— Вот, — добавила я новую порцию лести, — вы еще, оказывается, и умный.

— Дык, есть в кого, — смущенно завертел факелом лодочник. — Папаня тоже лодочником был. Он даже лодку сам сделал.

— А сейчас он где?

— Утоп, — горестно вздохнул великан. — На лодке и перевернулся.

— Не на той, что у вас теперь? — насторожилась я.

— На той. Он одну только и успел смастерить.

Теперь я уже откровенно стала жалеть, что встретила этого лодочника. Лучше бы мы с Болтуном сделали плот и поплыли самостоятельно. Вот только вышло бы, наверное, и впрямь самостоятельно — бревна отдельно, мы с ежиком тоже. Оставалось одно: рисковать и надеяться, что снаряд в одну воронку дважды не падает, в смысле, одна лодка два раза не перевернется. Утверждение сомнительное, но все-таки. И потом — забываю все время! — я же теперь ведьма. Наколдую лодке непотопляемость. Вернее, непереворачиваемость, а непотопляемость — нам.

И я сказала со вздохом:

— Ладно, Пувилон, уговорили. Едем.

Ответом было подозрительно затянувшееся молчание. Оно, конечно, знак согласие, но работает ли такое правило в этом мире? И тут я вспомнила кое-что еще немаловажное:

— Только, знаете, платить нам нечем. Но можете с ежиком в «да-нет» по дороге поиграть.

— Не надо платить, — наконец-то подал голос лодочник. Странный какой-то голос — сиплый и глуховатый. Чего это с ним? Расстроился, что не заплатим? — Ты… это… замуж за меня потом выходи, Лава Мирос. Согласна?

— Погоди, — перешла я от неожиданности на «ты». — Это у тебя шутка такая?

— Не шутка. У нас в деревне-то невест не осталось, а ты мне приглянулась. И я тебе тоже, как ты говоришь. А платье мамка новое сошьет, без дырок.

— Как я тебе могла приглянуться, темно же! — ляпнула я первую пришедшую в голову отговорку.

— Главное успел увидеть. У тебя руки-ноги на месте и хрундюка нет.

— А это разве хорошо?

— Конечно. Ноги есть — ходить можешь, руки — стирать-готовить, мужа с детками ласкать…

— Но хрундюка-то нет! — завертелась я, тыча в спину.

— Потому и в жены зову. Ровня мы с тобой, простые люди, без магии.

Я чуть было не ляпнула, что я — вся сплошной хрюндюк и вообще ведьма, но благоразумия не сделать этого хватило, да и новый повод к отказу нашелся:

— Но ведь я странствую!

— Так я подожду. Ты ж сказала, к Похгоболе только, к морю не надо. Поглядишь — и назад поплывем. В столицу же ты всяко не пойдешь.

— Почему это? Странствовать так странствовать!

— Куда мне, деревенщине, в столицу? Да и не пустят.

— Ладно, — нашлась я. — Ты и не ходи. Ты меня снаружи подожди. Я быстро.

Очень некрасиво дарить людям несбыточные надежды, но с другой стороны, это он меня замуж позвал, я не напрашивалась. И согласия пока не давала.

— Сейчас ко мне пойдем, — твердо, как о давно решенном, заявил Пувилон.

— Это еще зачем? — нахмурилась я.

— Ночевать будем.

— Ух ты какой прыткий! Чего резину тянуть, правда? Сразу к делу.

— Ночевка — не дело. Это нужда такая.

— Что-то я передумала тебя нанимать с такими нуждами, — буркнула я. И стала думать, как бы мне теперь от этого женишка отвязаться. Поколдовать, что ли? Опасно. Вдруг козленочком станет. Полутора центнеров весом. Опасно-опасно!

— Так ведь у всех такая нужда — спать ночью, — удивленно вымолвил неудавшийся козленочек.

— Смотря в каком смысле, — осторожно заметила я.

— А в каких смыслах спят? Закрыл глаза и — хр-р-рр! Ну, можно, правда, на спине, на животе и на боку. На двух боках. Сперва на том, потом на этом. Так что да, смыслов много.

— Я убью тебя, лодочник, — тяжело вздохнула я.

— Нет, — помотал головой Пувилон. — Тебе нечем меня убивать. А руками не сможешь.

— У меня есть ежик, он колючий. Ладно, это я уже говорила. И шутки в сторону. Никаких ночевок. Если едем — то прямо сейчас.

— А маме тебя показать? — с потаенной надеждой в голосе сказал великан.

