– Шакалы не станут, а человек – такая скотина, которая ко всему привыкает, – расфилософствовался Актер. – Брезгливость постепенно проходит, а необходимость выжить остается, и уже спустя недельку ты, не моргнув глазом, давишься тем, что бог послал. Поначалу меня тоже выворачивало, потом втянулся, как та кошка из анекдота про пылесос.

– А где лестница, по которой бандиты сюда спускаются? – поинтересовался оперуполномоченный.

– А они к нам не спускаются, – прошепелявил Монах. – Видите, под потолком подвесную платформу? С помощью этого подъемника джигиты доставляют вниз новых рабов, мешки с крупами, бочки с таблетками, коробки с едой и поднимают наверх расфасованную продукцию. А лестница здесь и впрямь когда-то была, но давно осыпалась. От нее осталась только груда строительного мусора, – ткнул он пальцем куда-то в темноту. – Там, наверху, рядом с платформой, есть площадка. От нее к выходу ведут ступеньки. Судя по лязгу, от свободы нас отделяют две металлические двери. Но на такую высоту нам все равно не взобраться.

Пашка вышел из-за стола. Усевшись на набитый чем-то мешок, взял со стола свою кружку. На зоне у него была такая же – большая, металлическая, с погнутой ручкой.

– Ни тебе столового серебра, ни мейсенского фарфора, ни чешского хрусталя. Все, как на киче: алюминиевое весло и металлический тромбон. Судьба снова устроила мне вырванные годы.

– А почему тромбон? – полюбопытствовал артист. С веслом, судя по всему, он и сам разобрался.

– Потому что кружку зеки используют в качестве концентратора звука при переговорах с соседней камерой. Прикладывают ее дном к стене, вставляют рот внутрь – и орут. При этом ни во дворе, ни в коридоре их никто не слышит. Кроме того, конечно, кто стоит с той стороны стены, приложив ухо ко дну тромбона.

Монах с артистом переглянулись. «Только зека нам для полного счастья и не хватало», – читалось в их глазах.

– А на прогулку здесь часто выводят? – завертел головой Тетух в поисках двери.

Бурак удивился оптимизму новенького.

– Какие прогулки?! Мы света божьего несколько лет не видели. Из этого склепа – только вперед ногами.

Павел сорвался с места и начал мерить помещение широкими быстрыми шагами. На его лице застыл неописуемый ужас.

– Да это ж Гуантанамо! Без свежего воздуха и солнечного света я уже через месяц боты заверну…

– Кончай истерить! И без тебя тошно! – стукнул по столу Лялин похожим на гирю кулаком.

Паштет замер на бегу, как стреноженный конь. Затем мужчина подскочил к оперу и встал перед ним в боевую стойку.

На лице Юрия не дрогнул ни один мускул.

– Не бренчи нервами! – повторил он спокойно, сжимая и разжимая в руке пружинный кистевой эспандер – единственную вещь, оставшуюся в его карманах после бандитского аудита. – Думать мешаешь.

– Ах, ты ж лось менторылый! – бросился на него Павел с кулаками.

Лялин сделал молниеносное движение ребром ладони. Ноги Паштета мелькнули в воздухе, и он оказался на полу. Уткнувшись носом в грязный, усыпанный мукой бетон, Тетух принялся пугать капитана ответкой.

– Не прекратишь бузить, свяжу! – пообещал ему Юрий, разминая кисть правой руки.

– А почему у вас такой срач? – обратился он к застывшим с открытыми ртами старожилам. – Уж пол-то подмести можно было?! Вон господин Паштет в вашем свинарнике свой парадный фрак испачкал.

Нервно дернув коленкой, Павел стал подниматься. Минуту назад он выглядел довольно прилично: модная куртка необычной текстуры, джемпер с оригинальным принтом, плотные черные джинсы со множеством накладных карманов, кроссовки из натуральной перфорированной кожи. Все новое, чистое – муха не сидела.

Вывалявшись же в муке, мужчина стал похож на загулявшего мельника. Его короткие, стриженые под «площадку» волосы, лоб, нос, щеки, ресницы – все было кипенно белого цвета. На этом фоне глубокий дугообразный шрам над левой бровью смотрелся как кровавый рубец, а нереально синие глаза – как лесные незабудки на снегу.

