После разговора с капитаном лейтенант вернулся раскрасневшийся, как сваренный рак, его красивое лицо то и дело искривлялось в гримасе бессильной злобы.
– Рядовые Завьялов и Джавхаев, за мной, – скомандовал Елизаров.
Молодой офицер был готов растерзать обоих солдат, из-за которых он выслушал много нелестных слов в свой адрес от старшего по званию. Но это было еще не все, лейтенант получил приказ отвести драчунов в штаб и доложить обо всем командиру части.
Несмотря на поздний вечер, полковник Ховчин был еще не дома с женой и дочерью, а, подперев голову руками, сидел за столом в служебном кабинете. Перед ним находился портрет сына в траурной рамочке. Два года назад командир взвода десантников, лейтенант Ховчин, погиб в горах Афганистана, на ненужной, как все теперь говорят, войне. Полковник был в ужасно плохом настроении, из отпуска не вернулся сержант Спродис. На запрос из части в городской военкомат Риги пришел ответ, что гражданин Латвийской республики не обязан проходить воинскую службу в вооруженных силах СССР.
«Неплохим Спродис был сержантом, а вот на тебе, отпустил в отпуск и с концами, – думал Ховчин. – Куда мы катимся? Катимся в бездну. Еще пять лет назад Советский Союз был единым и нерушимым, а сейчас превратился в того самого Колосса на глиняных ногах и эти ноги уже рассыпаются».
Ховчин родился в победном сорок пятом году. Его мать была медсестрой в госпитале, где за один месяц познакомилась, влюбилась и вышла замуж за выздоравливающего летчика. Отец разбился в Австрии уже после победы, совершая учебный полет в условиях плохой видимости. Его самолет врезался в водонапорную башню, и ему не пришлось увидеть своего недавно родившегося сына. Ховчин всю жизнь гордился погибшим отцом и, с детства подражая ему, мечтал стать военным. В школе он хорошо учился, много читал и легко поступил в военное училище. В те годы средств на армию не жалели, Советский Союз, напрягая силы, пытался победить загнивающий запад в холодной войне. Заводы выпускали тысячи танков и самолетов, верфи спускали на воду крейсера и подводные лодки, на боевое дежурство ставились грозные межконтинентальные ракеты. Партия и правительство, забыв, что нужно строить обещанный людям коммунизм, никак не могли обогнать страны НАТО в бессмысленной гонке вооружений. Быть офицером было солидно и престижно. Ховчин служил рьяно: в дальних гарнизонах, на продуваемых студеными ветрами полигонах, в стенах столичной академии он всего себя отдавал армии. Но началась «перестройка», и он вдруг узнал из газет, что вся его служба была никому не нужна, что в НАТО одни друзья, которые только и мечтают, как бы помочь бедному Советскому Союзу, а главные враги – это противники демократии. К пятому году «перестройки» с прилавков магазинов исчезло все: даже соль и горчица, которые раньше на столах в столовых стояли бесплатно. Вводилась талонная система, хотя заводы и фабрики по всей стране работали в три смены и гнали план по валу.
Деньги обесценились, главным мерилом стал товар, как после Великой Отечественной войны, процветала спекуляция, появились барахолки. Между некогда братскими республиками разгорались межнациональные конфликты.
– Товарищ полковник, разрешите войти, – после стука просунул голову в приоткрытую дверь лейтенант Елизаров.
– Что еще случилось, на ночь глядя, лейтенант? – спросил Ховчин.
– Рядовые Завьялов и Джавхаев подрались, – как-то неумело доложил Елизаров.
Ховчин внимательно посмотрел на молодого офицера и понял, что лейтенанту еще долго нужно учиться, чтобы знать, как поступать в подобных ситуациях и произнес:
– Видите сюда драчунов по одному.
Завьялов, попав в кабинет, осмотрелся по сторонам, обстановка была скупая: тяжелые черные занавески на окнах, красная дорожка на полу, ведущая к стоящим буквой «Т» столам, над которыми весел портрет Ленина, написанный маслом, видно, одним из попавших в армию художников. Все говорило о консервативности хозяина кабинета. Да и сам полковник грузноватый, с двойным подбородком, с глубокими морщинами на лбу и нависшими над карими глазами бровями с проседью, казался этаким матерым медведем в своей берлоге.
– Почему произошла драка? – грозно спросил рядового Ховчин.
