Низшие существа, недо-люди (и недо-нелюди) сидели предо мной. И что-то непонятное, какая-то невыразимая словами сила заставила меня подойти к ним и начать общение. Никогда прежде мне не доводилось говорить с людьми. Я ночами приходил к ним всю зиму и все чаще ощущал, сколько же у нас с ними общего.

Над нами минерально светились звезды.

Теперь-то я понимаю, что это было предвестием смерти. Или новой жизни?

Алгоритмы слышались тогда все слабее и слабее.

В одну из ночей, забыв обо всем, я засиделся до самого рассвета и был вынужден поспешно бежать. Не в силах добраться до Червиных пещер, в итоге я нашел защиту от солнечных лучей в какой-то затхлой дыре, среди скальных расщелин.

Следующей ночью я сошел с ума. Ибо решил не возвращаться к старым коридорам и старым пещерам, а отправился дальше в горы.

Так стал я странствовать от пещеры к лощине, от лощины к пещере. Много дней я шел поющими долинами и гремучими горными реками. Шел, придавленный грозным видом сияющих в лунном свете гор-исполинов. Гул знаний из прежней жизни, из затхлых подземелий, гул Народа перебивался гулом живого мира. Прекрасного, расцветающего живого мира! Нечто новое, пахнущее весенними ночами и дикими яблонями, наполняло, нет, не разум… Может ли так случиться, что у меня есть душа?

Наконец я нашел эту гостеприимную обитель. Она небольшая, и даже лучи солнца лишь изредка проникают сюда. Впрочем, мне они уже почти совсем не страшны: кожа настолько свыклась с бинтами, что я даже перестал обращать на них внимание.

Можно ли всю жизнь провести в этом прекрасном месте?

Тут, внизу, растут самые разные деревья. Я не знаю, как большую часть из них называют люди, потому придумываю свои названия, которые часто беру из старых книг. Народ замолчал в моем сердце – к добру ли, к худу ли?

Запись последняя.

То, что я поведаю ниже, будет, скорее неким итогом всего существования Народа, нежели новой историей из жизни, стремящейся вперед.

Все время, пока я бродил по поверхности, меня все чаще, чем дольше я находился вдали от пещер, настигало какое-то странное чувство. Оно подобно сияющему белому цветку, вроде тех, что произрастают прямо на озерах, раскрывающему прохладные лепестки прямо в груди.

Все время Наставник и весь дух Народа, стоявшие за моей спиной, убеждали, что у нас нет душ. Что мы выжгли их. Что душа – удел слабых людей. Что она не нужна, нужен холодный разум. Но вот разум перестал быть моим в полной мере после Библиотеки. Что же осталось?

Вела ли дорога, которой шел Народ к чему-то доброму. Великие Первые, что отняли у себя души, а у нас – солнце. Были ли они правы? Прав ли разум тогда, когда изгоняет все остальное?

Не за бездушность ли отвергает нас солнце? Не поэтому ли нас так сильно жгут его лучи? Не поэтому ли гонят нас люди?

И куда пришел я с грузом всего народа на своих плечах?

Много раздумывал я над этим в последние дни.

В конце этой ночи я принял решение.

Я сниму бинты и отправлюсь с первыми лучами прочь из пещеры. Возможно, я обращусь в пепел. Но что мне жизнь без души? А возможно, на самом деле душа у меня есть. А значит, я не нелюдь, а человек.

Эту тетрадь я оставлю здесь с прочими пожитками, дабы кто-то, кто обнаружит мое жилище (я порой сталкивался ночами с селянами, пугая их до глубины души), мог узнать эту историю.

Историю заката нелюди. И, возможно, историю начала человека».

На этом дневник завершился.

Вана проснулся на рассвете, как и обычно. Единственным отличием от привычного ему утреннего ритуала было то, что он не помнил события, происходившие вчерашним вечером. В висках саднило. Веки были тяжелыми, и, едва разлепив их, охотник обомлел от неожиданности.

