Взглянул Магдауль на Лобанова и опешил — Ванфед вцепился руками в мачту, закусил губу и не сводит глаз с Кошки и Гордея. Как-то сразу он стал строгим и ростом повыше… Не узнает таежник поселенца.

— «Ку-ку» идет! Теперь держись, ребята! — раздались возбужденные крики. Рыбаки зашумели, начали готовиться к встрече: накрепко связали одну с другой лодки — образовалось обширное крепкое кольцо, в середине которого задержанные купеческие сетовки.

Более двухсот рыбаков, затаив дыхание, следят за быстро приближающимся «Ку-ку». На носу Тудыпка-приказчик, а рядом с ним, взобравшись на битенг[47], торчит маленький капитан.

Катер с ходу врезался в плотный строй лодок. Раздался треск. Рыбаки отчаянно загалдели. «Ку-ку» подался назад. На пострадавшей лодке зияет дыра в носу.

— Ты ослеп, прешь на людей! — взревел Гордей.

— Разойдись! — тонко визжит капитан.

Тудыпка молчит.

— Погоди, Тудып Бадмаич, давай поговорим, — золотом светят на солнце Кешкины волосы. Сам он пристально глядит на приказчика. Спокойно объяснил Кешка что к чему.

Побледнел Тудыпка. Отвернулся от Кешки. Вспомнил вдруг разговор с Лозовским. На минуту вырвал из окружавших его лиц строгое лицо Лобанова, крикнул:

— Эй, вы! — голос его от волнения осекся. — Вот ужо, вызову полицию. Бунтовщиков в тюрьму! Кто хочет рыбачить в наших водах, то из половины ходите в море. А чтоб господин Лозовский пустил вас рыбачить в Курбуликский залив из четвертой доли, то забудьте думать. Сейчас же убирайтесь. — Тудыпка дрожал от злости. Вот они, гниды, что могут. А вдруг и его работнички против него подымутся? Роднее родного был сейчас ему Лозовский.

— Ha-ко выкуси! — Страшных показал дулю. — Нам нельзя, дык и вашим лодкам не дадим ставить сети.

— Правильно!.. Докель будете деганиться[48] над нами! Хватит!

— A-а!.. бунтовать!.. сильничать! — завизжал Тудыпка.

— Леший бы тебя сильничал вместе с твоим купцом!

— Разбогател, ворюга!.. Свою сетовку завел, дак про жись рыбацкую забыл?!

Приказчик зло сверкнул глазами, брезгливо сморщился:

— Вы, гниды, — взвизгнул он, — разбегайтесь, пока не поздно!

— A-а, мы тебе гниды! Я тя сброшу с твоей калоши! — Туз Червонный кинул обломок весла в приказчика. Из дальней лодки раздался выстрел. Со звоном разлетелся фонарь, висевший на мачте катера, обдав капитана и приказчика дождем мелких осколков.

Тудыпка проворно нырнул в трюм.

— Стойте! Не стреляйте! — Лобанов стал резким и уверенным. — Приказываю: не стрелять!

Мельников перескочил в лодку Гордея, схватил за руки разгневанного Туза.

— Кто стрелял? — кричит Лобанов.

— У кого ружья, те и палят!.. Знамо, у Ольхонских, они же нерповали на камнях, — Мельников сердито оглядывается.

— Эвон тот черный бурят пальнул, — помог Горячих.

Лобанов погрозил ольхонцу. Тот усмехнулся.

Тудыпка вылез из трюма:

— Вперед! Раздавить ихние черепки!

Капитан пискнул:

— Полный вперед!

«Ку-ку» набычился и что есть мочи пустился прямо на лодку Страшных.

Раздался треск. Стоявшие у самого борта Гордей и Мельников от сильного удара вылетели за борт, остальные попадали прямо на сети. Магдауль кинулся на помощь. Вместе с Лобановым помог выбраться из воды Гордею с Мельниковым.

В катер посыпался град камней. Из некоторых лодок снова раздалась ружейная пальба.

Тудыпку, капитана и команду «Ку-ку» как ветром сдуло — все нырнули в трюм. Беззащитный катер подставил спои бока. По нему били чем попало.

Как-то сразу, вдруг рыбаки остыли. Стоят угрюмые, молчаливые.

На катер страшно смотреть: фонари и стекла кают разбиты вдребезги. Иллюминаторы смотрят пустыми черными глазницами, раскромсаны надстройки.

— Эй, вы там, вылазьте!.. — крикнул Мельников.

