На этих занятиях Завьялов чувствовал себя римским легионером, который вот-вот должен выступить в поход, например, в Дакию, и встретиться там с ордами варваров.

Игорь никому не рассказывал о своей связи с библиотекаршей. На вопросы товарищей, куда он бегает в самоволку, Завьялов отвечал, что до одной колхозницы в деревню, и больше никаких подробностей. Это вызывало еще большее любопытство, его пытались расколоть, ведь среди солдат любимым занятием было обсуждать свои действительные и мнимые похождения, но Игорь молчал как партизан. Он с ухмылкой наблюдал, как за Валерией пытаются ухаживать солдаты и офицеры. По вечерам Лерочку по очереди провожали то капитан из четвертой роты, то прапорщик из первой. Игорь иногда специально проходил в такие моменты возле возлюбленной, печатая асфальт строевым шагом и отдавая честь командирам, которые отворачивались или небрежно козыряли, а Лерочка одаривала его украдкой обворожительной улыбкой.

Валерии изредка требовались доказательства, что она сделала правильный выбор и влюбилась в необыкновенного мужчину. В такие минуты она заходила в клуб, на репетицию ансамбля и убеждалась, что Игорь стоит с микрофоном на сцене, а не выполняет строевые упражнения на плацу, под командой какого-нибудь сержантика. Особенно Лерочку Калюжную распирала тайная гордость на концертах, которые давали «Серые шинели» в клубе по праздникам. Восьмого марта ей хотелось выбежать на сцену и при всех расцеловать солиста, но пришлось сдерживать свои эмоции. Она даже позавидовала некоторым офицерским женам, не стеснявшимся бросать к ногам Игоря подаренные мужьями цветы.

В начале июня их отношения стали почему-то охладевать. Валерия сделалась резкой и раздражительной, перестала звать Игоря в гости. Он гадал, в чем причина, писал ей нежные записки, но Лера оставалась глуха к его просьбам и мольбам о встрече, на все его предложения у нее были веские отговорки. Ефрейтор сделал неутешительный для себя вывод, что он скорей всего не удовлетворяет женщину в постели.

Около месяца Завьялов терпел подобную пытку. Наконец, он застал возлюбленную в библиотеке одну и затащил в подсобку для решительного объяснения.

– Что случилось, Лера? Ты меня больше не любишь? – спросил Игорь, нежно притягивая женщину к себе.

– Я устала!

– Мой поцелуй излечит тебя от усталости.

Ефрейтор притянул Леру к себе и попытался крепко поцеловать, раньше библиотекарша сама в порыве страсти искусывала ему губы, а тут оттолкнула любовника и закашлялась. Спазмы сдавили желудок Валерии позывами к рвоте.

– Отстань от меня, не видишь, что мне плохо!

– Тогда тебе надо к врачу, – участливо произнес Завьялов. – Давай, я сбегаю в санчасть и позову доктора.

– Нет!

– Но надо же узнать, что с тобой! Может, у тебя серьезная болезнь.

– Спасибо! – резко ответила Валерия и бросила на солдата испепеляющий взгляд. – Я уже свое заболевание знаю! У меня восьминедельная беременность. И отец этого ребенка ты! – выкрикнула женщина в запальчивости то, что еще пять минут назад собиралась никогда не произносить.

От такой новости Игорь остолбенел. Для него дети было чем-то очень отдаленным и хлопотным. Все его познания в этой области были фактически равны нулю.

Валерия вопросительно смотрела на возлюбленного и ждала каких-то слов. Как более опытная и уже испытавшая на себе, что от любви рождаются дети, она понимала, что тут во многом ее вина. Но в стране царил полнейший дефицит на все, в том числе и на контрацептивные изделия и препараты. Лерочка, как могла, предохранялась народными методами, но вовремя концертов библиотекарша теряла голову и забывала обо всем. Девятого мая после выступления Игоря, она затащила его в библиотеку и отдалась прямо там. Теперь женщина вынашивала плод того необузданного порыва.

– Что ты собираешься делать? – наконец-то спросил Завьялов, пришедший немного в себя.

– Рожать! Мой муж хочет второго ребенка.

– Ты ему все рассказала?

– Нет, он просто хочет ребенка. А про нас, он даже подозревать не должен.

