– Хо-зя-инь-ка! – неожиданно завопил Урис. – Скорей же, к нашей хо-зя-инь-ке! – он бесцеремонно схватил Нукера за руку и с невиданной ранее силою выдернул того за собою вон.

…

В тот день Яна проснулась по обыкновению рано. Открыв глаза, она долго всматривалась в беленый потолок ее светлых каменных покоев. Теперь уже тоже по обыкновению…

Половина года прошла со смерти Виры, шесть самых тяжелых месяцев в жизни ранее не ведавшей горя девушки. Факт смерти учителя был неприятен, однако Яну, привыкшую к чужим смертям, один этот факт не мог ввергнуть в уныние.

Уйдя из жизни, наставник забрал с собою и жизненную цель своей ученицы. Теперь не к чему было стремиться, не с кем было тренироваться, никто ей не мог помочь – ни примером, ни советом. С десяток дней она еще поворошила отцовские свитки и, не найдя там ни капельки мудрости, что могла бы помочь ей в бою, постепенно и неумолимо начала терять понимание, что ей делать, зачем и как быть дальше.

Девушка не забросила тренировки. Только если ранее они давали ей радость, то теперь лишь помогали убежать от этих неимоверно сложных мыслей и надвигающейся пустоты.

Подлил масла в огонь и отец. Со смертью марийца он тоже задумался о будущем дочери и вдруг с совершенной ясностью осознал, что боевой подготовки в ее воспитании было слишком много, а всего остального – ужасно мало. Ведь великий правитель, коим он видел свою Яну, должен не только быть видным воином, но и обладать недюжинным умом, харизмой, ярким словом и благородными манерами. Все эти вещи он долго откладывал на потом, когда дочь подрастет, а в итоге, увлекшись боевыми успехами девушки, вовсе о них позабыл.

Осознав это, Гит пробовал увлечь дочь политикой, редкими нарядами и изящными речами. Пробовал тщетно. Ни власть, ни мудрость, ни броские платья не могли завладеть той, что всю свою жизнь посвятила сражениям: она засыпала с мыслью о том, как драться лучше, просыпалась с ней и с ней же проводила почти весь свой день.

Неизвестно, как бы все повернулось, если бы князь был в этом деле столь же аккуратен и ненавязчив, как ранее, когда чуть ли не в младенческом возрасте начал приобщать Яну к мечу. Однако сопротивление корсанских князей набирало силу, требовалось заниматься ополчением, переговорами, будущим сражением; все это слишком отвлекало князя, чтобы он был столь же хитер и деликатен.

Вместо этого решив, что дочь уже вполне взросла, Гит выложил ей все напрямую, упирая на рациональные и, как ему казалось, неопровержимые доводы. И получил очевидный, но совершенно неожиданный для него ответ: дочь не хотела быть великим правителем, не хотела власти, богатств и, что самое удивительное для отца, не хотела славы. В горячке он довел дело до ссоры.

Хотя у князя и были идеи, как повлиять на строптивую дочь, всем этим идеям не хватало действия: мешала военная кампания. Отложив сей вопрос до окончания войны, Гит предоставил дочь саму себе.

Потеря учителя, цели, нарушение привычного хода жизни, непонимание отца, одиночество – все это сложилось в крепкую и глубокую хандру. Каждое утро, сверля взглядом белый потолок, Яна жалела, что проснулась и что надо прожить еще один тусклый день.

Из всей этой беспросветной тоски Яне виделся лишь один выход – уехать. Неважно куда и зачем. Но эти стены, этот потолок, эти переживания – все хотелось оставить позади. Девушка давно собрала походные сумки и лишь искала удобного момента, чтобы попрощаться со все еще дорогим ей отцом.

Более прочего тому мешало приближавшееся сражение с марийцами: Яна резонно полагала, что ее помощь в бою будет отцу не лишней. Да и сама мысль о сражении с марийцами – не знающими себе равных воинами – очень ее привлекала. Потому она временила с отъездом.

Каково же было разочарование девушки, когда отец наотрез отказался взять ее на битву. Князь уже знал, как сильно влияют на него переживания за дочь, а потому очень хотел от них избавиться. Решив, что уедет по возвращении отца, Яна вновь замкнулась в себе.

В то утро, привычно глазея на потолок, она развлекала себя безобидными фантазиями. Ей очень хотелось участвовать в наверняка уже состоявшемся сражении, и все, что ей теперь оставалось, – оказаться в нем мысленно.

