— Здорово, Ганьча! — буркнул Король. А отец только мотнул головой и грустно посмотрел на него.

«Что это с ними?.. Пришли на юрту утром, когда надо промышлять?.. Не случилась ли беда? Опять же сами здоровехоньки, собаки бодры»… — мелькают мысли.

Мужики молча сели у костра и закурили.

Ганька подогрел вчерашний суп. Вскипятил чай.

Охотники завтракали молча. Король обычно без шуток не обходился, а тут, на тебе — отцветшие серые глаза не смотрят ни на кого, брови хмурятся. Да и отец, хотя внешне спокойный, в глазах тревогу прячет и чаще палит свою трубку.

— Чо, братуха, будем делать? — глухим голосом спросил Король.

— Хоронить нада.

— Верно, братуха, а то черный зверь слопает.

Ганька ничего не понял из этого разговора, а задавать вопросы не стал. Уж больно сурово выглядели отец с Королем.

Мужики идут по-охотничьи, вразвалочку, мягко ступая в своих тунгусских олочах. Ганька смотрит на них — шагают не торопясь, а на самом деле, ох, какие спорые шаги! Увязался за ними Ганька и сам не рад, что пошел. Все время бегом приходится бежать. А чуть зазевался, и нет их — скрылись.

Собаки умчались в сторону и подняли гвалт. Стонет тайга от их звонкого лая, а хозяева не обращают внимания, все идут и идут.

Наконец охотники остановились и сняли шапки. Король перекрестился.

Ганька удивляется: «Ой, дядя Король-то, рехнулся, что ли? Молится на убитого медведя».

Матерый, тощий медведь-шатун лежал на самой тропе.

— Царство небесное тебе, Миколо Трофимыч!

«Это почему он зверя-то величает?» — удивился Ганька.

Парнишка подошел к убитому зверю и только теперь увидел окровавленного бородатого человека. Жутко стало Ганьке. Закрыв глаза, шагнул назад, отвернулся от мужиков, чтоб не оговорили его. Сразу же узнал вчерашнего молчуна, нелюдима, который даже кивком головы не удостоил его своим приветствием. И все равно стало Ганьке жалко старика, даже слезы набежали.

Под могучей сосной выкопали могилу, похоронили несчастного охотника. Сколотил Король немудрященький крест, водрузил над могилой.

— Пусть тебе земля таежная будет пухом, Миколо-Молчун. Царство тебе небесное!.. Ты уж прости Короля дикого за то, что матюгал тебя за нелюбовь к людям. Прости…

Долго сидели у свежей могилы. Курили. Молчали.

Король вздохнул и, посмотрев на Ганьку, погрозил пальцем.

— Ты, Ганька, никогда один не охоться… Вишь, как оно может случиться… Ходи с народом. Вот, как мы, втроем… Людей он не любил, собак не любил. Будь бы с ним товарищ или добрая собака, как мой Моряк, ходить да ходить бы Миколе по Подлеморью.

— Верно баит Король, — поддержал друга Магдауль. — Людей любить нада.

— А чо, Волчонок, правду ведь я баю?

— Шибко правда.

Ганька не вытерпел и выпалил:

— А я соболя упромыслил!

— Соболя? А ты не брешешь? — усомнился Король.

— Богиня Бугады булаган дала, говоришь, сынок?

— Прямо на нас сам прибежал… Ладно ли оно?

— Это хорошая примета, сынок. Горный хозяин и богиня Бугады тебя полюбили. Удачливый будешь.

Охотники сняли шапки, опустились на колени: помолились, поклонились тайге, а потом поздравили Ганьку с небывало легкой добычей.

Наступил пасмурный ноябрь. Снег валит и валит. Гудит тайга. Черные тучи несет с Байкала; они давят тайгу, давят охотника, давят даже непоседу белку — улеглась в теплом гайне и накрылась пушистым хвостиком, сидит себе под завывание ветра. Как-то утром Ганька надел лыжи и пошел за водой на Илингу. Собаки кинулись за ним и тут же потонули в рыхлом снегу. Старые вернулись назад, а глупенький, молодой Тумурка увязался за Ганькой.

Скакнет песик — и уйдет по самые уши в белую рыхлятину, ляжет в повизгивает, смотрит виновато на Ганьку.

— Эх, Тумурка, не можешь меня догнать. А как соболя? — смеется Ганька над лайкой.

Вернулся Ганька домой, а мужики сидят хмурые, курят.