– А как же я?

– Игорь, хватит объяснений! Я уже жалею, что сказала тебе! – прервала Лера тягостный разговор. – За мной должен зайти капитан Птицын. Я не хочу, чтобы он видел нас вместе.

Завьялов вышел из библиотеки в смятении чувств. Он любил Валерию первой настоящей преданной любовью. Целую ночь ефрейтор думал о возлюбленной и о том, как им дальше жить. Утром он хотел побежать в библиотеку к открытию и высказать Лере все свои мысли, но комсоргов вызвал к себе замполит. Несколько часов подряд подполковник втолковывал им о сложной ситуации в стране, о том, что среди солдат нужно вести разъяснительную работу о преданности Советскому Союзу. Игорь слушал офицера вполуха, а сам мысленно был возле Валерии. Как только замполит распустил комсоргов, Завьялов побежал к ней.

– Лерочка, – полушепотом заговорил Игорь, будто опасаясь, что их кто-нибудь услышит в пустом читальном зале. – Максимум через год я дембельнусь, ты к тому времени родишь маленького. И мы вчетвером поедем ко мне домой: я, ты, Сашка и наш ребеночек. У меня добрые родители, они все поймут и примут тебя.

– А с чего ты взял, что я с тобой куда-то поеду, – прервала его монолог Валерия. – Я уже выбрала отца этому ребенку, и им будет старший лейтенант Калюжный.

Женщина неприязненно посмотрела на солдата, и этот взгляд был красноречивей всяких слов – вопрос решен и пересмотру не подлежит. Все, что намеревался еще сказать Игорь, застряло у него в горле. Он тупо заморгал своими большими ресницами. Оказалось, что Лерочка вовсе не горит желанием связывать с ним свою жизнь, ей совсем не хочется менять установившийся уклад жизни и очертя голову бросаться в любовный омут.

– Значит, ты меня не любишь?!

– Люблю! Но бросать мужа, квартиру, работу не хочу. А примут ли меня с двумя детьми твои родители, это неизвестно.

Завьялов недолго постоял, глядя в глаза любимой, потом нечетко развернулся и, ссутулившись, не прощаясь, вышел из библиотеки.

Полковник Ховчин стоял у окна в своем кабинете и наблюдал, как ефрейтор Завьялов неуверенной походкой идет в клуб.

– Надо усилить комсомольскую работу в подразделениях, – сказал полковник стоявшему за спиной замполиту.

– Я сегодня уже собирал комсоргов и разъяснял текущий момент.

– Недостаточно, Вадим Геннадьевич. Обязательно сами проведите политинформацию в ротах. И еще, меня очень беспокоит настрой офицеров. Солдатам то мы уже три месяца никаких газет кроме «Красной звезды» не выдаем, даже просмотр программы «Время» запретили и крутим вместо нее в клубе старые советские фильмы. А офицеры приходят к себе домой, включают телевизор, читают газеты и журналы.

– С ними я работаю ежедневно, но конечно вы правы, молодые могут подкачать. В глаза они мне могут говорить одно, а думать совершенно другое.

– Попытайся им разъяснить, что если страна рухнет, то придавит своими обломками всех, не разбирая чинов и званий. Сейчас за нашими спинами эти твари такие договоры с американцами подписывают, что просто диву даешься, как на глазах все меняется. Варшавский договор распался, Германия объединилась, русские для всех оккупанты, и это там, где еще пять лет назад сапоги нам были готовы лизать.

– Да, Виктор Петрович, столько русской крови пролили наши отцы, деды и прадеды, спасая то грузин, то болгар, то Европу, а теперь в нас за все благие дела плюют.

– Задушил бы, задушил бы гадину, – на поповский манер пропел Ховчин.

Полковник не был отъявленным коммунистом, а просто любил Родину. Из всех участников гражданской войны он больше всего уважал генерала Корнилова и очень сожалел, что генерал не смог навести порядок в августе 1917 года.

– Вадим Геннадьевич, время «Ч» приближается, и, если мы не используем этот последний шанс, грош нам цена как офицерам. Я уже вижу, что из всей этой демократии одна хрень выходит и все их достижения в том, что болтать разрешили. А болтовня и дело – это две такие большие разницы, не мне вам объяснять, Вадим Геннадьевич.