«Бедняга, – думал Келли, допивая четвёртый стакан вина, самого крепкого, которое нашлось в погребе трактирщицы. Он хотел побыстрее наклюкаться. Вдруг хоть так тревожные сны оставят его в покое. – Если Зак ищет его, чтобы кормить этими бреднями, ему остаётся только посочувствовать».

Дверь стукнулась о стену сильнее обычного. Келли не поднял головы. В следующую минуту напротив него уселись Генри и Синтисса. На обоих не было лица. К слову сказать, девушке испуганное выражение даже шло. Что до её возлюбленного – выглядел он, как переваренная треска, а возможно, и хуже.

– Принесите нам винца, будьте любезной, – разлепил губы Генри.

– С каких пор ты сделался таким учтивым, старина? – спросил Келли, с усмешкой разглядывая неприсущую белизну его щёк.

– Да там… – Генри тяжело дышал, сбиваясь с мысли. – Там, в таверне…

Хозяйка подоспела с полным кувшином вина и двумя деревянными кружками. Она смерила новоприбывших недоверчиво-удивлённым взглядом и упорхнула настолько резво, насколько позволяла её полнота и длинные полы юбки. Синтисса наполнила кружки и тут же принялась пить. Келли напряжённо молчал, ожидая ответа.

– Тот человек, – девушка утёрла губки рукавом светлой шёлковой сорочки, оставив на ней блекло-красные разводы. – Который был в лавке. В такой чёрной рясе. Он там, в таверне…

– Да, в таверне, – кивком подтвердил Келли, переводя взгляд с одного невнятного рассказчика на другого.

– Прикончили его, – прошептал Генри, расправившись с вином. – Мы слушали проповедь того в рясе… он говорил, а мы слушали. И тут выбегает хозяин таверны и орёт. Орёт и руками машет. Мы поглядели, а на полу кровь. И след из капель ведёт прочь с постоялого двора.

– Вы видели? Видели тело?

– Только кровь. Тавернщик сказал, чья она. Болтал без умолку. Небось, и до сих пор лопочет. Язык у него поразвязался.

К тому моменту, как Келли переступил порог постоялого двора, гомонящие горожанки всё ещё причитали, не осмеливаясь приближаться к злосчастной ночлежке ближе, чем на двадцать шагов. Внутри оказалось почти так же, как и всегда, пусто. Но на этот раз тревожно. Дощатый пол – до сих пор влажный, его только недавно вымыли. А всхлипывания, доносящиеся из тёмного угла, принадлежали не кому иному, как разодетому в бархат и шёлк мужчине. Он нервно вздрогнул, услышав увесистый деревянный стук, громыхнувший в кладовой. Оттуда вывалился тавернщик в обнимку с бочонком.

– Не переживайте, любезный, – успокоительно промямлил он, хоть и сам, по всей видимости, не до конца пришёл в себя. – Выпьете – станет полегче.

– Как вы можете говорить о выпивке, почтенный хозяин? – прохныкал мужчина, не поднимая головы. – В такой-то момент. Комната, которую я снял в вашем ночлежном доме, красна от крови несчастного бродяги. А ведь на его месте вполне мог оказаться я. Я вообще подозреваю, что именно мне предназначалось умереть этим вечером, а не ему. Какое ужасное происшествие… Мне нужно развеяться. В трактир, скорее в трактир. Выдержанное вино – вот, что мне сейчас требуется.

Нарядный чужеземец утёр лицо бархатным рукавом и вышел прочь, растолкав столпившихся на дороге жителей. Келли, прислушивавшийся к разговору, с удивлением для себя заключил, что говор у него нисколько не простолюдный. Хнычет внятно, более внятно, чем многие.

– А вам чего, Келли? – хозяин таверны трагически откупорил бочонок. Принюхался к тому, что намеревался налить гостю, и печально скривился, вернув затычку на место.

– Господин Зак. Это… он?