Яна воображала, как князь, старший брат, а с ними еще несколько верных воинов прибудут в Син-Ти, скрываясь от преследования грозного врага: загнав лошадей, потрепанные и обессиленные. Выдумывала, как она встретит отчаявшегося отца, как предложит ему выход – конечно же, рединок. В ее грезах отец возражал, что марийцы не согласятся, а она находила доводы и аргументы в пользу того, чтобы они все же приняли вызов. Закончились фантазии спокойной и убедительной победой девушки с медными волосами.

Тяжело выдохнув, Яна уже начала подниматься, как вдруг заслышала приближающийся топот ног и протяжные завывания знакомого голоса:

– Хо-зя-инь-ка!

Она еще не успела подумать, что бы это могло значить, как дверь в ее комнату распахнулась, в нее влетел седой Урис, а за ним – безуспешно сопротивляющийся его крепкой хватке дядя Нукер.

– Хо-зя-инь-ка! – снова завопил слуга, сходу падая на колени. – Спасай, родненькая! Спасай, защитница! – он припал к ее одеялу и, совсем заигравшись, истошно зарыдал.

Хлопая глазами, Яна непонимающе смотрела на двух вломившихся к ней мужчин.

– Кхм… Ну… М-м… – мялся Нукер, немало смущенный нахождением в девичьей спальне. – Племянничка дорогая… плохо у нас все… Совсем плохо…

– Князь! Минг! – всхлипывал слуга. – Дружина! Все! Конец!

– Яль наш от горя в безмолвие пал, – наконец освоился Нукер, усаживаясь на край постели, – ни слова сказать, ни решенья принять! Выходит, нам с тобой думать надо… – сделав ударение на «нам», он важно заглянул в широко раскрытые глаза племянницы. – Хотя… чего уж тут думать, без выхода дело…

– С выходом, – твердо возразила девушка, вставая на ноги.

В своем широком спальном платье, вышитом мелкими кружевами, она выглядела по-настоящему женственно. Не в пример лаконичной боевой одежде, в которой привыкли видеть ее окружающие.

Ошеломленные – то ли этой неожиданной переменой, то ли твердым ответом девушки – непрошеные гости безмолвно уставились на нее.

– План такой…

По ходу изложения Яной со всех сторон обмусоленного ей плана лицо хитреца Нукера постепенно светлело. Зная от брата, что перед ним стоит тот самый легендарный «Малыш», старый лис тут же смекнул, что дело и впрямь обретает выход. И что потери, которые он уже рассчитал себе на случай капитуляции, можно таким ходом свести к самому незначительному.

Удивляло его лишь то, что сам он – матерый хитрец и выдумщик – не дошел до такой простой и изящной идеи.

– Пожечь хлеба?! – непонимающе возмутился Урис, для которого хлеб имел чуть ли не божественное значение.

– Нет-нет, – по-отечески похлопал его по плечу Нукер, – жечь не будем, но объявим об этом решительно! – он довольно хихикнул, на ходу обдумывая все нюансы операции. – Идемте скорей! Надо посвятить в план молодо… – он поперхнулся, теперь уже не будучи уверенным, кто более достоин наследовать власть. – Надо рассказать Ялю, без него не сойдется дело!

Старик вскочил с кровати и спешно двинулся к выходу. Краем глаза заметив, что «хозяинька» за ним не следует, он обернулся:

– Так? – разводя широкими рукавами белоснежного спального платья, Яна продемонстрировала свое одеяние.

– Ничуть, – он быстро понял замешательство девушки. – Подходи, как оденешься, племянничка! В главный зал, полагаю…

…

Когда Яна вошла в главный зал – большое светлое помещение, используемое для важных совещаний, официальных приемов и торжеств, – там уже толпилась корсанская знать, вассалы – все, кто на время войны поспешил затаиться в Син-Ти. К тому моменту страсти накалились, люди кричали, топали ногами; совсем малого не хватало для начала простого мужицкого мордобоя.

К глубокому неудовольствию Уриса и Нукера, им не удалось встретиться с Ялем наедине. Хима – в целом ошибочный, по мнению Нукера, человек – тоже не сидел без дела; он поднял на ноги тех, кого так или иначе имел удовольствие знать, и, более того, уже успел создать коалицию для сдачи замка.