– Человек ко всему привыкает. И ты привыкнешь, – он прищурился и словно забыл на какое-то время, что я рядом. Устав ждать его реакции, я опустилась в резное кресло темного дерева и всё же позволила себе снять никаб. На душе скребут кошки. Если я останусь здесь пленницей, сбежать будет практически невозможно. В Палере нет выхода в международную сеть и международных телефонных линий. В Палере у женщины нет никакой возможности попросить помощи – просто не у кого, полиция вернёт посмевшую пожаловаться домой, а социальных служб нет и в помине.

– Самир, – предприняла я еще одну попытку. Но он остановил меня резким взмахом руки.

– Просто выслушай, девочка. Возможно, ты не заешь, но в нашей стране есть такой обычай: мужчина в день совершеннолетия должен покинуть родительский кров и начать самостоятельную жизнь. У меня есть сын и завтра его совершеннолетие. Я купил этот риад для него. Но дело в том, что Кирам не сможет жить один. Он… – Самир прочистил горло, – по традициям он должен остаться в моем доме как «убогий»! – последнее слово мужчина словно выплюнул. – Но мой мальчик гораздо сильнее, чем думают окружающие, и он сможет это доказать. Я намерен дать ему этот шанс. Кирам слеп. Попал в аварию, когда ему не было и восьми… Обычно бейгали мужчина выбирает сам, но у Кирама такой возможности нет. Поэтому за него выбрал я.

Я слушала, не перебивая. Да и что тут скажешь. Меж тем Самир продолжил:

– Он много времени провел за границей. Ему близки ваши порядки, так что, думаю, вы найдёте общий язык. Не удивляйся, при должном влиянии и количестве золотого запаса можно выбраться и из Палеры. Я возил его к лучшим врачам Араны и Кирии, но они не смогли помочь. И сейчас ему нужна помощница, которая станет его проводником в мире зрячих. Наши женщины не подойдут на эту роль, они зажаты в рамках традиций. Ты – нет.

– Постойте, Самир, – не удержавшись, вклинилась в его речь. – Вы могли выбрать любую другую мою соотечественницу. Многие из них согласились бы жить в роскошной золотой клетке. Я даже могу помочь в поисках.

– Ты не поняла, Анна Мария. Я выбрал. И ты здесь.

С этими словами мужчина развернулся и быстрым шагом покинул патио, но через минуту вернулся, чтобы бросить:

– Скоро придёт моя бейгали, она всему тебя научит. Завтра я привезу Кирама.

Сказав это, он ушёл окончательно. Я осталась одна в изумительно красивой клетке для глупой птички, что, сломя голову, сама залетела в ловушку.

КИРАМ

Весь день не нахожу себе места. Даже пропустил тренировку, что для меня неслыханно. Не могу представить, какой будет моя жизнь уже завтра. У меня даже нет необходимости собирать вещи – это сделают за меня, так что я не знаю, чем заняться. Отец сказал, что оборудовал спальню и ванную в купленном риаде в точности как дома, чтобы мне было легче привыкать, это обнадёживает. Тураб так же остаётся со мной, так что я довольно много привычного забираю с собой в новую жизнь. Но я всё равно на взводе, хожу из угла в угол и вспоминаю. Вспоминаю страшные дни, предшествовавшие моей слепоте, слоняясь по своей старой комнате. Я ведь не перестал видеть в один момент. Казалось, сначала всё было хорошо. Переломы заживали, синяки сошли на нет. Но вдруг, проснувшись утром, я понял, что всё перед моими глазами стало неясным, размытым. Сначала отец возил меня к лучшим эскулапам Палеры, но те лишь разводили руками. Тогда Самир решился вывезти меня за границу. У него даже не ушло на это много времени на самом деле. Я помню, как поразил меня Давил, мегаполис, каким никогда не стать Палере. Я с восторгом наблюдал за жизнью, несущейся с бешеной скоростью вокруг меня потоком бесконечных машин, монорельсов и людей. Это так отличалось от ленивого темпа Палеры, словно застывшей во времени. Как мне понравилась Арана с ее холодными и сказочными улицами, заметёнными невиданным доселе чудом – замёрзшей водой, снегом. А зрение ухудшалось неумолимо и с каждой новой клиникой и страной надежды оставалось всё меньше. И вот очередной приезд в Арану. Я уже почти ничего не видел, лишь размытые силуэты. Передвигался можно сказать на ощупь. И мне было страшно, всё время страшно. Там в больнице я познакомился с Мэй. Я долгое время думал, что мой новый друг – мальчишка. Такой же несчастный как я. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что Мэй – девчонка! Никогда в Палере девочки не вели себя столь открыто и раскрепощёно. Не проказничали и не дразнились. Не давали сдачи. Это было так удивительно. Пожалуй, это главное, что вообще поразило меня во внешнем мире. Что женщины там не были теми женщинами, к которым я привык дома. Они не прятали своих лиц. Они могли быть врачами и полицейскими. Они могли говорить, когда им этого хочется, и ходить, куда им хочется, ни у кого не спрашивая разрешения. Странно и непривычно. За последние десять лет я много раз бывал то в Аране, то в Кирии и привык к этому, но тогда они, местные женщины, казались мне существами с другой планеты. А с Мэй я сдружился так крепко, что мы до сих пор видимся в мои довольно частые наезды в Арану. Нам всегда есть, что обсудить, у нас довольно много общих интересов. К тому же мне с ней легко, ведь она, как и я, лишена главного из чувств человека – зрения, поэтому понимает меня как никто другой. И, да, эта девушка никогда не щадит моих чувств, прямо высказывая в лицо всё, что обо мне думает. Если бы моя бейгали была хоть вполовину похожа на Мэй, жизнь в одном доме с ней могла бы быть не столь и ужасна.

