— Ты что, мужик, с ума спятил! — встав между ними, тревожно смотрит Кешка на Магдауля.

Острый нож зловеще сверкает на солнце!

Кешка пошел к рыбному коробу, выбрал пешню и, ничего не сказав, двинулся к лункам Волчонка.

Таежник погрозил Макару ножом:

— Будешь обидеть миня, кишка долой делать буду, как медведю.

Макар злобно сверкнул глазами, но смолчал и, резко повернувшись, зашагал к приборной иордани.

Давно ли начал Кешка долбить лунку Магдауля, а уже с шипением ворвалась в отверстие вода.

— Высакай[30] лед-то, да сачок-то не сломай! — бросил Кешка на ходу и принялся за следующую лунку.

Любо смотреть со стороны, как легки и свободны движения парня. Острая пешня с хрустом врезается в лед. Мелкие льдинки радужными брызгами разлетаются при его ударе, а пешня на глазах уходит все дальше, в глубь толщи льда. Только успел Магдауль выгрести из лунки лед и подойти к Кешке, а у того в новой дыре заклокотала, забурлила вода.

— Все, конец… успели… — вытирает пот Кешка.

— Кака ты мастер! — Волчонок влюбленно глядит на Кешку.

— Ничего, друг, и ты научишься. Пойдем-ка в сторонку, — они отошли от стенки притонения. — Вот смотри. Держи пешню не плоскостью к себе, а острием грани. Ударяй сперва будто сверху, чуть наискосок, а вторым косым сильным ударом, будто под себя, скалывай лед. Понял? Вот так! Вот так! И пошел! И пошел! — Весело похрумкивает лед, а пешня зло вгрызается в лед и ходко идет вниз.

Взялся за пешню Магдауль.

Сначала не получалось.

— Не суетись, бей всем туловищем! — весело покрикивает Мельников.

Наконец получилось и у Волчонка. Он повеселел. Заулыбался и Кешка.

— А ты гордый, как и все тунгусы! Слово не скажи, сразу же и за нож!.. За себя постоять надо, да зачем человека-то резать.

— Можно, когда тебя бить.

Мельников покачал головой.

— Лево крыло потише, сволочи! — неистово ревел башлык. — Право веселей шевелись! Суки паршивые!..

Лошади уже дохаживали последние круги вокруг своих воротов[31].

Голубоватые глаза Кешки весело ощупали ладную фигуру Волчонка.

— Ну, что ж, будем друзьями! Давай закурим, — Кешка протянул Магдаулю папиросы.

— Мой трубка курит.

— A-а, звать-то тебя как?

— Магдауль-Волчонок.

— Значит, верно — тунгус. Унты бисером вышитые.

— Нет, бурят.

— А имя тунгусское.

— Тунгус кормил меня, имя давал.

— Вон оно что. Чего охоту забросил? Ты же с Королем соболюешь.

— Пошто бросать, жениться буду на Верке, потом пойду.

— Ясно. Я и то смотрю, все около Веры крутишься: то дров ей наколешь, то воды принесешь. А за чем дело стало? Давай свадьбу сыграем, прямо здесь на Покойниках!.. А?..

— Вера баит — нельзя. Год надо ждать. — Волчонок погрустнел, сник.

А Кешка рассмеялся, хлопнул Магдауля по плечу.

— Ерунда! Я ее уговорю! И сам вас отвезу в церковь… Наверно, она без попа не согласна сходиться?..

— Аха… Поп нада, сказала Вера.

— Раз так сказала, поедет и сейчас. Свадьбу всей артелью устроим!.. Да такую, чтоб тайга и море, глядя на нее, пустились в пляс!

Волчонок вытянулся, распрямил плечи. Глаза его расширились, заискрились неистовым счастьем. Надежда всколыхнула таежника, и он, словно обезумев, схватил Кешку в охапку, приподнял его — хохотавшего — сильно затряс, потом осторожно поставил на землю.

— Ты правду баишь?! Ты же богач! Ты все можешь!

Мельников сразу остыл.

— Какой я богач! — увидел погрустневшее лицо Волчонка, упрямо проговорил: — Сказал помогу, значит, помогу.

Волчонок засиял, словно кедр на ярком солнце после длительного ненастья. Он топтался на одном месте, мял шапку и тряс головой.

— Ты твердый, как твой бабай Ефремка-Рыжий!.. Уй неладно баил, «рыжий» сказала, так его зовут тунгусы. Ты не сердись.

