– А это что такое? – достал Бурак из-под покрышек какие-то железяки.

– Походу, двусторонние баллонные ключи для снятия с автомобиля колес. Шиномонтаж тут раньше был, что ли? – предположил опер. – Надо б их с собой прихватить. Если в нижнее отверстие пропустить шнур и сделать для руки петлю, получится идеальная «головоломка».

Вытащив в коридор деревянные ящики, мужчины обнаружили на них маркировку: «Партия № 20. VIII 1979».

– Екарный бабай! – стал отряхивать запыленную одежду Тетух. – Тут все древнее, как дерьмо мамонта. Мне ж только три года тогда было.

– А мне – четырнадцать. Самый паскудный возраст – биопоросль, находящаяся в контрах со всем окружающим миром, – припомнил свой пубертат белорус.

– В семьдесят девятом мне тоже было три года, – выбрался в коридор Лялин, с ног до головы обмотанный паутиной. – Япона мать! Новый же был костюм. Второй раз надел, – присел он устало на ближайший к нему ящик. – Перекур, мужики.

Те хохотнули, поскольку курить было нечего. Сам Юрий вел здоровый образ жизни. Бурак за годы плена успел отвыкнуть от вредной привычки, зато Паштет без курева буквально лез на стену. Потому и скандалил на пустом месте.

– Павел, я могу вас о чем-то спросить? – робко поинтересовался белорус.

– Чего тебе надобно, старче?

– Вы всегда носите с собой скрепки?

– Всегда.

– Зачем, если не секрет?

– Полезная вещь. При определенной сноровке ею можно открыть множество замков и защелок. Например, полицейские наручники.

– Отстал ты от моды, болезный, – ехидно хмыкнул Лялин. – Таким способом можно было открыть лишь старые ППСовские браслеты. У оперов же сейчас – современная модель с заглушкой на внутренней стороне. Клешни сжимает намертво. А еще имеются пальцевые. Их надевают на большие пальцы рук. Как ни изощряйся, не отожмешь. А недавно из Пиндосии пришли образцы одноразовых пластиковых «стяжек». Урки сильно впечатлены. Говорят, полный кайф для мазохистов. Так что, на каждую хитрую жопу найдется свой болт с резьбой.

Последняя реплика взбесила Пашку. Зона приучила его к непереносимости шуток на тему однополого секса. Тюремные нравы требовали от сидельцев немедленной ответной реакции. Если таковая не поступала, могли и опетушить. Тетух, конечно, понимал, что здесь – окружение совсем иное, но многолетняя, доведенная до автоматизма, привычка осталась – автогеном не выжечь. Уж три года, как на вольняке, а флешбэчит до сих пор.

– С Марухой своей будешь эту тему тереть, врубился, окорок? – выпучил он глаза, как мышь, сидящая на горшке.

– Маньяк с сезонным обострением, – постучал по лбу опер. – Бульбаш, ты че-нить понял?

Тот лишь сдвинул плечами, решив не вмешиваться в процесс установления иерархии.

– Че скалишься? – не унимался Паштет, наступая на сидящего на ящике Юрия. – По щам давно не получал?

– Дав-нооо, – протянул капитан, приподнимаясь.

– Могу напом… – и Пашка взлетел вверх. Мужчина пронесся метров пять, грубо приземлившись рядом с трупиком «хозяина подземелья».

Какое-то время он лежал плашмя, уставившись в мокрое место, бывшее недавно кукараччей. Повторить судьбу насекомого ему, конечно, не хотелось, но позорная капитуляция перед «мусором» в его планы тоже не входила.

Кряхтя и охая, Паштет принял сидячее положение, сложил ноги кренделем и, сплевывая кровь на пол, зловеще процедил:

– Как говорят хоккейные комментаторы, настоящие спортсмены играют до конца матча.

– А футбольные комментаторы утверждают, что каждый играет так, как ему позволяет соперник, – отчеканил опер, не поворачивая головы в сторону поверженного противника. – Пойдем, Иван, дальше, а то желудок уже марш играет. Мне тот сухарь, которым я позавтракал, – что слону дробина. Надо закругляться с первичным осмотром, – и они неспешно скрылись за углом.