Хватит мечтать о несбыточном. Спать. Завтра новая жизнь.

МАРИ

Чтобы хоть как-то разогнать бегущие по кругу мысли, решила осмотреться в доме. Риад, правда, оказался не очень большой. По левую руку от дворика были расположены хозяйственные помещения, кухня с массивным дубовым столом и тяжёлыми коваными стульями, оснащённая всей необходимой современной техникой, довольно тёмная и мрачная, в коричневых тонах, а так же две небольших спальни, видимо для прислуги. По правую – шикарная гостиная с длинным, низким и комфортным диваном, заваленным огромным количеством пёстрых подушек, на столике перед диваном – золочёный кальян, а на стенах бесконечные завораживающие орнаменты. Так же тут был тренажерный зал, довольно просторный, с беговой дорожкой, боксёрской грушей и штангой, и небольшая гостевая спальня всё в том же восточном стиле. Главная спальня, на удивление лаконичная и просторная, совершенно не соответствовала антуражу дома и имела прямой выход во дворик, расположенный строго напротив главного входа в дом. Светлые стены без каких-либо украшений, встроенный шкаф и огромная кровать. Вот и вся обстановка.

В одной из комнат для прислуги я обнаружила свои немногочисленные пожитки – камеру, планшет, диктофон и наушники. Долго медитировала над планшетом, не решаясь открыть галерею и нарушить хрупкое равновесие, воцарившееся в душе. В итоге решила, что предаться тоске-печали всегда успею, и решительно отложила его в сторону. Тем более, что времени на одиночество мне фактически и не дали. В риад вошли две женщины. Одна из них, полноватая, с уверенностью крейсера подплыла ко мне, колыхая телесами. Я как раз сидела на краю бассейна, болтала ногами в воде и раздумывала, не искупаться ли. Когда женщина откинула никаб, на ее немолодом лице мелькнула высокомерная усмешка. Она молчала и возвышалась надо мной, как чертов памятник. А на меня напало какое-то жуткое ребячество, захотелось делать все наперекор. Посему я продолжила свое беззаботное занятие. Только бы не показать им все те эмоции, что раздирают меня изнутри. Вторая, та что повыше и постройнее, так же сняла никаб и оказалась гораздо моложе, нежели я ожидала. Лет тридцати пяти или около того. Она уродилась настоящей восточной красавицей, с прямым носом, золотисто-карими глазами, густо подведёнными чёрной краской, и по сравнению со своей старшей подругой выигрывала однозначно. Но на ее лице так же не мелькнуло и тени приязни ко мне. Молчание затягивалось. Потом женщины перекинулись несколькими словами на своем языке, и молодая все же обратилась ко мне на ломаном аранском: