Сотрудники КГБ так и понесли бездыханное тело полковника, ухватив за бока, в сумерках казалось, что Ховчин в окружении людей в штатском идет сам.

– Тяжелый гад, этот полковник, – тихо заругался один из кгбшников.

Маленький человек с небольшим сожалением посмотрел вслед удаляющейся процессии, в нем еще была жива эта способность, которая скоро исчезнет напрочь.

«Не был бы таким идейным, сидел бы дома с женой на печи, – подумал он. – Остался бы жив».

– Здравствуйте, товарищи офицеры, я капитан госбезопасности, – маленький человек предъявил свои документы. – Полковник Ховчин проедет с нами для уточнения кое-каких деталей, – произнес он совершенно спокойно. – Подполковник Гнедко, мне необходимо с вами переговорить наедине, – официальным тоном добавил капитан.

– Вы же понимаете, Вадим Геннадьевич, что Ховчин втравил вас в заговор, – говорил маленький человек, взяв своей сухонькой ладошкой за локоть замполита. – В Москве все уже решилось без вас и не в вашу пользу. Разворачивайте солдат и ать-два в казарму.

Замполит молчал, в его мозгу переваривалось огромное количество информации. По телу потным душком пополз страх. Он всю жизнь преклонялся перед КГБ, а тут Ховчина арестовывают, его обвиняют в заговоре. Хотя Гнедко думал, что главные заговорщики против партии и страны сидят в Кремле. Замполит тут же начал придумывать себе оправдание за невыполнение приказа, но, подумав, понял, что все итак сходится на Ховчине, а он не знал: куда радировать о прибытии, куда направлять солдат. Подполковник был просто ведомым во всей этой игре, и, оставшись один, совершенно не знал, что делать.

– Объявите солдатам и офицерам, что учения закончились, – подсказал маленький человек, видя, что замполит вконец растерялся. – Постройте солдат в колонны поротно и скорым маршем обратно в часть, а я прослежу. – Лады, Вадим Геннадьевич, – протянул он руку подполковнику.

Гнедко пожал сухую руку капитана КГБ, которой несколько минут назад был застрелен его командир, и крикнул:

– Отбой тревоге! В колонны поротно становись!

Черная «Волга» некоторое время ехала впереди колонны солдат, а потом резко свернула в лес. Через два месяца грибники нашли в овраге обгоревший труп мужчины, тело долго лежало в морге, и только по зубным коронкам следователь предположил, что это останки полковника Ховчина, пропавшего в дни августовского путча.

В Москве собирались многотысячные митинги. Люди, окрыленные победой демократии, скандировали: «Ельцин, Ельцин», а из в/ч 223 в срочном порядке рассылались по дальним гарнизонам все офицеры и солдаты, участвовавшие в неудачном походе. Завьялов даже не успел попрощаться с Лерочкой, как его и еще десяток солдат посадили в кузов ГАЗ-66 и отправили в какой-то медвежий угол в Архангельской области.

В конце мая девяносто второго года Завьялов демобилизовался из армии и решил навестить края, где прошла его армейская молодость. До Тамбова он доехал на поезде, а далее на попутках до знакомой развилки на шоссе, куда будучи «духом» часто бегал марш-броски. Дальше к офицерской пятиэтажке Игорь пробирался лесом. Из писем бывших сослуживцев он знал, что в в/ч 223 из прежних солдат не осталось даже поваров, офицеры тоже все сменились, и ему не хотелось давать объяснения какому-нибудь лейтенантику. С Валерией Завьялов не переписывался, но очень хотел видеть, слышать, ощущать ее тело все долгие девять месяцев разлуки. Было еще не поздно, у пятиэтажки играли дети, семейная пара прогуливалась с коляской. Игорь оставил в лесочке дипломат и, не жалея отделанной парадной формы, по-пластунски подполз к кустам возле детской площадки. Оттуда он, наконец, разглядел пару с коляской. Это его Лерочка прогуливалась со своим мужем, к ним то и дело подбегал их сын. Завьялов так и пролежал в кустах, пока они не ушли домой. Ефрейтор видел, как зажегся свет в квартире, из окна которой он когда-то смотрел на сосновый бор. Игорь почувствовал себя забытым и никому не нужным, затем в нем проснулась злость на Валерию и ее мужа. Ведь он даже не мог увидеть своего ребенка, даже узнать, мальчик это или девочка. Злоба и рождавшиеся в душе упреки уводили его все дальше в лес от дома, где он впервые узнал, что такое любовь. На шоссе Завьялова подобрала грузовая машина, садясь в которую он решил забыть Лерочку и ее дитя, но всю жизнь его изредка будут будоражить сны, пришедшие из юности, в которых вспомнится далекий 1991 год, красное знамя, развевающееся над частью, казарма, сосновый бор и Лерочка, живущая на пятом этаже.

Надежда, выгнав подвыпившего мужа из дома, тоже не могла долго уснуть, ей казалось, что все в ее жизни идет не так. На диване мирно спал Владик, ее сын, именно ее, а не их общий с Игорем. Наде жизнь с Завьяловым казалась обыденной, даже скучной, и во время ссор она вспоминала другое, давнее, немного забытое и приглушенное десятилетием чувство.

