногам начинает течь нечто подозрительно теплое.

Маленький розовый комочек. Мое крошечное счастье. Как только его вижу. Как только акушерка кладет мне его на груди. Кожа к коже. Тело к телу. Понимаю, что это мое. Никому и никогда не отдам. Он настолько родной, будто мы уже давно знакомы, а не встретились только что лицом к лицу в стерильной родильной палате.

Мне что-то кричит врач. Я пытаюсь сосредоточиться, а высокий мужчина снова громко повторяет:

— Держите ребенка крепче!

Я настолько в шоке. Настолько измотана родами, что ничего не соображаю. Но руки смыкаю плотнее, как и советует врач.

Роды были тяжелыми. Может потому, что первые. А может стресс во время беременности сказался. А еще может потому, что ребенок крупный. Ну, по крайней мере для новорожденного.

Все это мне говорит женщина-акушерка, которая стоит рядом. Я знаю, что за дверями охрана. Что волноваться не о чем. А на новой квартире меня уже ждет Крис. Нам пришлось поменять место пребывания, потому что старое мы рассекретили.

Товарищ майор перенервничал и вызвал скорую. Но его нельзя винить. Неокрепшая мужская психика оказалась не готова к подобному. Похоже задерживать голыми руками преступников гораздо проще, чем оказаться рядом с женщиной, которая вот-вот родит.

В палате долго рассматриваю этот маленький сверток. Он пыхтит. Но не плачет. Смотрит на меня своими темными, как ночь сейчас за окном, глазками. И я не удерживаюсь. Произношу.

— Совсем как у папочки!

На что сынок улыбается мне так, что сердце заходится. Хотя, возможно, это и не улыбка вовсе. Умеют ли новорожденные улыбаться? Впрочем, какая разница. Все равно для меня нет ничего милее.

***

(Полгода спустя)

— А ты что?

— А я что? Страдать по нему должна? — фыркает в трубку Кристина, я даже не понимаю, как так мы сблизились. С одной сблизились. С другой отдалились. Мысли о Соне неприятно царапают душу. — Я за ним бегать не собираюсь. Ушел и ушел. Скатертью дорожка, товарищ майор.

— А как же ребенок?

Пауза в телефоне очень выразительная. Затягивается. Так что я уже жалеть начинаю. Зачем спросила? Мало девушке переживаний? Лучше бы посочувствовала. И сама в таком положении ведь была.

— А ребенок мой, — наконец выдыхает она.

Да и я тоже. Понимаю, конечно, что ее дело решаться ли на аборт. Но когда у самой карапуз растет, подобное воспринимается близко к сердцу.

— Крис, а приезжай к нам. Погостишь. Даже жить можешь сколько хочешь. А после родов мы с мамой тебе поможем.

— Сумасшедшая! — смеется она, — вот ведь ты добрая душа. Сама крутишься, как белка в колесе, а все равно к себе на шею кого-нибудь посадить хочешь. Нет уж! Я так не могу. Сама справлюсь.

— Но ты ведь совсем одна.

Вспоминаю, что у Кристины родственников совсем не осталось. А у меня мама и брат. И даже Данила, как хвостик привязанный. Сколько раз я его отсылала. Но он не уходит. Охраняет. А мне ему даже платить нечем. Но он словно членом нашей семьи стал. Приходит после работы. И по городу меня вечно сопровождает. Да я с ним даже сына оставить не побоюсь. Не то что с Сашкой балбесом.

К тому же беспокоится не о чем. Майор постарался. Подчистил все хвосты. И даже Роксана уехала вроде в Израиль и вряд ли когда-то вернется. А ее папаша сел надолго. Поэтому охрану месяц назад с меня сняли. Как и с Кристины. И товарищ майор канул в лету. Только вот он не знает, что похоже скоро станет отцом. К н и г о е д . н е т

— Нормально все будет, Ань, — как обычно отмахивается она, — я одна уже привыкла. Вот с кем-то было бы тяжелее. А так самое то.

— Да-да, рассказывай, — я с ней категорически не согласна. Но и силой ведь не затащишь, — в общем приезжай, если захочешь. Адрес ты знаешь.

— Оки-доки.

Она отключается, а я еще долго слушаю гудки. Мысли парят где-то далеко. Но все меняется, когда из детской кроватки доносится недовольное сопение.

— Проснулся, маленький.

К сыну подхожу. На ручки беру. Он тот еще маменькин сынок. Хорошо, что хоть полчаса в кроватке поспал. Считай победа. И мне плевать на все эти советы «не приручай к рукам». Ведь как не потискать такого карапуза. Весь в папочку. Особенно когда его отец так далеко. Отбывает свое наказание в местах не столь отдаленных.

Суд заморозил все счета Марата и приговорили к трем годам поселения. Как объяснял мне потом товарищ майор — это очень мягкая мера за два хладнокровных убийства. Хотя я так и не поняла почему? Ведь Марат защищал наши жизни. Но видимо у суда своя правда.

— Ты голодный?

Малыш агукает, и я усаживаю его в детский стульчик. Вернее, почти укладываю. Сидеть нам пока еще рано. Разогреваю детское питание и кормлю. Потом отмываю этого хрюнделя, успевшего испачкаться так, словно кушал из миски на полу.

— Гулять пойдем?

Он опять агукает. И я собираю нас на прогулку. Не забываю сделать несколько милых фотографий. Потом обязательно отправлю Марату, который запретил к нему приезжать. Я, конечно, могла не послушаться. Но это его единственная просьба. Как я могла в ней отказать? Теперь мы иногда только созваниваемся да обмениваемся фотками. А мне с каждым разом все труднее и труднее читать его сообщения. Ведь я безумно соскучилась. Ведь мы так и не поговорили. Ведь я так и не сказала, что люблю его. А писать о таком по телефону совсем не хочется. Поэтому остается только ждать. И я его обязательно дождусь. Даже если он сам этого не хочет.

(несколько лет спустя)

— Мама, смоти!

— Да! Отличный куличик!

Глажу по шапочке. Погода уже теплая. Но все равно еще весна. Хоть и конец, а прохладно немного. Тем более мы только недавно с больничного. Ох уж эти садики.

— Сделяй? — просит меня сын, и я начинаю накладывать песок в небольшое треснувшее ведерко.

С деньгами опять проблемы. Мама, конечно, всегда готова помочь, но просить у нее каждый раз уже неприлично. Данила тоже не теряет надежды. Но каждый его перевод на мою карту я неизменно отправляю обратно. Только все это пустяки по сравнению с тем, что Марат больше мне не отвечает. Не звонит. А когда я пару раз попыталась приехать, оставив сына бабушке, то меня не пустили. Он отказался со мной встречаться.

Он не хочет меня видеть. Не хочет меня слышать. Наверно, он меня разлюбил. А может жалеет о том, что пожертвовал ради спасения моей жизни своей свободой. Своей карьерой. Своим бизнесом. Да. Наверное, он жалеет.