Там лабиринт заканчивался, упираясь в последнюю дверь. История со штурвалом повторилась, только теперь рядом не было Паштета с его скрепкой. Пришлось возвращаться к свалке, где у двери лежала куча добра, признанного «годным». Бурак вытащил из нее моток проволоки и потопал обратно к пыхтящему в тупике Лялину.

Пашка растерялся. С одной стороны, ему было интересно, что находится за последней дверью. А, с другой, нельзя было после ссоры идти на контакт первым. Не по понятиям это…

Прислушавшись к звукам, долетающим из-за поворота, он понял, что проволока недругам не помогла. Тетух подбросил вверх кубики: 2/2 – «нет ни малейшего шанса». «Гыыыы!» – злорадно потер он руки и налегке отправился обратно.

– заполнило гулкое эхо коридоры лабиринта.

Батюшку с Владиком Паштет застал за работой. Те восседали на перевернутых набок дощатых ящиках над горой муки, высыпанной на пол из пятидесятикилограммового рогожного мешка. Зачерпывая зерновой продукт большими мерными стаканами, мужчины рассыпали его в яркие бумажные пакеты, украшенные рисунком мельницы. Видя, как Владик то и дело засовывает в муку грязные, в язвах, руки, предварительно почесав ими давно не мытую голову, Тетух с трудом сдерживал рвотные спазмы. Присмотревшись внимательно, он понял, что продукт лежит не на голом полу, а на прозрачной полимерной пленке. Из такой же пленки на работниках были защищающие одежду самодельные пелерины. Но их руки, ноги, волосы, лицо были белыми и пушистыми, совсем как у реликтовых гоминидов йети.

Фасовщики работали споро, их действия напоминали движения роботов: раз – зачерпнули, два – высыпали, три – сорвали защитную пленку и зажали пальцами самоклеющееся отверстие пакета. При этом они что-то бубнили себе под нос. Павел напряг слух – ну да, не показалось: монах разучивает с Владиком девяностый Псалом «Живые в помощи». Он уже слышал его на зоне от одного сидельца. Посмеялся тогда над набожностью нестарого еще мужика, а слова молитвы – поди ж ты! – запомнил…

– Что ж вы так долго? Мы уж волноваться начали, – всплеснул Русич испачканными мукой ладонями. – А где же ваши товарищи?

– Тамбовский волк им товарищ! – харкнул Паштет на пол. – Дай че-нить пожрать.

– Свежего завоза не было. В ассортименте – все тот же блевонтин, – в голосе монаха не было ни малейшей иронии.

– Давай блевонтин!

– У нас не принято в одиночку трапезничать. Вот придут остальные, тогда и…

– Че за гонево, Жорик? У меня – язва. Если я с утра за ворота ниче не закину, через час-другой начинаю блевать вприсядку. Оно тебе надо?

– Не Жорик я, а отец Георгий. Именем сим наречен при постриге в малую схиму в честь преподобного Георгия Исповедника.

– Вот те нате – хрен в томате! – присвистнул Павел. – А как тебя мамка с папкой звали?

– Александром.

– Гыыы… И чем же тебе родное имя не потрафило?

– Оно относится к прошлой, мирской, жизни. Дав Богу обет безбрачия, послушания и нестяжания, я начал новую духовную жизнь с новым именем, – кротко улыбнулся он бесноватому придурку.

Пашка присел рядом на свободный ящик. Протянул руку к стопке бумажных пакетов. «Мука пшеничная цельнозерновая специального помола. Высший сорт. Масса нетто 2 кг. Наполни выпечку здоровьем! – прочитал он вслух. – Мдааа… Со здоровьем, канеш, круто загнули. Если выйду отсюда, никогда не куплю в магазине ничего сыпучего. Буду жрать только в Макдональдсе». Крест на пузе!

– А там, по-вашему, мука откуда? – ухмыльнулся Русич в бороду.

Тетух печально вздохнул, комкая в кулаке жесткий бумажный пакет с яркой мельницей на этикетке. Повторив манипуляцию с еще двумя экземплярами, засунул их в карман.

– Павел, что вы делаете? У нас же все лимитировано!

– Подтирачку для задницы заготавливаю. Впрочем, с вашей хавкой гадить все равно нечем.