Семнадцать лет, близятся выпускные экзамены, а у Надюши Зайцевой на уме был один только Ванечка.

– Ты не сдашь математику, Надюша, если хотя бы эту последнюю неделю не посидишь за учебниками, – говорил Ваня Касаткин, стоя у подоконника на втором этаже школы.

Надежда, сидевшая на этом подоконнике, заболтала ногами, и без того короткая юбочка поползла вверх, оголив белые трусики.

– Ну, не сдам я эту математику и что: останусь на второй год, потом на третий, потом на четвертый, на пятый и буду вечной школьницей, – смеясь, сказала девушка и кокетливо одернула задравшуюся юбку.

– А потом станешь бабушкой и будешь с клюкой спешить по звонку в класс.

– Бабушкой? Нет, я буду вечно молодой школьницей!

Надежда пребывала еще в том возрасте, когда старушками кажутся двадцатилетние женщины с крикливыми младенцами на руках, а ее собственная юность будет бесконечно долгой. Ведь она стремилась к этому возрасту, когда ей будет многое позволено как взрослой, очень долго – все детство.

– Заходи вечером ко мне домой, вечно молодая, я тебя поднатаскаю по математике. Придешь?

– Не знаю, твоя мама всегда так подозрительно смотрит на меня, когда я у тебя бываю.

– Мамы сегодня дома не будет, она работает в вечернюю смену.

– Тогда, может, я и зайду к тебе, Ванечка, учить математику, – спрыгнув с подоконника, произнесла девушка и одарила юношу игривым взглядом чуть раскосых глаз. – А может быть, и нет, – убегая, засмеялась она.

Полдня Надежда готовилась к свиданию. Она купила в парфюмерном ларьке краску для волос и вскоре превратилась в блондинку. Потом Надя вертелась перед зеркалом, примеряя бижутерию. Белая блузка и короткая светлая юбка, перетянутая черным поясом, придали ей вид прекрасной бабочки. Не захватив с собой ни учебников, ни тетрадок, девушка выпорхнула из дома на переливающуюся от солнечных бликов майскую улицу.

Ванечка более получаса пытался достучаться до мозга девушки, объясняя, как решаются примеры, но Наденьке рядом с ним было не до математики. В итоге они, забросив учебники, начали целоваться на диванчике в комнате Ивана. Осмелевший юноша снял с девушки блузку и юбку. Он был настолько увлечен, что, как тетерев на токовище не слышит щелчков взводимых курков, не расслышал ни стука открываемого замка, ни скрипа входной двери.

– Ваня, я купила молока и десяток яиц, – произнесла мама Ивана, Тамара Сергеевна, открывая дверь в комнату сына.

– Ой! – воскликнула Надежда.

Тамара Сергеевна стояла на пороге и выпученными глазами наблюдала, как из-под сына выпорхнула почти голая девица и, подобрав с пола одежды, прикрыла свои весьма сформировавшиеся груди. Пакет с продуктами сам собой выпал из рук не вовремя заявившейся мамаши, и только треск яичной скорлупы нарушил тишину немой сцены.

Тамара Сергеевна, наконец сообразив, что она тут лишняя, вышла на кухню. Для нее воистину был сегодня не счастливый день. Перед началом работы в цеху, где работала Тамара, объявили, чтобы все уходили в неоплачиваемый отпуск на две недели. А когда кто-то из рабочих спросил про зарплату, сказали, чтобы и не ждали, а как ее не ждать, когда получку уже третий месяц не выдавали. Еще три года назад завод работал в три смены, за продукцией предприятия в магазинах выстраивались очереди. Но словно по взмаху волшебной палочки все изменилось, страна сначала развалилась на пятнадцать частей, а затем как в омут с головой бросилась в рыночную экономику. Из заграницы навезли импортного ширпотреба, ни весть откуда появилась инфляция, людям стали задерживать выплаты и без того мизерных зарплат и пенсий. На заводе расформировали сначала третью смену, а теперь и вовсе остановили. Тамара с грустью посмотрела на доску почета возле проходной, ее карточка во втором ряду, повешенная за победу в социалистическом соревновании в 1990 году, поблекла. Да и былой трудовой гордости, как было раньше, у женщины уже не осталось. Возле проходной Тамара Сергеевна встретила заместителя начальника цеха, молодого холостого Игоря Владимировича Завьялова. Она, зная, что многие у него берут в долг, попросила до зарплаты пятьсот рублей на продукты. Ей было стыдно и неудобно, женщина не привыкла брать в долг. Еще совсем недавно Тамара, стоя у станка, получала зарплату триста советских рублей, почти как директор завода, а сейчас хоть побирайся иди, чтобы жить, нужны миллионы. И вот сегодня еще один неприятный сюрприз: сын, которого она растила одна без мужа, холила и лелеяла, желала, чтобы он выбился в люди, вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, притащил домой какую-то шлюшку.