Вообще-то, Джахиза велела ждать мальчика у входа. Но я же не собака, посему с удобством располагаюсь у бассейна на мягком диване. Обложившись подушками, я почти засыпаю и чуть не пропускаю явление «великого белого господина». Повезло, что расслышала шум двигателя в перерыве между песнями. Когда выскакиваю во двор, Самир с сыном уже выходят из машины. Я встаю у самой двери, наблюдая, как они приближаются. В принципе, не знай я правды, в жизни не сказала бы, что парень слепой – так уверенно он идёт рядом с отцом. Он делает лишь на один шаг больше ко мне, когда отец уже останавливается. А в целом мальчишка двигается легко и решительно, глядя прямо перед собой. Самир говорит ему что-то на своём языке, они коротко обнимаются и отец возвращается в большой чёрный автомобиль, вежливо кивнув мне на прощание. Пока провожаю его взглядом, тщетно пытаюсь выйти из ступора и вспомнить, как я хотела начать эту беседу. Но, как только гул мотора стихает за углом, парень заговаривает первым. И я ни черта не понимаю из той абракадабры, что он произносит. Звучание его речи завораживает, смахивая на замысловатое заклинание. Как-то я была уверена, что он говорит по-арански. А если нет, то зачем здесь я? На всякий случай уточняю:

– Я не говорю на языке Палеры. Но знаю кирийский. Ты понимаешь меня?

Он чуть разворачивается ко мне, губы трогает лёгкая усмешка, когда он непринуждённо переходит на аранский:

– Я – Кирам. А как твое имя? – аллилуйя, мы нашли общий язык! Пока лишь в буквальном смысле, но и это уже неплохо.

– Меня зовут Мари, – замолкаю, не зная, что сказать дальше. Не спешит продолжить беседу и он. Я рассматриваю парнишку в тусклом свете уличного фонаря и потихоньку начинаю понимать, что легко не будет. Во-первых, он выглядит несколько старше, нежели я предполагала, во-вторых, ощутимо выше меня и майка не скрывает стальных мышц. Если он вдруг решит применить силу, я с ним не справлюсь, это очевидно. Лицо его довольно угрюмо, как у человека не привыкшего смеяться, и вряд ли у меня получится пронять его моим излюбленным методом – юмором. Но договариваться необходимо. Как сказал древний и великий царь, скульптуру которого Кирам чем-то неуловимо напоминает: нападение – лучшая форма защиты. Поэтому я спешу перехватить инициативу:

– Давай зайдём и поговорим. У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться, – я улыбаюсь во все тридцать два зуба, даже понимая, что мою улыбку он не увидит. Но, может быть, почувствует?

Надо очаровать противника, а потом уж выставлять свои требования. Кирам, неопределённо хмыкнув, всё же протягивает мне руку с открытой ладонью. Что ж, первый шаг сделан. Его рука твёрдая, сухая, горячая и касается моей осторожно, словно боясь спугнуть. Моё сердце начинает биться как сумасшедшее – страшно. Пусть и совсем молоденький, но это явно тренированный и крепкий мужчина, а бежать мне некуда. С трудом пересилив желание вырвать ладонь и отскочить подальше, я веду его в дом. Как и всегда бывает со мной в моменты дичайшего стресса, начинаю болтать без умолку, описывая окружающее пространство. Кирам же очень сосредоточен. К концу экскурсии по дому, просит повторить её еще раз, только медленнее. Окей, это я могу. В конце концов, наш променад заканчивается в гостиной. Парень садится на диван, я же стараюсь занять место как можно дальше от него – в кресле напротив. Снова повисает тишина. Я разливаю по стаканам ледяной лимонад, предусмотрительно захваченный мной с кухни, и подаю ему один. Медленно цежу свой, снова забыв начисто всё, что собиралась сказать. На ярком свету мне удаётся рассмотреть Кирама получше. Темноволосый, с золотисто-карими глазами как у матери, прямым носом и высокими скулами мальчик просто до неприличия смазлив. Застарелый шрам на левой щеке удивительным образом не нарушает гармонии его лица. В моей старшей школе за таким бы увивались все девчонки. Немного расфокусированный взгляд, устремлённый вперед, не портит, а наоборот добавляет образу некий ореол романтичности. У него нет косоглазия, которое часто встречается у невидящих людей. Собравшись с мыслями, я резко ставлю стакан на кофейный столик и даже уже открываю рот, чтобы заговорить. Но замечаю, как его взгляд метнулся вслед моей руке. Да ладно?

