— Э, э, так нечестно, я с голыми руками, а ты при оружии. Конечно, еще бы. А если я скину свои бахилы?

— Что?

— Ну, тоже кое-что сниму.

— У, противный, — фыркнула Оля и, надув губки, остановилась. — Жадина. Почему ты не даешься? Я так не достаю. У, — она снова фыркнула и запустила в Ржагина босоножками.

Одну он поймал на лету, другая, скользнув ему по плечу, отскочила и залетела в чужое купе. Слегка растерянный, Иван сходил, извинился, взял и принес. Оля, надувшись, стояла у окна, не желая больше иметь с ним дело.

— Оль, — попытался успокоить он ее. — Что ты. Предупредила бы хоть. Я же не знал, что устроит тебя только победа. Любой ценой. Что проигрывать ты, как и спать, терпеть не можешь. И не умеешь, еще не научилась.

— Противный, — плаксиво и непримиримо произнесла она и побежала к себе.

Ржагин поплелся следом.

— Ну, Оль. Извини.

— Уходи.

— Будь человеком, Оль. Прости.

— В чем дело? — недовольно заворчала впросонках мама; у нее был густой мужской бас. — Сейчас же обуйся, а то закатаю, поняла? — крупно перевалилась, уткнулась лицом к стене и, выше натянув простыню, показала, что просыпаться окончательно не собирается.

Оля выхватила из рук у Ржагина туфли и сердито, молча, стала выталкивать его из купе.

— Не могу, Оленька. Без прощения.

— Проваливай, — шептала сквозь редкие зубки Оля. — Я плакать буду.

— Давай вместе.

— Какой... паршивый, — зло уперла в Ржагина руки, выпихнула его вкоридор и задвинула дверь.

Иван постоял возле их купе, надеясь, что она выйдет и они помирятся. Но она не вышла.

Обносили кефиром и булочками, и он взял, и отправился перекусить к себе. Сосед где-то гулял, а два других места все еще оставались незанятыми. Сжевав черствую булку, Иван забрался на вторую полку и стал смотреть в окно.

Сопки теперь подросли, склоны, провалы и впадины сделались резче, глубже. Урал по-прежнему щедро дарил себя взглядам едущих, однако давешнее настроение, когда так остро и полно чувствовал, когда душа отзывалась, теперь ушло, и возвратить его не удавалось. Любоваться же открытками Ржагин не умел. Он отвернулся, достал книгу и равнодушно заелозил глазами по строчкам...

Ему обожгло щеку, накрыло, сплющило болью, он привскочил и шарахнулся затылком о металлический держатель одежной полки.

Сидя на шее у крупноголовой, мощного сложения женщины, Оля заливалась смехом. В руке она держала знакомую босоножку и спрашивала:

— Проснулся? Еще?

— Спасибо, не стоит, — сказал Ржагин, инстинктивно загораживаясь; он постепенно приходил в себя.

— Через пять минут прибываем, — басом сказала женщина, и он сообразил, что это Олина мама. — Проводница говорит, что вы до Свердловска.

— Сколько же я спал?

— Порядочно, — улыбнулась женщина.

— Ночь на дворе? День?

— Утро.

— Мам, а здорово я его, правда? По моське?

— Перестаралась. Видишь, товарищ какой обалдевший.

— Пройдет, — пообещала Оля.

— Будьте любезны, молодой человек, помогите нам сойти. Только чемодан, остальное я сама дотащу.

Иван вовсе не собирался выходить в Свердловске, но тут кивнул:

— Хорошо, — и Оле, строго: — Сейчас же надень на место туфлю, а то закатаю, поняла?

Мама скупо улыбнулась, и они ушли.

На трех соседних полках в купе спали или делали вид, что спят. Поезд тащился на пригородной скорости. В последний момент перед закрытием Иван успел сполоснуться в туалете, переменил рубашку и, нацепив рюкзак на оба плеча, отправился на помощь к женщинам.

Мама доверила ему только чемодан, но и с тем Ржагин едва справился, волоча его по проходу двумя руками. Сама мама, помимо дочки, восседавшей на плечах, несла корзину и пухлый, перетянутый ремнями узел в одной руке и в другой туго набитый саквояж, который Ржагин, попробовав, не смог от земли оторвать.

Попрощавшись с проводницей, умудрившейся за всю дорогу ничем не напомнить о себе, пересекли здание вокзала и на площади взяли такси.

