В этот миг Трауб уже забыл свои сомнения и был убежден в безмерной тяжести преступлений Кеттриджа, а Уэлтмер заклинал:

— Отлично, уже получается. Теперь сосредоточьтесь на его правой руке. Вы ненавидите ее, слышите?! Сожгите плоть на его костях. Вы можете это! Давайте! Сожгите его заживо!

Трауб не мигая смотрел в бинокль на правую руку Кеттриджа, когда осужденный вскочил на ноги и, завывая, сорвал с себя куртку. Левой рукой он зажал правое запястье, и тогда Трауб увидел, что кожа на запястье темнеет. Сначала она стала красной, потом темно-пурпурной. Пальцы судорожно сжимались и разжимались, и Кеттридж на своем стуле дергался и извивался как дервиш.

— Так, — подбадривал Уэлтмер, так, правильно. У вас получается. Сосредотачивайтесь! Так! Сожгите эту гнилую плоть. Будьте подобны карающим ангелам господним. Уничтожьте эту гадину! Так!

Кеттридж уже сорвал рубашку, и видно было, как темнеет его кожа на всем теле. Он с криком вскочил со стула и спрыгнул с платформы, упал на колени в траву.

— О, чудесно, — кричал Уэлтмер. — Вы настигли его своей Силой. А теперь взялись по-настоящему! Пошли!

Кеттридж корчился, извивался и катался по траве, как угорь, живьем брошенный на раскаленную сковороду.

Трауб больше уже не мог глядеть. Он положил бинокль и пошатываясь пошел вверх по проходу.

Выйдя за пределы стадиона, он пешком прошел несколько кварталов, прежде чем опомнился и остановил такси.

История любой профессии содержит в себе величайшие триумфы, от которых захватывает дух, и забытые поражения. Между этими двумя крайностями можно наблюдать личностей, не способных, по всей видимости, достичь высочайших вершин, но, однако же, и не барахтающихся беспомощно в безднах, которые разделяют эти самые вершины. В Нагорном Холлаке бывали маги, при публичном упоминании имени коих благородные лорды спешили рассыпаться в реверансах. Что они говорили приватным образом — оставалось, при некоторой удаче, их личным делом. При некоторой удаче — ибо никто не мог быть вполне уверен в происхождении вечерних теней, кружащих у очага, или даже в родословной паука, ткущего в углу свою паутину. (Такая неопределенность временами угнетающе действует на нервную систему).

Но попадались также маги и чародеи, стоящие весьма близко к противоположному краю социальной лестницы, едва сводившие концы с концами и обитающие в хибарах-развалюхах, окруженных непривлекательными болотами. Некоторые же опускались до проживания в пещерах, где беспрестанно капала вода и стены были испещрены пометом летучих мышей — украшение, без которого вполне можно обойтись. Клиентурой таких магов были окрестные крестьяне, приводившие на исцеление прихворнувшую корову или захромавшую лошадь. Корова… лошадь… — когда человек, посвятивший себя магии, должен был по праву вершить судьбы племен и народов, загребать сокровища из казны сюзеренов, жить в поместье, надежно охраняемом по ночам тварями, что сопят под дверями и удерживают незадачливых визитеров внутри их келий от заката до рассвета — или наоборот, в зависимости от привычек визитера. У колдунов, среди гостей, желательных или нежелательных, встречается весьма разномастная публика.

У колдунов нет возраста. А долгая жизнь в протекающей и битком набитой летучими мышами пещере делает человека мрачноватым. Впрочем, народ, идущий в чародеи, как правило, не бывает особо приятным в общении. Людям этой профессии свойственен несколько угрюмый взгляд на жизнь.

А Сайстрэп считал, что он слишком долго живет в пещере. Давно минуло время, по истечении которого он должен бы уже стать обладателем хотя бы небольшого поместья на вершине холма, если уж не замка его грез. В пещере Сайстрэпа определенно не было никаких сокровищ, но он упорно отгонял мысль, что их там может никогда и не оказаться.

Загвоздка заключалась в слабости сайстрэповских заклятий, слабости, которая роковым образом сводила на нет все его амбиции. Нельзя сказать, что все обстояло совсем уж плохо — в течение суток эти заклятия действовали прекрасно, при условии затраты максимальных усилий на их сотворение. Сайстрэп достигал настоящего мастерства в применении некоторых видов заклинаний, но когда их действие кончалось, гнетущая слава неудачника снова обрушивалась на него. Было от чего прийти в отчаянье.