– Ни дать ни взять он, – тавернщик опустился на стул и обмяк. – Я никак не решусь убрать тело. Слишком уж оно…

Его передёрнуло, и он умолк. Келли не хотел смотреть. Действительно не хотел, но ноги сами несли его по тёмному узенькому коридорчику. Вперёд, теперь вправо. Дверь стояла отворённой. На прикроватном столе горел фонарь. Отблески света плясали на бледном прыщавом лице, неподвижно уставившемся в дверной проём. Келли замер на пороге. Казалось, Зак смотрит на него пытливыми глазками. Стоит и смотрит. Взгляд скользнул по полу, залитому тёмными лужицами и запёкшимися брызгами.

– Зак… – тихо позвал Келли на всякий случай. Убитый и впрямь издали не походил на мёртвого. Он стоял чуть сгорбившись, но всё же стоял. У дальней стены, в тени. Его лицо, кисти рук и ступни белели в потёмках. Келли приблизился, наступая на липкие кровавые пятна, и взял со стола светильник. Теперь картина прояснилась. Или сделалась ещё более смутной. Зак не свалился с ног лишь потому, что был пригвождён к стене короткими железными болтами. Десять поблескивающих смертоносных иголок торчали из костлявой груди, сутулых плеч, истощённого живота. Неприятно чёрная ряса, пропитанная кровью, сделалась непроглядно-чёрной. И тем явнее на ней виднелся клочок бумаги, насаженный на арбалетный болт. Келли аккуратно сорвал его и поднёс к фонарю.

«Не всякий свет несёт спасение, а быть благожелательным – ещё не значит вершить благо».

Охотник шел по следу уже третий день. Путь его лежал через ущелья и лесистые долины. Заканчивались первые летние деньки. Звонкие ручейки неслись со склонов в низины. Эта часть гор была хорошей, ибо тут, в отличие от восточных земель, редко попадались йомы и другие гиблые места. Иди себе и иди, главное, привалы не забывать делать.

Вана из Скважного всегда работал один. Пока другие охотники объединялись в группы и даже целые ватаги, он больше собратьев-людей доверял охотничьему нюху и своему чудо-оружию. Твари обычно очень тонко чувствовали опасности, и толпа неотесанных мужиков, грохочущих башмаками и помахивающих топорами, сколь хорошо не была бы организована, загодя оповещала искомую жертву о своем появлении. Чудовище скрывалось, и охота затягивалась.

Вана с самого раннего детства любил делать все быстро и аккуратно. Да и людей не слишком-то и жаловал. Впрочем, несмотря на то, что его вечное одиночество приносило с собой немало рисков, имело оно и свою выгоду – в отличие от других охотников, вынужденных делиться полученной добычей со всей оравой загонщиков, помощников, насаживателей на рогатины и прочим сбродом, неизбежно привязывавшимся к ним и задерживающимся и в отряде охотника (и на этом свете) не слишком долго, Вана работал только на себя и посему требовал гораздо меньшую плату за свои услуги. За ним тянулась добрая слава человека нежадного, настолько, насколько она вообще может быть присуща человеку такой профессии. Впрочем, обитатели Камар всегда относились к губителям нечисти лучше, чем их соседи из болотных земель. Простые шахтеры и работяги, живущие переправкой сокровищ недр в город Теплого камня, были более склонны доверять грязную работу пришельцам из низин, чем полудикие охотники, день за днем сдерживавшие наступление Леса. Поэтому уже несколько лет Вана кормился именно в горах. И дела его тоже шли в гору.

Обычно Ване приходилось иметь дело с какими-нибудь выползшими из Червиных пещер гадами или обитателями лесных чащ вроде саблезубых волков. Из йомов, конечно, тоже вылазило всякое, но, во-первых, крупные йомы были далеко, во-вторых, даже тамошние твари отступали перед громоподобной мощью астара.

Порой, правда, охотников на нечисть нанимали вовсе не для борьбы с чудовищами, и те из них, кто не боялся замарать руки, как, например, Вана в более юные годы, когда был еще не в пример беспринципнее, чем ныне, обращали свои умения и бесценный опыт против собратьев по человеческому роду. Хотя, конечно, странным было бы ожидать от подобных людей каких-то особенно высоких моральных ценностей. «Чистые руки пусть будут у чистых воротничков» – язвительно замечал старый Сем, пока его однажды не сожрала гигантская жаба.