— Кешка-то покажет «муры» тебе, не захочешь.

Прихватили омулевые сети, бочки, соль, даже вешала не забыли и треногий таган с артельным котлом. Потому смело проплыли на веслах по Малому морю и на вечерней зорьке рядом с местными «бакланами» выметали сети.

Кешка глядит на скалы. Вот сейчас явится Цицик! Разве сравнишь прошлый приезд на Ольхон с этим? Сколько страху-то натерпелись, пока читинцев довезли да к «делу» определили. А нынче — благодать! Солнце плывет над головой. Цицик белеет на скале. Кешка ни черта теперь не боится. Лихость пришла. И Цицик машет ему!

Волчонок ткнул в бок Кешку, показал на прибрежную скалу.

— Я уж давно заметил, — улыбнулся Кешка. А сам гонит время. Скорей бы уж!

— Эта Цицик… белый одежда, — говорит радостно Волчонок.

— Она.

Вдруг Кешка случайно взглянул на гору — там полыхал огонь. Кешке он показался зловещим.

— Мужики, дело худо… — тревожно сказал он. — Вон, видите, дым на горе? Это условный знак.

— Как же теперь? — придвинулся к нему Гордей.

Кешка молчит.

На берегу лают собаки. Ревет скот.

«Беда, значит, на Ольхоне белые…» — Кешка мрачно глядит на мутный дым горы.

— Спать надо… Подыматься рано будем, — тихо сказал наконец он.

Утром, выбрав сети, подлеморцы пригреблись к берегу и, облюбовав небольшую бухточку, между двух скал, поставили лодку на якорь.

— Дя Гордей, сушите сети, солите рыбу, а я схожу в разведку.

…Кешке нравится Ольхон. От Малого моря на многие километры открытая взору равнина. Постепенно подымаясь, упирается она в лесистые высокие горы.

Вот взобрался Кешка на небольшую, открытую всем ветрам сопочку и уселся на гранитную плиту.

«Место-то Цицик выбрала по своему вкусу — любит высоту».

Сзади послышался гулкий топот. Кешка оторопело оглянулся — совсем рядом она: лицо без кровинки. Скакун, испугавшись Кешку, вздыбился, зафыркал, заплясал на месте.

— Здравствуй, Цицик! — поднялся Кешка, взял Гои-хана под уздцы, успокоил. Смотрит не отрываясь на Цицик.

Цицик мотнула головой. В глазах — радость и страх, губы дрожат.

Наконец соскочила с лошади, шагнула к Кешке и, опустившись на траву, заплакала.

Кешка обнял ее.

— Хорошая моя… не плачь… не надо…

— Я… Я… думала… тонули вы, — сквозь рыдания сказала Цицик и уткнулась в его грудь.

Немного успокоившись, снова взглянула на Кешку. Распахнуты широко ее ярко-синие глаза. Они призывно поют извечную песню. И у той песни нет ни слов, нет ни начала и ни конца, но она всем близка и понятна.

Не может Кешка дышать, не может глаз отвести. Вот он жарко припал к Цицик… Долго в забытьи слушал, как торопливо, испуганно стучит у ее виска кровь. Потом поднял ее. Распустившиеся русые волосы развевались на ветру, падали, легкие, на Кешкино лицо. Цицик засмеялась…

Осторожно, боясь потушить ее смех, поставил он Цицик на мох, отошел от нее на шаг. И снова глядит. Светлая, светлая… — вот будущее… Вот что такое их революция. Из легенды, из сказки Волчонка… стоит перед ним Цицик.

А Цицик счастливая сама шагнула к нему, прижалась.

…Она легонько дотронулась до Кешкиной руки, нехотя отодвинулась от него.

Кешка только теперь пришел в себя и заметил подходившего человека.

— Кто идет? — встревожился он.

— Эта… с бабаем обратно пришла… второй Москва ходила…

— A-а, читинец!.. Да это ж Федор!

Цицик застыдилась, вскочила на коня и умчалась в сторону дома.

— …С помощью иркутян достал вам сотню винтовок и несколько ящиков патронов… Откровенно признаюсь, Кеша, потрухивал я по дороге в Иркутск… Алганай оказался молодцом — все наши «игрушки» склал под себя и ехал вплоть до дома, как бурхан на возу.

Кешка усмехнулся:

— Кто бы мог подумать, что Алганай поможет партизанам.

— А я мог подумать! — Федор сощурился и хитро подмигнул. — Видел, как ты обнимал Цицик! Губа у тебя не дура!.. Дивчина, каких мало!..

Мельников ошалело моргает, лицо растерянно-счастливое.

Федор посуровел.