Кешка расхохотался.

— Это еще ладно, что зовут Рыжим. А надо бы его звать Ефрем-обманщик.

— Ой-ей-ей! Как можно — бабая?

— Обманщик он. Ты от Лозовского из половины ходишь с Королем соболевать?

— Аха.

— Он тоже обманщик. Все они… и мои отец, и Буклицкий, и Новомейский, и твой Лозовский — все обманщики. На чужом труде капиталы наживают. На вашей шее сидят.

— Ты пошло так баишь? Ай-яй-яй, эта шибко худа.

В рыбопромысловой резиденции купца Лозовского в период осенне-зимней и весенней путины самого хозяина не увидишь. Вместо него торчит здесь безвыездно его приказчик молодой бурят. Скучать ему не приходится. Носится между лабазом и лавкой. То примет рыбу от своих рыбаков, то закупит ее у чужих. То бежит в лавку отпустить спирт и табак. И так целыми днями, как белка в колесе. Старательный приказчик у Михаила Леонтича, везде успевает. Веселый, черт, — на бегу шлепнет по толстому заду какую-нибудь чищалку, за что получит здоровенный шлепок по затылку или еще пинкаря заработает.

У веселого приказчика имя Тудыпка, но он редко-редко услышит от кого свое нареченное ламой имя, а все кличут его Растудыкой. Не обижается Тудыпка, напевает себе под нос:

Война. Вдовушек много. Приходить есть кому в куток приказчика.

Кешка привез Растудыке воз белой рыбы. Избалованный рыбаками, приказчик меньше пуда не скупает. Взглянул на серебристых омулей, тряхнул черными патлами волос, засуетился весело у весов.

— Добрая рыбка! — подмигнул лукаво. — Что, Кеха, на пропой, поди?

Кешка, нахмурившись, буркнул:

— Не твое дело. На эту рыбу отпустишь масла, сахару, хлеба…

— А спиртяги сколь?

— Это потом…

— Кому столько продуктов берешь?

— Рыбакам, а кому же еще?

— Ты, Кеха, сдурел!.. Что их кормить-то! Рыбу жрут без меры, ну и ладно.

— Не твое, Растудыка, дело. Заткнись.

Приказчик вздохнул, но ничего больше не сказал и молча взвесил рыбу.

— Ладно, не сердись, Тудыпка. Ты иди в лавку, а я заскочу в сетевязалку.

— К Ульке?

— Нет, к старухе Елизарихе! — рассмеялся Кешка и, подняв приказчика как пушинку, закинул его в дальним угол на огромный ворох рыбы.

— Кешка, гад! Я напишу Монке, что ты с его Ульяной ночуешь у Маршалова! — купаясь в омулях, кричит приказчик.

А Мельников уже не слышит. Он вскочил в кошевку. Его вороной Орлик, вздыбившись и закусив удила, вылетел на ледяную дорогу, поднимая снежный вихрь, помчался вокруг Онгоконской губы. Кое-как успокоив жеребчика, Кешка подвернул к бараку, где помещалась сетевязалка.

На крыльцо выскочила в накинутой на плечи тужурке Ульяна. В карих глазах — тревога, растерянность.

— Что с тобой? — не поздоровавшись, кинулся к ней Мельников.

Ульяна, грустно улыбаясь, поправила волнистые темные волосы.

— Записку в дупле взял? — спросила она не ответив.

Он мотнул головой, упрямо взял ее за плечи:

— К деду Маршалову поедем?

Ульяна нехотя высвободилась, по щеке скатилась слеза.

— На Елену приду, к Маршалову больше не поеду… — она жалко смотрела на Мельникова. — Ты, Кеша, в барак не заходи… там тятя сидит. Сердитый. Ему кто-то насплетничал, что мы с тобой ночуем у деда Маршалова.

— Вот гады-то где! — Кешка сузил глаза, выругался про себя. — Да ладно, Уля, скоро женимся, сразу перестанут судачить.

Он теперь уже властно привлек ее к себе, крепко сжал…

— Скоро ли? — сквозь слезы улыбнулась она. — Гляди: состаримся.

— Мы-то?!.. — рассмеялся Кешка. — У нас обождется, а вот Волчонка с Верой надо оженить.

Уля теперь легко смеялась.

— Давай оженим. — И сразу посерьезнела: — Весь Бирикан знает, что Верка согласие дала. А чего тянет? Может, не нравится ей чево?