В конце концов он смирился со своими ограниченными возможностями и принял их за исходную точку рассуждений в попытке разработать метод, позволивший бы ему извлечь пользу и из недолговечного заклятья. Для этого требовался помощник. Но в то время как прославленные колдуны могли подбирать себе учеников по своему усмотрению, полу неудачнику, вроде Сайстрэпа, приходилось довольствоваться весьма ограниченным рынком рабочей силы.

Недалеко от его пещеры обитал пейзанин, имеющий двух сыновей. Старший полностью оправдывал усилия, затраченные его папашей на воспитательный процесс, и был настолько образцовым юношей, что приводил в бешенство всех соседских погодков, которым его вечно ставили в пример. Он радостно трудился от зари до зари, никогда не тратил серебряной монетки там, где можно было обойтись медным грошем, — словом, был в своем роде монстром.

Однако братец его был оболтусом, от которого любой родитель стремится избавиться как можно скорее с хулой на устах и с радостью в душе. Любимым его занятием было валяться в стоге сена и пялиться на облака — понимаете ли — на облака! Попытки приучить его к полезному труду приводили в результате к сломанным инструментам и к полному разорению и разрушению того, что как раз и предполагалось сделать. К тому же, кроме всего прочего, он не умел отчетливо и ясно говорить, а бормотал что-то там таким тонким голоском, что ни один разумный человек понять его не мог, впрочем, никто и не хотел.

Именно это последнее обстоятельство и привлекло внимание Сайстрэпа. Власть колдуна зиждется на заклятиях, и большинство из них должно произноситься нараспев и громко, дабы произвести должный эффект — хотя бы и на короткое время. Почти немой ассистент, который не смог бы выучить и одной логической фразы, чтобы впоследствии начать свое собственное дело, был лучшей кандидатурой.

Таким образом, в одно прекрасное утро Сайстрэп возник из внушительного клуба дыма в самом центре ячменного поля, где крестьянин как раз вознаграждал свое чадо за сломанную мотыгу. Дым очень впечатляющим образом клубился в небе, когда из-под его покрова явился Сайстрэп. И крестьянин отпрянул назад на шаг или два, имея вид удивленный и пораженный, как то и приличествовало случаю. Удовлетворенный Сайстрэп нашел это благоприятным знамением и приготовился к сделке.

— Приветствую тебя, — сказал он проворно.

Он уже давно понял, что длительные окольные переговоры не для мага с недолговечными заклятиями. Лучше всего перешагнуть через первые невразумительные околичности и приступить сразу к делу.

Но, разумеется, он не забыл о создании надлежащей атмосферы в месте действия. Несколько небрежных пассов, и прямо из воздуха возникли две яблони, не очень, правда, большие, не выше самого мага (спешка, спешка — что поделаешь), но ветви их были усыпаны плодами. И, в качестве завершающего штриха, небольшой дракон выныривал из небытия в бытие и обратно, пока пейзанин не обрел голос.

— Прекрасное утро для полевых работ, — продолжил Сайстрэп.

— Да, было… — ответил крестьянин неуверенно. Магия в лесу или в пещере — это одно. Но магия прямо в центре колосящегося ячменного поля — это уже другое. Дракон исчез, и трудно было теперь присягнуть — а был ли он вообще, но проклятые деревья все еще торчали там, где — вот незадача — как раз был один из лучших участков пажити.

— Како… э-э… чем могу служить тебе, мастер… э-э, мастер?

— Сайстрэп, — изящно вымолвил колдун. — Я твой ближайший сосед, мастер Ледизвел. Хотя ты так занят возделыванием сей плодородной нивы, что, может быть, об этом и не подозревал до сих пор.

Мастер Ледизвел перевел взгляд с деревьев на колдуна. Он слегка нахмурился. Известно — чародеи да всякие там благородные лорды — народ прыткий и так и норовят взять побольше, а отдать поменьше. Мысль о том, что он живет по соседству с одним из этих проныр, не приводила его в восторг. И он определенно не набивался на нынешнюю встречу.