– Так ты видишь? – возмущенно вырывается у меня помимо воли.

– Нет, почему ты решила? – звучит удивлённо и, кажется, искренне.

– Ты следил за моей рукой, – ну, да, вышло грубовато.

Он улыбается уголком губ и отвечает спокойно:

– Я не вижу твою руку, но слышу движение. Это рефлекс – проводить взглядом, не более. Я слеп не с рождения, – он произносит это так буднично, словно говорит не о собственном увечье, а о погоде. Достойно, я бы сказала.

– Извини, – смущённо произношу в ответ. – Не хотела тебя обидеть.

– Всё в порядке, я давно привык. О чём ты хотела поговорить?

Ага, мальчик не любит ходить вокруг да около. Тем лучше, берём быка за рога:

– Ты знаешь, что я нахожусь здесь не по своей воле? – он отрицательно качает головой, но молчит, как бы намекая, что я могу продолжать. Я киваю, и слова льются из меня сплошным потоком. – Моё полное имя Анна Мария Бекероф, родилась в Кио, но сейчас живу в Аране. Я – журналист, приехала сюда по приглашению, чтобы написать серию статей о Палере. Мы были в пустыне, когда началась буря, машина перевернулась. От удара я потеряла сознание, а очнулась здесь. Вернее не здесь, в другом доме, но это неважно. Твой отец отказался отпустить меня домой. А мне нельзя не вернуться, понимаешь? У меня же дома родители, жених, друзья – они переживают. Ну и вообще, какая из меня бейгали!? Смотри, во-первых, я для тебя старая – мне двадцать пять, почти уже двадцать шесть. Во-вторых, я не говорю по-палерски, так что помощник из меня выйдет так себе. В-третьих, я отвратительно готовлю и об уборке знаю только, как запустить робот-пылесос. В-четвёртых, у меня жуткий характер. В-пятых,…

Тут он меня всё же перебивает. А зря, я только настроилась на сто и один пункт, почему я самая неудачная идея для домашнего питомца.

– Мари, – мягко говорит он, – а какого цвета твои волосы?

Я от неожиданности немного впадаю в ступор и на автомате отвечаю в своей излюбленной манере:

– А какие тебе нравятся?

– Мне нравятся светлые, почти белые, – на полном серьёзе заявляет Кирам.

– Спешу тебя огорчить – я брюнетка, – довольная собой я добавляю сто второй пункт в список своих недостатков. Вру, конечно, но на войне, как на войне.

– А глаза? Мне нравятся голубые. Дай угадаю, твои – карие? – он совершенно бесцеремонно раскусил мою игру! Ну, разве это честно? Я рассчитывала на неразумное дитя, но этот мальчик, похоже, несколько умнее, чем мне необходимо. Окей, вспоминаем уроки старины Нейта и держим покерфэйс:

– Карие, как ты узнал?

На мой взгляд, голос звучит совершенно искренне. Но гадкий мальчишка только смеётся на это заявление. Я хмурюсь – так мы далеко не уедем. Словно уловив перемену в моем настроении, Кирам прекращает смеяться и говорит:

– Я понял, как сильно не хочется тебе оставаться в этой стране и в частности в этом доме. Не скажу, что это мне приятно, но я тебя понимаю… Понимаю, но помочь не могу. Пока.

– Почему? Самир говорил, что вы довольно часто выезжаете из страны. Отправимся на какой-нибудь курорт, а там разойдемся…

Я замираю в ожидании ответа. Пятьдесят на пятьдесят – либо повезёт, либо нет.

– Понимаешь, я только покинул отцовский дом, вроде как уже самостоятелен, но недостаточно, чтобы делать некоторые вещи. В их числе поездки за границу.

– И… Когда ты станешь достаточно самостоятелен? – в горле першит, лишь бы не разреветься. Умоляю, только не говори в сорок лет!

– Не раньше, чем женюсь, – я только собираюсь попросить его жениться как можно скорее, желательно завтра, как он продолжает. – А жениться я смогу не раньше, чем через год самостоятельной жизни.

Тут, каюсь, я не могу сдержаться, и у меня вырывается словечко вовсе неподобающее для юной леди и профессионального журналиста. Но, другим словом ситуацию описать у меня не вышло бы при всём желании. Не в этот момент.