— Вы меня еще помните?

— То есть?

— Ну, какая я. Я плавала неподалеку от вас.

— Конечно, — не задумываясь, солгал Ржагин.

— Нет, вы забыли, я вижу.

Сняла с плеч лямочки и вышла из платья.

Иван поперхнулся, прокашлялся. И нервно закурил, сидя в кровати, подперев спину огромной пуховой подушкой. Курил и смотрел на нее, стоявшую вполоборота к нему, скромную, ждущую, с опущенными ресницами, и не мог не залюбоваться абсолютной, божественной завершенностью линий и форм. Существо совершенно невинное, она не знала еше ни уловок, ни силы соблазна.

— Сонечка, милая, как вы хороши.

— Правда? — вскинула она на него лучащиеся глаза.

— Вы красивы необыкновенно.

— Нет, я вижу. Я вам не нравлюсь.

— Чудо природы, вы непременно хотите что-то для меня сделать?

— Да, — наполненно кивнула она.

— Почитайте мне.

— Почитать? — в крупных вишневых глазах ее надежду теснила печаль.

— У меня скверная привычка читать перед сном.

— Да-да, я поняла. А что?

— Что хотите. У вас обворожительный голос.

— Ладно, — и радостная побежала за книгой.

Вернулась, поставила у кровати стул и, поменяв верхний свет на ночной, присела с книгой.

— Озябнете, Соня. Накиньте что-нибудь.

— Ничего, спасибо, мне хорошо.

— А что вы принесли?

— «Три товарища».

— Великолепно, — сказал Ржагин, устраиваясь ко сну.

— Ой! А вы... — запнулась она. — Быстро уснете?

— Надеюсь.

— Тогда... поцелуйте меня, как девочек. Их вы целовали, а меня нет.

— Не целовал, а чмокал.

— Все равно.

— Вот, ей-богу. Нагнитесь.

Соня придвинулась к нему, прикрыв глаза. «Очарованье», — улыбнулся Иван. Взял в ладони ее лицо и скромно, по-братски, поцеловал в закрытые глаза, в обе щеки, в губы.

— Спокойной ночи. Все. Читайте.

Смущенная, радостная, благодарная, Соня поудобнее устроилась в изножье кровати и раскрыла книгу.

Не успела и страницы перевернуть, как Ржагин безжалостно и грубо захрапел...

Поутру, еще не сбросив впросонках липкую дрему, Иван уткнулся взглядом в пустые бесцветные глаза новой горничной, подметавшей пол.

— Простите. Вы кто?

— А вам какое дело?

— Ну все-таки.

— Нюра.

— Анна, стало быть.

— Ну.

— А где Соня?

— Ее перевели.

— За что?

— За что надо.

— А кто, если не секрет?

— Кому надо.

— Вы удивительно учтивы, Аннушка.

— Чего?

Он обратил внимание, что на стуле висят уже не вчерашние казенные вещи, а его личные, похоже, выстиранные и выглаженные. Чувствуя, что что-то произошло, пока он спал, что ветер неожиданно переменился, Иван, дабы прощупать, какова ситуация, поинтересовался:

— Давайте, Аннушка, сбегаем к озеру? Искупаемся, разомнемся. И будем свеженькие. А? Рванули?

— Нельзя.

— Даже под вашим бдительным оком?

— Вас велено, как проснетесь, к завтраку отвести.

— Стало быть, на откорм.

Нюра, помолчав, с обидой произнесла:

— Вы так мудрено разговариваете, что ни шиша не понять.

— Больше не буду, — сказал Иван, перекатывая смешок в углу рта. — Отвернитесь, пожалуйста.

— Чего?

— Отвернитесь.

— На кой?

— Мне надо встать, одеться.

— А, — сообразила Нюра. — Вставайте, я не помеха.

— Неловко. Я голенький.

— Ловко, ловко. Что я, мужиков никогда не видала?

Иван понял, что вновь под арестом.

Быстро умылся, оделся. И Нюра с угрюмым видом отвела его в тот же кабинет-столовую.

Профилакторий как вымер — ни фигурки, ни платочка не промелькнуло, пока шли.