— …Цицик сказала, что белым удалось пронюхать про нас. Они высадили на Ольхон отряд казаков во главе с двумя офицерами. В заливе Кривой Сосны спрятав их катер. Его задача: настигнуть нас, отобрать оружие. А еще: пьяный офицер проболтался Алганаю, что ему нашептал кто-то, будто Цицик с партизанами связана.

Кешка вскочил.

— Што ты?! Кто мог?!

— Садись, — Федор сердито взглянул исподлобья, — она подозревает шамана…

Перед Кешкой всплыл черный, горбатый Хонгор: при встречах на рыбалке отворачивался старик от русских, заклинания бормотал.

— Что теперь делать?

— Загвоздка-то в катере. Эту «калошу» надо бояться. Казаки — ерунда… Отчалите от берега, и вся игра. — На широком красном лице Федора — решимость. — Я все ж бывший моряк… что-нибудь сделаю…

— Ты, Федя, осторожней… Может, меня возьмешь с собой?..

Федор покачал головой.

— Сам сделаю. Ты вот что слушай. Завтра утром из Иркутска придет связной, надо обязательно дождаться… из Москвы ждем важные бумаги. Друг-то мой добрался, поди…

— И мне ждать?

— Ждать… Так и так, пока эта вонькая «калоша» шлепает по воде — ходу вашей лодке не будет…

Федор легко поднялся и крупными, гулкими шагами направился в сторону бухты Кривой Сосны.

Вдруг резко остановился.

— Фу, черт, забыл, — скупо улыбнулся Федор. — Оружие и боеприпасы в том гроте… если сумею вывести «калошу» из строя, то Цицик сообщит тебе — уматывай быстрей.

— А ты, Федя?

— Видно будет… В следующий раз заберешь… если…

Ранним утром в дом Алганая вошел нищий бурят и, помолившись, попросил подаяние. Кухарка сунула ему ломоть хлеба и омуля. Низко поклонившись, нищий спросил:

— Не желает ли кто узнать о судьбе своей? Я ученик святого боо Арсалана.

Кухарка молча сходила за молодой хозяйкой.

Цицик пригласила его в свою комнату:

— Предскажи, дедушка, что ожидает меня в будущем.

Войдя в спальню Цицик, старик преобразился. Стал выше ростом и могутнее.

— Здравствуй, дочка! Кое-как добрался. Из Подлеморья есть люди?

— Ждут.

«Нищий» долго рылся в лохмотьях. Откуда-то из заплат вынул пакет.

— Срочно Лобанову. Бумага особой важности из Москвы. Пусть не задерживает, переправляет в Читу.

«Нищий», кланяясь, покинул дом Алганая и «растворился» на Ольхоне.

Цицик хотела сразу же мчаться к Кеше, но как назло прискакал офицер с казаками. Она старалась подпоить гостя, чтоб тот быстрее убрался восвояси. Сама подносила бокалы с крепким коньяком. Но офицер все не хмелел. Неожиданно он подбежал к Цицик, встал на одно колено, руку ее схватил.

— Поразительной красоты у вас дочка, господин Алганай! — вскрикнул он. — Предлагаю выпить за здоровье молодой хозяйки.

Офицер целовал ее руку, смотрел на нее. А она руку вырвать боялась.

Наконец снова за стол уселся. И снова ей пришлось подносить вино. Он все поглядывал на нее, пил бокал за бокалом.

Лишь после обеда белые наконец убрались восвояси. А в комнату Цицик, задыхаясь и охая, ввалился Алганай.

Цицик почуяла неладное.

Алганай утер пот, трусливо оглянулся по сторонам, выпалил:

— Беда!.. Беда!.. Кто-то катер испортил!

— Тише, бабай! — обрадовалась Цицик. И насторожилась: — А тебе кто сказал?

— Белый капитан!.. Ой-ей-е! Страшно, страшно, дочка! — Алганай шаром прокатился по комнате взад-вперед и остановился перед Цицик. — Капитан говорит: донесли ему… из Подлеморья, мол, пришла лодка, из тех кто-то сломал катер.

Цицик всплеснула руками.

— А зачем же они это сделали?.. Другое дело, когда «Ку-ку» ломали.

— Молчи!.. Дураков нету!.. Ой-е-ей, дочка, страшно за тебя!.. За Кешку!.. Он будто родной сын мне… Ведь кто-то доглядел за тобой, белым донес: «Не на прогулку ездит твоя Цицик, а встречается с ними…» А еще он говорит, что люди из той лодки держат связь между Читой и Иркутском… «Они большевики», — вот что он сказал мне. — Алганай перешел на шепот: — Их велено изловить и на месте убить.