— Ты знаешь, я буду.

— Я скажу Дереку, что ты сказала ему «прощай», хоть и не сделала этого. Ты бездушная распутница. Разбила два сердца за одну неделю.

Я почувствовала тошноту, когда подумала о том, что увижусь завтра с Нэйтом, и что я планирую ему сказать. Одно из этих сердец исцелить было проще.

— Нам нужно найти для Дерека подружку.

Она поежилась.

— Кто будет с ним встречаться? Он ест с открытым ртом и ковыряется в носу на людях.

— Ладно. Мне не обязательно об этом знать.

У нас было еще два дня, чтобы потусоваться вместе, прежде чем я уеду, но Тэсса сжала меня в объятиях и сказала:

— Надеюсь, твоя поездка домой пройдет хорошо, Сара. Ты выглядишь так, будто нуждаешься в этом.

Я проснулась еще до звонка будильника. Было все еще слишком темно и слишком рано, чтобы вставать с кровати. Поэтому я просто закрыла глаза и притворилась, что нахожусь в другой комнате, в своей старой комнате, в своем старом доме, и что мой отец скоро войдет, чтобы разбудить меня. В те времена я никогда не вставала раньше звонка будильника. Я спала во время звонка, потом спала еще какое-то время до тех пор, пока папа не выдергивал меня из-под одеяла в своей обычной манере. Он использовал музыку. Раздражающую музыку.

Мой отец любил музыку, но его вкусы застряли во временах брюк клеш и небритых подмышек. Он был уже достаточно взрослым, чтобы водить машину, когда появилось большинство этих песен, но он все еще знал наизусть все песни, написанные вплоть до 1979 года. Потом следовал бум восьмидесятых с волосатыми группами и синтезаторами, на этом он заканчивал. Для него «Стена» Пинк Флойд был последним великим альбомом из когда-либо выпущенных. Выражаясь его словами, с тех пор не было ничего, кроме обычного грохота.

Поскольку я не выносила музыку семидесятых, а выпущенные в восьмидесятые композиции были моими любимыми, я была шокирована отсутствием у него вкуса в музыке. Я имею в виду разнообразие, наполнившее то десятилетие. Это Def Leppard, Bon Jovi, Duran Duran, и Depeche Mode, и это еще не полный перечень. Это стало моей миссией — изменить его разум, бесконечно проигрывая «Living on a Prayer» (Прим: Песня Bon Jovi, выпущенная в 1986 году) и «Hungry Like the Wolf» (Прим: Песня Duran Duran, выпущенная в 1982 году), пока он практически не стал умолять меня прекратить это.

В скором времени это переросло в игру — найти такую музыку, которая сведет другого с ума, игру, которую отец выиграл, когда раскопал песню, заставившую мои зубы крошиться от раздражения. Он заслужил дополнительное очко, потому что в этой песне звучало мое имя, и он включал ее каждое утро. Это был единственный способ заставить меня выбраться из постели. Мама обычно шутила, что ей нужен лом, чтобы оторвать меня от матраца. Но отец зашел настолько далеко, что стоял в моей комнате и подпевал врубленной песне. Затем он втянул в это мою маму и сестру Эмму.

С того дня мое утро начиналось с Hall & Oates, поющих «Sara Smile» вместе со всей моей семьей. Каждый раз я съеживалась и ныряла под одеяло. Я бы никогда не призналась, насколько сильно мне нравится эта песня, и что мне понравилось, когда моя семья начала называть меня Сара-улыбашка. С «ашка» на конце, Эмма всегда дополняла это окончание, для ясности.

От воспоминаний перехватило горло. Я перевернулась на другой бок. Стало трудно дышать. Мне надо прекратить вспоминать. Сара-улыбашка. Я скучала по ней. Она пропала давным-давно.

Когда ты молод, ты не думаешь о том, все, что у тебя есть, может исчезнуть в один момент. Ты не дорожишь своим домом и своей семьей. Ты принимаешь это как должное. Так происходит до тех пор, пока ты их не теряешь. Тогда ты начинаешь мечтать о том, чтобы насладиться каждым мгновением, пока его не сменит другое, потому что хорошие вещи, которые окружают тебя сегодня, не гарантируют того, что так же будет и завтра.

Теперь, когда бы я ни услышала песню «Sara Smile», чем бы я ни занималась, я останавливаюсь и слушаю. Я не могу пошевелиться, пока песня не закончится. Мое тело ощущает каждую ноту, каждое слово, меня будто омывает ледяная волна, и я вспоминаю слова Спенсера, которые он мне сказал как-то, когда мы вместе сидели на пляже.

«Мне интересно, если бы я смог переплыть океан, ждали бы меня там, на другой стороне, все те, кого я любил и потерял».

У меня больше не было океана, но было озеро, и я могла проверить другую его сторону. Там не было ничего, кроме кустарников.

С того момента, как пять лет назад мы приехали в Мичиган в дом моей тети, сломленные и потерянные, я засматривалась на это озеро, ощущая внутри себя одну пустоту. Все вокруг казалось другим. Я была другой так же, как мои мама и сестра. Переезд сюда не спас нас так, как должен был бы спасти. Вместо этого он разрушил нас, каждую по-своему.

Моей старшей сестре никогда не нужен был повод, чтобы взбунтоваться, но как только у нее появился на это обоснованный повод, она тут же пользовалась им. Через несколько месяцев после переезда она забеременела. Затем она окончила школу, и с нами стал жить ее парень. К тому времени мама была настолько сильно эмоционально раздавлена, что едва даже моргнула от этих новостей. На самом деле, она вообще едва что-то делала. Она с трудом покидала дом и так и не завела здесь друзей. Пару лет назад моя тетя высказала свое мнение, что пора начать с кем-нибудь встречаться, мама же от одной только мысли об этом слетела с катушек, обозвав нас всех бесчувственными и жестокими. После этого больше никто не рисковал поднимать при ней эту тему.

Что до меня, из всех нас я выглядела наиболее уравновешенной. У меня не было выбора. У меня не было возможности скатываться по спирали на самый низ. Кто-то должен был помогать моей маме и младенцу моей сестры и ее бойфренда, которые, кажется, не могли сами с этим справиться. Потом были походы по магазинам и готовка. Тетя Линда не была нашей прислугой, и у нее была карьера, поэтому она постоянно была занята. Поэтому я притворялась, что в порядке, пока эта фальшивая девушка не стала настоящей, а реальная я не осталась где-то глубоко внутри.

Психотерапевт моей тети объяснила мне, что, когда мои ночные кошмары становятся настолько плохими, что больше не дают мне спать, этот говорит о том, что моя реакция на произошедшее совершенно нормальная. Она дала мне какие-то снотворные таблетки и сказала, что хотела бы, чтобы я посещала ее офис раз в неделю. Какое-то время эти приемы помогали, но, когда она стала давить на меня разговорами о той ночи, я перестала туда ходить. Я никогда не думала, что мне это поможет, и я определенно точно не собиралась говорить об этом.

Каждый день в моей голове будто проезжал товарный поезд, но я притворялась, что не слышу его. Я закрылась и отказалась думать об этом. Это было единственной возможностью остановить все. Не было никакого примирения с тем, что произошло, не было никакой адаптации, как жить дальше со всем этим. Это просто должно было полностью исчезнуть. Поэтому я заставила его исчезнуть. Проблема была в том, что я делала что угодно, чтобы смириться с этим. То, что на самом деле причиняло боль. Я хорошо работала над тем, чтобы загасить ту черноту, пока — бац — и она исчезла. Но, на самом деле, это неправда.

Единственное, в чем я никогда не притворялась, это рисование. Все, что я чувствовала, выливалось на холст. Это была моя единственная отдушина и причина, почему я не свихнулась. И я знала, что была в этом хороша. Минувшей весной одна из моих картин выиграла в конкурсе, в котором мне порекомендовал поучаствовать мой преподаватель. Первое место было будущим в журнале Art in America, что было удивительным само по себе, но, помимо этого, мне также была предоставлена стэндфордская художественная стипендия на обучение в школе изящных искусств Массачусетса. Это была полностью оплаченная учеба и полная стипендия в одной из самых лучших школ искусств страны. Но в этом и была проблема. Эта школа находилась в Массачусетсе.