Акулина встретила суховато, хотя и вполне корректно. Ее нынешняя спокойная вежливость лишь подчеркивала возникшее с ее стороны охлаждение, она откровенно и строго соблюдала дистанцию. И официантка Зина сегодня казалась не в пример сдержанней, какой-то закрытой, замкнутой. Однако, когда он допивал ко фе, а Лина ненадолго отвлеклась по хозяйству, Зина, склонившись к нему, прошептала:

— Забастовочка, Ванечка. Девичий бунт. Хотят, чтоб ты остался. Побыл еще. И вообще. Скучно без парней. А шеф ни в какую. Соньку чуть совсем не уволил, одной Нюрке-дурехе у него вера. И тебя, милый Ванечка, до срока вытурят.

— Не убили бы.

— Не, убить не убьют, а выпихнут точно.

Ржагин незаметно, быстро пожал ей руку и глазами поблагодарил. Зина тихо и грустно добавила:

— Девчата слезы льют.

— Поцелуй их всех за меня.

Она улыбнулась, отходя:

— Ладно.

После завтрака Лина передала его Нюре. И они отправились обратно — к избе, в которой Иван провел ночь.

— Чего-то вы все глядите?

— О чем вы?

— По сторонам, говорю, много глядите.

— Высматриваю, Нюра. Нет ли где лазейки.

— Нельзя.

— Интересно. Куда ж прикажете глаза девать?

— Супротив себя. Как по дорожке идете, так и смотрите.

— Утомительно.

— Ну, и много глядеть у нас тоже не положено.

— Разрешите, я буду ваши стати разглядывать?

— Чего?

— Ну, торс. Ланиты, перси, чресла.

— На кой?

— Для смаку.

Нюра подумала и возмутилась:

— В морду получите.

Введя в избу, закрыла его в комнате на ключ, а сама осталась в сенях, погромыхивая ведрами и ворча: «Какие-то стати напридумал. Сроду не слыхивала... Персики... Я б тебе показала персики. Маханула б тряпкой половой...»

Ржагин развалился в одежде на застеленной кровати. Закурил. И крикнул через дверь:

— Надолго вы меня?

— Сиди знай.

Не читалось, не спалось.

Томился бездельем, неизвестностью, прислушиваясь к возне горничной.

Неожиданно дверь распахнулась, и Нюра вкатила столик на колесах. Иван удивился:

— Решили уморить?

— Кушайте.

— Я только что завтракал.

— То первый, а то второй. Положено.

— Спасибо, Нюрочка, я сыт.

— Задарма же. Чего вы кочевряжитесь?

Она поднесла ему стакан сока. Иван лениво хлебнул.

Голова его тотчас наполнилась вязким сырым туманом, удушливая волна покатила... выше... выше...

Очнулся Ржагин в дороге — от сильной тряски.

Куда-то везли в автомобиле. Судя по звуку мотора, в «козле». Руки связаны, на глазах повязка.

— Эй, — испуганно позвал. — Куда вы меня?

— На свалку, — хихикнул кто-то впереди (мужской голос).

— Помалкивай, — отозвался второй, и Ржагин не понял, с приятелем он так вежливо или с ним.

— Оклемался, — сказал первый. — Самый раз.

— И все-таки, братцы. Куда вы меня везете?

— Тихо! Куда надо!

— Мне обещали свободу!

— Заткнись, тебе говорят! Будешь болтать, долбану вот этим как следует.

— Понятно. С этой минуты я тих и кроток.

Ржагин смолк, и действительно всю дорогу, пока тряслись на ухабах, не сделал больше ни единой попытки заговорить или что-нибудь выяснить.

Охранники переговаривались между собой скупо и редко.

Наконец остановились. Поблизости отчетливо — паровозные пыхи, невнятная суета в отдалении, сдержанные голоса.

Его повели, двое. Уткнули в ступеньки. Ощупкой, с трудом, с их помощью Иван поднялся. Ясно: заталкивают в вагон. Провели по узкому коридору, усадили на сиденье и развязали руки. Цок подковок. И — тишина.

Какое-то время он сидел, как посадили, потирая затекшие руки. Особого страха не испытывал. Поезд лязгнул, дернулся. Поехали, и он зло сдернул повязку с глаз.

Осмотрелся.

Однобокое купе проводников. Один. В кармане рубашки сиротливо торчит билет, рядом у ног рюкзак.

Развернул билет, прочел. Место девятое.

И, подхватив рюкзак, смело отправился по вагону.

В коридоре перекинулся с пассажиром в пижаме.

— В Сибирь, уважаемый?

— Нет. Я раньше сойду.

— Из столицы?

— Вы тоже?

«Стало быть, направление верное. Что ж, уже по-божески. Достали билет и проезд оплатили. Но до какой станции, пока непонятно».