Тетух тягуче сплюнул на пол, отряхнулся и неожиданно для всех стал яростно отбивать чечетку.

– сопроводил он хореографию вокалом.

– Слезы умиления, аплодисменты, занавес, – три раза хлопнул в ладоши Иван Бурак. – Как говорил артист Евстигнеев, в степе[1] главное – кураж!

– Плюсую, – поддержал его Юрий. – Имеем готовый номер для «Калины красной»[2]. Жаль, что местному начальству больше нравится лезгинка. Осваивай новый репертуар.

В ответ Пашка раздраженно пнул ногой мешок с мукой.

– Че здесь так ссаками воняет? – вызверился он на старых сидельцев. – Тут че, даже сортира нет?

– Туалет? Есть. Зайдете за угол и метров десять – вперед по коридору, – хрустнул белорус суставами тонких аристократических пальцев. – А что мочой пахнет, так Владик ею язвы на ногах лечит, у нас ведь нет ни лекарств, ни перевязочных материалов. А моча – отличный антисептик. Ее издревле использовали для обработки гнойных ран. К тому ж, у нас нет моющих средств. Да если б и были, не шибко постираешься – сменки тоже нету. В чем когда-то забросили, то и донашиваем. Так что, пардону просим за наше амбре.

– Пральна, мужики, часто мыться вредно. Грязь сама отвалится, когда наслоится до килограмма.

У аккуратиста Паштета нестерпимо зачесался шрам. В моменты эмоционального напряжения он всегда давал о себе знать. «В сравнении с этим гадючником, тюрьма – правительственный дом отдыха, – расстроился Тетух. – Ежедневные прогулки, раз в десять дней – баня и смена постельного белья. Телик в комнате отдыха, библиотечка с книгами и периодикой. По выходным – самодеятельные концерты и киносеансы. С воли приходят посылки со жрачкой и теплыми вещами. В столовке – каши на комбижире, но если дружишь с хлеборезами, то и мясца с рыбкой можно перехватить. В ларьке продаются сигареты, конфеты, пряники… Чем не блаженство? Правду говорят зеки: «Пока не наступит завтра, не узнаешь, как хорошо было вчера».

– Вот что, хлопцы, – отвлек его Лялин от невеселых мыслей. – Я должен иметь четкое представление о нашем узилище. У вас, вижу, и фонарь мощный имеется. Лицедей, неси его сюда, будешь меня сопровождать. Остальные поступают в распоряжение отца Георгия. Батюшка, ознакомь господина Тетуха с нормой выработки.

Русич с Бураком синхронно кивнули головами, Паштет же снова встал на дыбы.

– У тебя ниче не жмет, когда ты команды раздаешь? Не парят они тут никого! Усосал?

– Павел, вы бы не расписывались за всех, – тихо, но твердо произнес монах. – И давайте без эмоционального фона. Мы хорошо слышим.

– Шандец! – ощерился Тетух. – Мусор, значит, будет вату катать, а Паштет – вкалывать? Че за дискриминация?!

– Горло свое сократи! – съехали вниз уголки губ Лялина. – А будешь цирковать, жестко умиротворю.

– Мне твои угрозы по большому африканскому барабану. Я лучше сдохну, чем буду жить под ментовской диктатурой. Ты тут, кстати, не в мусарне, а такой же раб, как и все остальные. Так что, или пашем вместе, или вместе шаримся по подвалу.

– Не вопрос! – согласился вдруг Юрий. – Просто я думал, что совместные рейды с работником правоохранительных органов для «крутопацана» – «голимое западло». Ошибочка вышла.

От неожиданности Павел затоптался на месте, но любопытство все-таки победило. Соблюдая дистанцию, он двинулся следом за опером и белорусом.

Лялин ощупывал стены, всматривался в щели, изучал встречающиеся на пути груды мусора. Завернули за угол. Впереди был длинный неосвещенный коридор. Слева – ниша с какими-то странными металлическими конструкциями.