— Вам куда? — спросила мама, отобрав у Ивана чемодан. — Если не очень в сторону, можем подбросить.

Пожав плечами, он вытер мокрый лоб и в открытый багажник с краешку поставил свой рюкзак.

Мама села с водителем, Оля предпочла сзади с Ржагиным.

Пока ехали, девочка, внешне оставаясь совершенно невозмутимой, может быть, чуть-чуть излишне сосредоточенной, чувствительно щипала его за худые бока, и он, покамест не понимая правил этой новой игры, примитивно и тупо уворачивался, ерзал, усмиряя шаловливые ручки, и, как ни пытался рассмотреть город, центр его, толком ничего не увидел. Длинный прямой асфальт, троллейбусы и грузовики, которые они время от времени обгоняли, по обыкновению изнемогающие от духоты и выхлопной гари деревья обочь дороги, людские фигурки, одетые прилично и просто. Вот только таксист, о чем-то вполголоса разговаривавший с мамой, слова произносил с местным акцентом, заметно приволакивая букву «о».

Попетляв порядочно, наконец приехали.

Мама попросила водителя оказать ей любезность — просигналить тремя длинными и одним коротким, дабы вызвать мужа.

— А вы дальше? — спросила Ивана.

— Да, спасибо, я тоже выйду.

— И куда?

— Тут пешочком.

Она смотрела недоверчиво.

— А потом?

— Суп с котом.

— Все ясно. Меня зовут Вероника Викторовна. На всякий случай: тренер по легкой атлетике, готовлю толкательниц ядра.

— Иван Магдалиныч. Шаромыжник, но чужого ни-ни.

— Это важно, — серьезно сказала она. — Поживете денек у нас, а там посмотрим.

Ржагин незаметно кивнул на Олю:

— Если выдержу.

— Ну да.

Тем временем весело выкатился по ступенькам плотно сбитый мужчина лет тридцати пяти на кавалерийских ножках, круглолицый и шарообразный, ростом ниже Вероники Викторовны едва ли не на целую голову.

— Папка! — набросилась на него дочь с тумаками.

Вероника Викторовна представила мужчин.

— Мой муж, Данила Фотиевич. Тоже, между прочим, тренер. А это наш милый гость, Ваня. Ольгин спарринг-партнер.

Улыбающийся Данила Фотиевич не без труда усмирил буйно радующуюся дочь; распластав ее на своем широком колене, протянул для пожатия руку и хрипло произнес:

— Гостям мы рады. Очень приятно. Я готовлю борцов-классиков.

— Классиков, — посмаковал Ржагин. — Звучит.

Отпустили таксиста, щедро расплатившись с ним за невозмутимость и готовность ждать столько, сколько понадобится пассажирам, и, нагруженные вещами, потопали пешком на третий этаж. Оля ставила Ржагину подножки, а он делал вид, что спотыкается и падает.

Семья Вероники Викторовны занимала отдельную двухкомнатную квартиру со всеми удобствами. Одна комната, которая поменьше, принадлежала Оле, в другой обитали супруги.

Девочка, не позволив Ивану снять рюкзак, немедленно утащила его к себе. Войдя, Ржагин с интересом осмотрелся. По сравнению с обыкновенной, привычно обставленной комнатой родителей, Олина поражала теснотой, какой-то складской загроможденностью, обилием невиданного и странного. Из знакомых ему предметов здесь оказалась только раздвижная красная кушетка, сиротливо притулившаяся в углу. Оля тотчас взялась показывать, залезать и демонстрировать, объяснять. Как выяснилось, комната забита миниатюрными спортивными снарядами для укрепления мышц, выработки выносливости, координации движений, гибкости, силы. Лежак с маленькой штангой, чтобы выполнять жим сидя и лежа, боксерская груша, перекладина, низкие брусья, конь и кольца, подвижное сиденье с веслами, концы которых обиты стеганой ватой, чтобы не царапать ковер, два баскетбольных кольца, приделанных к шведской стенке, и много еще разной мелочи, разбросанной повсюду — теннисная ракетка, гантели, эспандер, резина, свисавшая с крюка, как опавшие вожжи, обруч и три мяча, футбольный, волейбольный и баскетбольный.

Оля, закончив с объяснениями, повисла на перекладине, играючи подтянулась и сделала кувырок. Потом попрыгала через коня и, взобравшись на брусья, чисто, в упоре, исполнила уголок и плавно перешла в стойку на руках.