И я тут же уселся за компьютер, чтобы по горячим следам написать объявление.

Ближе к обеду я немного разгребла дела. Прооперировала двух плановых пациенток, оформила истории болезни и выписки, сделала перевязки. Хотела хлебнуть кофе и сходить к Инне. На посту весело щебетала стайка медсестричек. Моего приближения не заметили. Бездельницы.

– Девочки!

Сотрудницы вздрогнули и постарались принять серьёзный вид. Одна из медсестёр поспешно убрала в карман смартфон.

– Заняться нечем?

– Валерия Павловна. Да мы просто объявление одно нашли в интернете интересное… Такое романтичное… А вы зарегистрированы «В контакте»?

– Рита, у тебя Скворцова в пятой палате «капается». Ты помнишь?

– Ой, девочки! – всплеснула руками та. – Всё, я побежала!

Я покачала головой, посмотрела на время, через пятнадцать минут должен был подойти Женя, и направилась в реанимацию. В состоянии Инны изменений не было. «Стабильно тяжёлое» – значилось в дневнике наблюдения. Подруга была подключена к аппарату ИВЛ, находилась под седацией. Перевязка предстояла завтра. Я смотрела сквозь стекло на покрытое бинтами тело столь дорогого мне человека и поверить не могла, что с Инной это произошло.

Она была очень счастлива последние недели. Женя сделал ей предложение, и вовсю шла подготовка к свадьбе. Инна хвасталась, как будущий муж ласков и нежен с ней, предупреждает любое её желание. Я близко Женю не знала, но очень хотела верить, что у Инны с ним всё сложится.

От тревожных дум меня оторвал телефонный звонок.

– Реанимация, – ответила дежурная медсестра и выслушала сообщение на том конце провода. – К Филимоновой? – она подняла глаза на меня. Я кивнула. – Пусть проходит.

Через некоторое время в отделение поднялся Женя.

– Как она?

– Без изменений.

Он молчал довольно долго, а потом отвел меня в сторону, посадил на кушетку у стены:

– Лера, ты должна меня понять, – Женя обхватил голову руками, тяжело выдохнул и продолжил. – Я не могу тут оставаться.

– Ну, хорошо. Придёшь завтра, послезавтра… – быстро проговорила я, но он меня оборвал.

– Я не про то! – он хлопнул ладонями по коленям и отвел взгляд. – Лера, я больше не приду.

Я уставилась на него, не осознавая, что он только что произнес. Сейчас он скажет, что уезжает в командировку или куда-нибудь ещё. Видимо, я всё не так поняла.

– Я не могу видеть всё это. Бинты, перевязки, вечно пикающая аппаратура, запах этот больничный. А главное – Инна. Она ведь больше никогда не станет прежней. Эта болезнь обезобразит её. Она себя возненавидит, она жизнь после этого возненавидит. Я не смогу с ней быть.

Удивляясь, насколько иногда любовь может быть слепа, я вглядывалась в лицо этого урода и не понимала, как можно было так поступить? А как же «и в горе, и в радости»? А как же «пока смерть не разлучит нас»? Только клятвы произнесены ещё не были. Возможно, это и к лучшему.

– Ответь что-нибудь, – глухо попросил он.

Я сжала кисти в кулаки, с трудом сдерживаясь, чтобы не выцарапать ему глаза, но ответить так и не смогла. Женя встал и поправил пиджак:

– Передай Инне, что мне очень жаль.

А у меня в голове билась мысль – как сказать подруге, что в самый тяжелый период жизни её бросил любимый человек? А сказать надо будет, потому что она очнётся. Обязательно очнётся.

Я пытался себе ответить, почему найти пианистку для меня так важно? Ведь десятки, сотни девушек оканчивают музыкальную школу. Играть на музыкальном инструменте – это не какая-то там сверхспособность. Было бы желание и старание. Но в ней было что-то такое… Благородное, будто не из нашего века.

На объявление пока никто не откликался. Только несколько не особо обремененных комплексами и интеллектом женщин предлагали взамен пианистки себя. Мол, они «сыграют на струнах моей души так, что я буду помнить этот концерт очень долго». Ну, уж нет, дорогие мои. Год назад, может, полгода, я бы воспользовался, но не сегодня. Вы и рядом не стояли с этой девушкой.