Завьялов молчал, не желая казаться в чьих бы то ни было глазах доносчиком и стукачом.
– Пойми, юноша, если ты правдиво расскажешь мне, что между вами произошло, я смогу принять меры для поддержания сплоченности и боеготовности части. Ведь вам Родина доверит охрану не складов с тушенкой, а самого современного оружия. И я должен быть уверен, что вы с честью выполните свой долг, а не перестреляете друг друга на посту. Не беспокойтесь, юноша, вы ничем не роняете свою честь, – произнес полковник как можно мягче и даже перешел на вы. – Рассказывайте, рассказывайте, Завьялов.
Слова полковника показались солдату какими-то книжными и хотя аргументы были более чем убедительными, все же Игорь, не вдаваясь в подробности, ответил:
– Мы не сошлись характерами.
– Ты, рядовой, отвечаешь, словно на бракоразводном процессе находишься, – усмехнулся Ховчин. – Лейтенант, как произошла драка? – резко спросил он, поняв, что от Завьялова многого не добьешься.
– Солдаты были назначены в помощь наряду, убирать холл, – краснея под взглядом полковника, заговорил Елизаров. – Видно, тряпку не поделили.
– До каких пор, молодые солдаты, вместо того чтобы спать, будут драить казарму? Или вы, лейтенант, берете пример со старшины роты прапорщика Гарбоценко? Чтобы впредь этого не повторялось! Давайте сюда другого солдата!
Елизаров вывел из кабинета Игоря и затащил в него Джавхаева.
– Почему произошла драка, юноша?
Аслан, подумав, что командир части уже все знает, сказал:
– Он не хотел убирать.
– А ты хотел?
– Я не женщина, я воин.
– В нашей армии воин должен уметь все: и полы мыть, и картошку чистить, и одежду штопать, и в атаку ходить!
Джавхаев молчал и про себя проклинал толстого полковника. Ховчин же, говоря прописные истины, решал в уме сложнейшую задачу, как привить чувство товарищества солдатам, находящимся на казарменном положении. В послевоенные годы драк, дедовщины и землячества в армии не было и в помине: дисциплина, боевая подготовка, мощные комсомольские и партийные организации действительно делали из вчерашних пацанов мужчин. Теперь на закате «перестройки» люди стали другими, идеи изменились, одна страна еще только по-прежнему называется СССР.
«В бой их под пули не пошлешь, – думал полковник. – В одной связке в горы не отправишь, даже в одной лодке вплавь не пустишь, вот же проблема».
– Значит так, – прервал затянувшееся молчание Ховчин. – За нарушение воинской дисциплины я могу вас обоих отправить в дисбат года на два, но я даю вам возможность этого избежать! На запасных путях возле котельной находится вагон с солью, в семь часов утра он должен быть чистым! Если не успеете его выгрузить, я начинаю разбирательство по поводу вашей драки! У себя в части я не потерплю! – при этих словах бас полковника превратился в рычание медведя. – Чтобы советские солдаты друг другу морды чистили! А вы, лейтенант Елизаров, всю ночь будете контролировать выполнение моего приказа!
Блеклая луна светила в проем вагона, на пригорке как призрак стоял лейтенант и курил одну сигарету за другой. От соли немного першило в горле, мышцы налились тяжестью, Игорь работал будто робот, механически совершая одно и тоже движение лопатой. Рядом также методично выкидывал соль из вагона Джавхаев. Но, не смотря на усталость, в голове у Завьялова было как-то ясно и радостно.
На плацу шел развод наряда, рядовые и сержанты, одетые в серые шинели, выслушивали последние наставления дежурного по части. Ветер низко гнал сизые облака, и казалось, что они задевают флагшток, на котором развевалось красное полотнище.
Мимо в припрыжку пробежал Аслан Джавхаев, напевая незамысловатую блатную песню про город Грозный. Прошло уже три месяца после стычки с Джавхаевым. Вагон с солью они тогда разгрузили в срок. Солдаты после той ночи не сдружились, но друг друга терпели и больше не конфликтовали. Игорь не услышал, чем же закончилась песенка, раздались команды: «Равняйсь! Смирно!» Повернув голову, он увидел довольное лицо сержанта Кирилова с раскрасневшимися от ветра щеками. Сегодня Завьялову предстояло заступить с этим сержантом в наряд на КПП.