— Что, если не одобрит, не нужна такая жена? — спросила я с ехидцей.

— Да не то чтобы… — смутился женишок, но тут же нашелся: — Так ведь с тебя мерку снять надо!

— Ты все-таки думаешь, перевернемся?

— Почему ты это спросила? — свел брови Пувилон.

— Сам же сказал про мерку. Чтобы гроб заранее сколотили.

— Не г-гроб, а пла-атье, — испуганно проблеял гигантский козленочек. — Не сколотили, а сши-или.

— И это сойдет. В могиле дырок будет не видно.

— Лава, не г-говори т-такое, — зашептал, заикаясь, лодочник. — Не н-надо п-про гроб и могилу. Ночь ведь, с-с-страшно же.

— Аж жуть! — добавила я. — А ты про какое платье?

— Про то, что мамка тебе сошьет, пока мы плаваем.

— Моряки не плавают, а ходят, — почему-то вспомнила я. Вряд ли это относилось к речным лодочникам и их пассажирам, но вдруг.

— По реке неудобно ходить, — снова нахмурился Пувилон, — течение с ног сбивает. А про море ты говорила, что не надо.

— Море не надо, но река нужна прямо сейчас, — сказала я. — Платье пока не горит. А ночевать будем в лодке, это я тоже уже говорила.

— В лодке ночевать жестко. И подушки там нет. И одеяла.

— Ну да, — вздохнула я. — И мамы, чтобы песенку спела.

— Мне мама песен не пела, — буркнул великан.

— А как же она тебя усыпляла?

— На ручках укачивала.

— На руч-к-к-ках? — закашлялась я. — Такого верзилу?

— Я же не таким родился, — проворчал Пувилон.

— Не таким? А что с тобой потом случилось?

— Вырос.

Вот что у него было не отнять, так это присутствия железной логики. Тем не менее было нужно как-то свернуть ее в нужную сторону, потому что ждать до утра я не собиралась — Гоша мог до него и не дожить. Если уже не… Но нет, не думать об этом, не думать!

— Ладно, большой мальчик, — сказала я. — Если ты уже вырос и тебя не нужно укачивать и петь тебе песен, то давай-ка отправимся в путь.

— Ко мне домой?

— К тебе в лодку. И хватит ныть!

— Но ведь ночью темно! — завопил, правда не очень громко, Пувилон. — Только светит луна. И драконов на нас посылает.

— Да ты поэт, — удивилась я. — Или это не стихи, а правда — про луну и драконов?

— Не стихи, — отчего-то смутился лодочник. — Так говорят.

— Глупости, — сказала я. — Там воздуха нет.

— Ты была на луне?! — изумился лодочник.

— Нет, конечно. Тоже от кого-то слышала. Мол, нет там ни воздуха, ни жизни. Одни только кратеры, камни да лунная пыль.

— И драконы, — не отступал от своей версии Пувилон. — Не зря ведь говорит народ: дракон — он на луне живет.

— Опять стихи! — заулыбалась я.

— Нет, — снова засмущался великан, — это нечаянно вышло. Но вообще-то я сочиняю стихи…

— Ты сочиняешь стихи?! — восторженно воскликнула я.

— Да, — потупился Пувилон. — Я даже про тебя уже сочинил.

— А ну-ткать! — приготовилась я к очередной «любови-моркови». Но все оказалось куда глубже.

Лодочник выставил вперед левую ногу, отвел в сторону левую руку, поднял над головой факел и торжественно, с драматическими подвываниями, стал выводить:

— Ты как деревце в лесу,

Как козявочка в носу,

Как цветочек в поле.

Я влюбился, что ли?

— Ну какой же я цветочек? — сквозь стиснутые зубы, изо всех сил стараясь не заржать, процедила я.

— Гуратинка вонючая, — тут же ответил поэт.

— Спасибо, тронута, — поклонилась я и сделала вид, что сморкаюсь, хотя на самом деле давила вырывающийся из меня хохот.

— Вот как раз трогать гуратинку не надо, — предупредил Пувилон. — Она очень красивая и нежная, но если ее тронешь… Но это не про тебя! — опомнился он. — Как раз это не про тебя! Только красота и нежность!

— Ой ли? — прищурилась я, сразу расхотев смеяться. — А ты попробуй, тронь.

— Н-не хочу… — замотал головой лодочник.

— Тогда идем к лодке и не воня… В общем, идем и друг друга не трогаем.

— Нет! — послышалось снизу.

— Ты думал, я про тебя забыла? — наклонилась я к Болтуну.

— Да.