В музыкальную школу я пошел по настоянию родителей. Оно и понятно. Кто в семь лет может сказать, чего он хочет? Вот и я не знал. Правда, учиться мне понравилось. Я с увлечением записывал мудрёные знаки в нотную тетрадь, мне нравилось думать, что это секретный шпионский шифр. С интересом я слушал биографии великих композиторов. А фортепиано стало самым увлекательным, что произошло со мной в жизни. В четвертом классе, правда, был короткий период своего рода «кризиса». Я поддался влиянию компании друзей, подбивавших меня бросить это «непацанское занятие». Но потом у меня хватило ума доучиться и получить диплом.

Музыка стала для меня настоящей отдушиной. В самые трудные и самые счастливые моменты жизни достаточно было поднять тяжелую лакированную крышку и коснуться пальцами клавиш. Музыка исцеляла, воскрешала. Но с тех пор, как я съехал от родителей, можно было по пальцам пересчитать, сколько раз я играл. Ольга была категорически против инструмента дома. «Только место будет занимать», – говорила она. А у меня не было ни сил, ни настроения спорить. Я затыкал уши наушниками и погружался в бессмертную классику. Чаще всего это были Моцарт или Гайдн.

Сесть посреди огромного торгового центра и начать играть я бы, пожалуй, не смог. Налажал бы во многих местах точно – слишком долго не практиковался. А вот она не постеснялась, не побоялась.

Рабочий день подошел к концу. Я планировал этим вечером наведаться в торговый центр и попросить посмотреть записи с камер видеонаблюдения. Высока была вероятность, что мне откажут. Но я должен был попытаться получить хоть какую-то информацию об интересующей меня девушке.

Я вышел из отделения и как раз спускался вниз по лестнице, когда на одном из пролётов увидел Романа. Мой приятель припёр к стенке посетителя, мертвой хваткой вцепившись в его рубашку. Белая накидка бедняги съехала на бок, лицо перекосило от испуга, а Нестеров злобно шипел мужчине в лицо:

– Чтобы я тебя больше здесь не видел! Охране скажу, на пушечный выстрел не подпустят!

Сбежав со ступеней, я кинулся их разнимать. Роман с неохотой отпустил посетителя, а тот, выплюнув в его адрес несколько ёмких ругательств, скрылся из вида.

– Ты соображаешь, что делаешь? Что на тебя нашло?

– Ты прав, не соображаю! – Приятель всё не мог успокоиться.

– Какого у вас чёрта произошло?

Мы увидели из окна, как этот щёголь, чуть не избитый Романом, садится в чёрную Тойоту и выезжает из больничного двора. Я вспомнил этого мужчину – видел его в реанимации, они разговаривали с Лерой. Но очень хотелось знать, почему на него взъелся мой друг, добрейшей души человек?

– Мы столкнулись на лестнице, – стал объяснять Нестеров. – Это жених Инны Филимоновой. Он поздоровался. Стал доставать деньги, мол, поблагодарить. Я ему отвечаю: «Успеете ещё, пока не за что». Он замялся, а я задал вопрос: «Вы ведь ещё придёте?»…В общем, он сбежал, Коля. Он кинул её. И деньги мне совал, откупиться хотел. Скотина.

Я мотнул головой и снова посмотрел в окно:

– Зря я вас разнял.

Начальник охраны торгового центра в просмотре видеозаписи мне отказал. Никакие уговоры и увещевания не подействовали. Мне было сказано, что право на просмотр видео имеют только сотрудники полиции и то при наличии соответствующих постановлений. Я его отчасти понимал, только желание найти мою красавицу никуда не делось. Наоборот, стало только сильнее. Я почему-то уверен был, что она очень красива. Иначе и быть не могло.

Сдаваться просто так я не собирался. Решил обойти отделы на первом этаже. Может кто-то видел эту девушку, или она покупала что-то и запомнилась продавцам? Итоги были неутешительные. Удалось выяснить, что к роялю в холле не испытывал никаких положительных эмоций вообще никто из сотрудников. Только раздражение. С инструментом часто баловались дети, и немелодичное бряканье по клавишам вызывало у продавцов бесконечные приступы мигрени. Рояль много раз просили убрать, но гендиректор компании «Суперфлауэрс» категорически отказался менять концепцию рекламной кампании. Девушку, увы, никто не запомнил…