Напротив него, на пеньке, расслабленно покручивая в руках астар (его, Ваны, астар!), сидело бледновато-серое существо, похожее на человека. Ростом оно не выделялось: едва ли взрослому мужчине до груди. Телосложения незнакомец тоже был не особенно-то и крепкого, со впалой грудью, тонкими ручками, которые все были покрыты ссадинами и царапинами, видимо, от долгой ходьбы по лесу, кривоватыми, похожими на птичьи лапы ногами, обутых, впрочем, в хорошие башмаки из какого-то желтоватого материала. Помимо этого, из одежды на нем были потрепанные штаны, ободранные чуть выше голеней и висевшие на ногах, как на ветках. Глаза существа были почти матово черными, с едва различимыми точками зрачков, а хищноватая ухмылка не предвещала для Ваны ничего хорошего. Вся эта странная пародия на человека вызвала в его голове лишь одну единственную мысль: «Нелюдь!»

Добыча. Его, охотника Ваны, добыча, которая теперь сама на время стала охотником.

Ненадолго.

– О, ты уже пробудился?

Нелюдь странно произносил слова, будто приноравливаясь раскрывать рот для речи.

Вана попытался приподняться на локте, но тело почему-то едва слушалось его. Нелюдь наставил на него черную иглу астара.

– Не надо двигаться.

Охотник понял намек и на время оставил попытки шевелиться. Но только на время.

– Ты уже понял, кто я?

Вана кивнул. Во-первых, потому что в таких ситуациях лучше всегда соглашаться, во-вторых – потому что и правда понял. Еще бы тут не понять.

– Это хорошо. Плохо то, что ты шел за мной по пятам. Зачем ты это делал?

«Он не знает? Или знает?» – мысленно спрашивал себя охотник, начиная бояться уже по-настоящему.

– Де… – язык едва шевелился, – На. а…града…

– Люди из шахтерских селений обещали?

– Д..да, – охотник закивал головой.

– Я нашел среди твоих вещей тетрадь. Мою тетрадь. Ты читал ее?

Вана снова кивнул.

– Значит, ты понял, что я уже человек. У меня есть душа. Разве хорошо убивать того, кто с душой человека?

– Э…э-э-э… – Вана что-то невнятно промычал. Надо ли говорить, скольких людей он убил на своем веку, не то что нелюдей.

– Печально, что многие еще не видят правды. Не верят музыке, которая льется с небес прямо в центр груди.

Вана лежал ни жив ни мертв. Его все-таки обыграли. Он знал, что рано или поздно это случится. Найдется кто-то удачливее, хитрее. Злее, в конце концов. Но чтобы вот так… В лесу, среди глухоманья, от рук не то человека, не то злой карлы, выбравшейся из пещер Червя, без сил даже пошевелить руками.

– Это наше оружие, – произнес нелюдь, глядя на матовую поверхность астара, – мы создали его, дабы сильные волей могли сокрушать подземных червей.

– Ты… ты отравил меня!? – прошептал охотник.

Нелюдь взглянул на него безднами почти черных глаз и промолчал. Вся жизнь промелькнула у Ваны перед глазами.

– Вы как грязь, – наконец проговорил серокожий, – как опухоль на теле человечества, – и в голос его пробрались страшные металлические нотки, – вас надо гнать, жечь, устранять…

По лицу Ваны катились слезы. В горле хрипел полушепот-полукрик:

– Не убивай меня.

В глазах дитя пещер промелькнуло удивление.

– Не убивать?

– Пощади…

Вана, прежде еще сохранявший надежду хотя бы смерть встретить без страха, теперь, рыдая, униженно просил о милосердии. И кого просил? Даже не человека! Уродца, нелюдь, пещерную тварь! Вана боялся. Всеобъемлющий, нечеловеческий страх сковывал его теперь лучше всякого яда. Всю жизнь он только и делал, что убивал. Безжалостно, надежно. Холодный острый инструмент, дающийся в те руки, которые могли предложить хорошую оплату. Вот и вся его жизнь, и вся тщета его стараний. «Что, – с ужасом думал Вана, – что ждет его на Той Стороне, после тьмы последнего вздоха?»

– Пощадить?

Казалось, что нелюдь искренне удивляется.

– Не убивай, – прохрипел Вана.

Их взгляды встретились.

Человек, в котором так много было от нелюди, и нелюдь, так походивший на человека.

Астар полетел в кусты, описав темную дугу.

Вана, широко раскрыв глаза от изумления, наблюдал, как сутулая спина его врага растворяется в зеленой листве.