— Собаки-то плывут по снегу, — сообщил грустно Ганька.

— Видим, — ворчит Король. — Придется на ловушки переходить… И на этом спасибо собачкам.

С собаками за время охоты добыли трех соболей и двести белок. А теперь много дней подряд от темна до темна работают охотники — мастерят кулемки, делают хатки, устанавливают капканы.

Пришел декабрь. На Михайлов день такой снежина вывалил за одну ночь, что Ганьке пришлось вылазить через дымник и откапывать дверь. Вылез и зажмурился. Красотища! Сосны и кедры стоят в сонной дреме, на них белые шапки и шубы — мороз не страшен им. Рядом, на сухой вершине лиственницы, яро стучит дятел; сойки бесшумно летают с дерева на дерево; резко кричат кедровки; пташки нежно попискивают друг дружке.

За Илингой, в березнячке, свистят рябчики.

А небо синее-синее! Солнце висит на нем и виновато улыбается всем, кого не может обогреть.

Снег пухлый, нежный, молочный — ложись и пей!

Чего это мужики сидят, молчат, курят? Вроде горе на них навалилось.

— Что ж плохого-то в снеге? — спросил наконец Ганька у отца.

— Смотри, снег в рост человека, задавил все наши ловушки. Где их найдешь? А которые и сыщутся, спробуй откопать.

— A-а, правда, бабай! — Ганька растерялся. Снег уже не радовал его.

Король взглянул на обоих и испуганно попятился назад.

Ганька удивленно вылупил глаза.

— Ты что, дя Король?

— Опять на своем языке тарабарите! Кажись, убивать меня сговор ведете?

— Пошто, дядя Король, худо слово баишь?

Шутник не вытерпел, расхохотался. Заулыбался Магдауль, рассмеялся Ганька. А вслед за людьми и юрта повеселела: тепло, с ласкоткой смотрит она на Ганьку.

— Ладно, чего унывать-то? Двое ловушки откапывать будут, а один с обметом[57] пойдет следить соболя, — улыбается Филантий.

Качает головой Магдауль:

— С тобой, Король, шибко легко жить.

— А как же, Волчонок, иначе-то?!

— Верно, братка.

Откапывали только капканы, кулемки же пришлось рубить заново. Сколько пропало труда!

Ганька вспомнил Лобанова.

— Ванфед сказал бы: ради наживы купца мучаемся.

Магдауль сердито посмотрел на сына.

— При чем тут купец? Духи — хозяева тайги осерчали на нас, вот и несем наказание.

За день отец с сыном кое-как разыскали по затесам пять капканов и насторожили их на соболя. Ганька просто диву дается, как это отец ухитряется найти ловушки.

Вечером попили чаю, а ужинать не стали. Ждут Короля. Ушел на два дня, сегодня истекает уже четвертый.

— Харчишки кончились. Второй день голодом бедует в обмете. Если завтра не придет, искать пойдем. — Магдауль курит, смотрит в снежную темь.

— Ничо, он хороший охотник. Мясо добудет и будет жарить на рожне, — Ганька сам волнуется, да надо же и свое мнение высказать.

Магдауль сердито сплюнул, бросил на сына презрительный взгляд.

— Эх, хубунчик, болтаешь, как ушкан дикий. Знаешь ли ты, что есть соболевка? Этого не расскажешь. Да ты сам должен увидеть.

Внезапно тишину тайги разорвал дружный лай собак.

— Идет! Слава богине Бугаде! — замолился Магдауль.

А Ганька выскочил из юрты и заорал во всю мочь:

— Дя-а Ко-ро-ль!

Через минуту из темноты вынырнул человек и с шумом подкатил к юрте.

Долго, вяло освобождал Король от лыж ноги. С трудом распрямился. Покачнулся словно пьяный.

— Здоров, дя Король!

Человек молчал и, не стряхивая с одежды снег, сильно раскачиваясь, направился было к двери, но упал плашмя на твердый снег.

На крик Ганьки выскочил Магдауль. Они вдвоем кое-как освободили плечи Короля от тяжелой поняги, с трудом втащили охотника в юрту.

Минут через десять Король пришел в себя, выговорил со стоном:

— Пря… дай… спирту…

Магдауль вылил в рот товарищу немного спирта и тревожно смотрит на него.

— Пошто не жжет? а? — спросил Король.

У Ганьки радостно засверкали черные глаза.

— Как водица прокатилась.