Первым вышел маленький капитан и, осторожно перешагивая через разбитые предметы, забрался в рулевую. Осмотрелся кругом и как ни в чем не бывало спокойным голосом отдал приказ уходить.

Катер запыхтел, обдавая рыбаков брызгами с колес, развернулся и пустился в Онгокон.

Волчонок сидит на корме лодки, повесил голову и даже про трубку забыл.

«Теперь беды не миновать… Уж я-то знаю Лозовского, — в тюрьму, как Матвея, поведут людей за «Ку-ку». Ох беда, беда!.. Однако Кешке будет худо?.. Он больше всех кричал против Тудыпки и купца. О-ма-ни-пад-ме-хум! Пошто люди стали такими злыми?.. Будто всех бешеный волк покусал, — Магдауль тяжело вздохнул. — Скорей бы уйти на охоту… в тайге у нас тишина!.. Там горы молчат, деревья молчат, звери тихие. Только птицы да горные речки шумливые разговор с тобой ведут. Они веселые, добрые. А так-то разве можно жить?.. О-ма-ни-пад-ме-хум!»

«Ку-ку» скоро залатали, закрасили и стекла вставили. Тудыпка, размахивая руками, быстро семеня кривыми ногами, раз пять пробежал между рыбоделом и пирсом. Для храбрости изрядно выпил и крикливо лопотал:

— Добились!.. Добились!.. В тюрьму!.. Сами виноваты!

Шумел, кричал Тудыпка, а в душе боялся Лозовского. Он знал, ему в первую очередь задаст Михаил Леонтич… До сих пор стоят в ушах Тудыпки слова купца: «В нашем деле как можно меньше шуму». А тут!..

Вот почему он так быстро привел в божий вид «Ку-ку» и сам едет к купцу с новостями.

Капитану надоело ждать; сам подбежал к Тудыпке, взял его под руку в увел на катер.

Сидевшая в лодке Хиония сердитым взглядом проводила «Ку-ку». Укорила своих мужиков:

— Чево вы это с ним в бирюльки играли?! Только шум подняли. Я бы у дьявола раскромсала колеса и… елозь «Ку-ку» на одном месте!.. А то три стеклины выбили да две дощечки раскололи… Бунтари!

Гордей усмехнулся:

— Вас, баб, только допусти!

— А чево?

— Мы и не собирались ломать, а так получилось… Растудыпка сам виноват… вот и бежит к купцу зубы заговаривать.

…День начинался солнечный, теплый. Гольцы и зеленые отроги Баргузинского хребта под синим куполом неба убегают в голубую даль Подлеморья. В прозрачной дымке возвышаются Черемшанские скалы. Вода на море светло-синяя, словно переспелая ягода голубика. Ганька окунулся в холодную воду и выскочил опрометью, будто кто хлестнул его крапивой. Лето уходит безвозвратно. Откупались, отвалялись на горячем, мягком песке, который щедрым золотом рассыпался по всему берегу.

Из-за мыса Миллионного показался «Ку-ку». Из трубы валит густой черный дым. Катер идет быстрее обычного.

Пирс сразу же облепили ребятишки, а старшие сторонятся.

Сначала мимо мальчишек быстро прошел сердитый Михаил Леонтьевич, потом, через некоторое время, держась кучкой, будто остерегались кого, проследовали рябой пристав, урядник, полицейские и дядька в шляпе.

От них на Ганьку наднесло тяжелым потом, табаком. Ему показалось, что приезжие люди — какие-то особенные существа, из другого мира. И рыбаки-то на них смотрят как-то совсем по-другому, как на опасных зверей, что ли. У Ганьки неприятно заныло сердце, и он пустился домой.

— Ты где шляешься? Забыл и про еду! Ох и оглашенный чертенок! — ворчит мама Вера.

— На «Ку-ку» смотрел. Опять полицейских привез.

Вера сразу вся сникла. Уселась молча на лавку.

— Снова начнут мужиков тиранить.

Магдауль перестал есть.

Вера взглянула на мужа и не узнала его: всегда спокойное лицо Волчонка было перекошено гримасой, словно от неуемной зубной боли.

…Магдауль одел новую сатиновую рубаху. Взял целебные панты — рога изюбра и пошел к другу — тале Михаилу.

Не постучался в дверь, как делают все, а ввалился, словно в собственную юрту.

— Тише, зверь!.. Ты к кому? — сердито спросил Тудыпка.

— К тале. Спит, што ли?!

— Какой там сон…

Охотник вошел в зал, где на медвежьей шкуре лежал хозяин. Низко поклонился и, положив панты на круглый стол, мотнул головой: «Лечись, мол».