– И скажу: нет, не пойду. Я убивать не буду и за тысячу процентов прибыли. Хотя согласно твоей теории насчет законопослушных преступников, которых воспитали коммунисты, я тоже – бандит. Не перебивай! Может быть, я тоже. Может быть. Но убивать не буду и за тысячу процентов, – упрямо, даже с какой-то угрозой, сказал Николай.

– А вот это никому неведомо. Даже тебе самому. Тем более, что прибыль не всегда измеряется в деньгах и в чем-то материальном. Коля! Стоп! А игрушку-то веселую ты у меня зачем взял? Не по воробьям же стрелять? Она еще цела? Или, может, продал?

– Нет, не продал. Кстати, я ее у тебя не взял, а купил. Так что, имею полное право распорядиться, если что. Но продавать я ее не буду. Если только тебе.

– Мне? Зачем? Мне не надо. У меня хватает. А игрушка у тебя хорошая. Наган с глушителем да еще с двумя пачками патронов со свинцовыми пулями – это тебе не кот чихнул! Таких игрушек, брат, в обороте совсем почти не осталось. Эксклюзив! Так ты, Коля, зачем-то же ее приберег?

– Да так, пусть лежит: есть не просит, особого ухода не требует.

– То есть – на всякий случай, что ли?

– Я что-то не пойму, Сань, к чему ты клонишь?

– Да все к тому же клоню: если держишь у себя огнестрельное оружие, за которое, как известно, положено уголовное наказание, то значит, рискуешь. Да ты не качай головой, не надо – ты рис-ку-ешь… А чего ради? Зачем?

– А ты – нет, не рискуешь. У тебя, поди, целый арсенал, а ты не рискуешь! Надо же как! – с нескрываемой иронией сказал Николай, перебив Махурина.

Махурин надолго вперил взгляд голубых глаз в Николая, а потом с улыбкой, снисходительно, сказал, словно учитель неразумному ученику, который никак не может усвоить простую истину.

– Я? Я, Коля, не рискую. Я – бандит! Понимаешь! Бандит! – ерничая, с чувством произнес Махурин. – Ты знаешь, это звучит… знаешь, как это звучит? Это звучит – не гордо. Это звучит неприкасаемо! Мы – санитары-экспроприаторы! Мы истребляем друг друга, то есть мы – санитары. Мы грабим награбленное, то есть мы – экспроприаторы, и мы же – опора нынешней власти! Понимаешь? Ну, может быть, опора, это несколько громко сказано, но то, что мы – главная часть опоры, – это точно. Причем, часть самая прочная: до тех пор, пока власть нас не трогает, мы голосуем за эту власть. А мы – все! – за нее голосуем! Все! Я никогда не проголосую за коммунистов, потому что они сразу нас уничтожат, если придут к власти. Поэтому до тех пор, пока у руля нынешняя власть, то и я, и мы, бандиты, мы сейчас ничем не рискуем. Нынешняя власть – гарантия нашего существования. Парадокс: рискуете вы, законопослушные, – чуть оступитесь – и вас сразу в кутузку за мешок картошки года на три! У нас с властью полное взаимопонимание и согласие: власть дает нам возможность обогащаться с рэкета и прочего, а мы ее поддерживаем своими голосами на выборах. Так что ты, Коля, законопослушный коммерсант, рискуешь больше нашего. Если наших братанов возьмут менты, то прокурор их отпустит. Мы ему денег дадим – и порядок. То же и судьи.

– Так и я тоже денег дам, – возразил Николай.

Махурин искренне, весело, от души, рассмеялся.

– Так у тебя не возьмут! Понимаешь? Не возь-мут! – повторил Махурин по слогам.

– Это еще почему? Что, мои деньги хуже ваших? Или ваши – ценнее и дороже моих? – искренне удивился Николай.

– Видишь ли, Коля, деньги, одинаковые деньги, иногда имеют разную ценность. Тебе это никогда в голову не приходило? Понимаешь, рубль, заработанный мужиком на заводе, дороже твоего и моего рубля. Надо объяснять почему? Естественно, нет. И так ясно. Но в определенных ситуациях вряд ли он ценен, этот мужицкий рубль… А вот мой рубль – дороже твоего, потому что добыт, я не говорю «заработан», я говорю «добыт!» – с большим риском, чем твой.

– А мой рубль… мой рубль не добыт, мой заработан.

– Все равно, это дела не меняет. В моем рубле больше риска или, я бы сказал, рисков. Да, ладно, в общем понятно.

– В твоем рисков больше, а в моем – труда! – не сдавался Николай.

– Да… наплевать. Пусть будет твой весомее, но у тебя, пойми ты, его все равно ни в прокуратуре, ни в суде не возьмут. И не только потому, что не все пока еще берут, и значит, надо знать, кому дать, но еще и потому, что деньги там берут от равных. Понимаешь, о чем я? Мы с ними, с берущими, на равных. Мы с ними – как партия и Ленин – близнецы-братья, – Махурин от души расхохотался своей шутке. – Поэтому от нас возьмут, а от тебя – нет. Ты им не равен. Прокуроры и судьи деньги берут от равных. А это значит, если ты попадёшься с огнестрельным нарезным, то деньги от тебя не возьмут! Оскорбятся предложением от представителя столь низкого сословия! Торгашеского! И ты получишь срок. Стопудово! Условно или реально – это уже другой вопрос, но срок ты получишь. Надеюсь, ты понимаешь, что я вовсе не имею в виду тебя лично. Тебя-то, Коля, мы никогда не отдадим в грязные лапы коррумпированного правосудия, – хохотнул Махурин и тут же, хитро прищурившись, весело спросил. – Но ты мне так и не ответил: для чего же тебе наган, если ты не думаешь воспользоваться им когда-нибудь и не думаешь продавать? Ты все-таки мне ответь, пожалуйста, для чего ты идешь на риск, храня его у себя?

– А может, мне захочется когда-нибудь по воробьям пострелять.

– Ну-ну. Ты еще скажи, что в целях самообороны хранишь.

– А что, можно использовать и в этих целях.

– Коля, дорогой мой, государство наше не допускает для граждан самооборону такими средствами. За такую самооборону оно срок дает. Если повезет, то, опять же, условно получишь. А ведь может и не повезти. Тогда получишь по полной программе – в соответствии со статьей УК под номером двести восемнадцать. Ну, хорошо, если ты не знаешь, зачем хранишь оружие, то скажи мне, Коля, а покупал-то ты его с какими намерениями? Тоже по воробьям пострелять или в целях самообороны? С какой целью покупал-то?

– Сань, что ты ко мне пристал – зачем, для чего? Рискуешь – не рискуешь… А сам-то ты, с какой целью интересуешься? – усмехнувшись, спросил Николай и добавил. – Ну, прямо как прокурор допрашиваешь!

– Я понять хочу, почему ты такой уверенный в том, что никогда не будешь использовать наган против человека? Зачем-то ты хранишь его у себя, рискуя попасть под двести восемнадцатую УК? Значит, допускаешь, что можешь когда-нибудь использовать? Значит, и в тебе есть, так сказать, киллерский потенциал? А?

– Ну, положим, допускать использование или использовать, как Гусар, – это разные вещи. А может, я для себя его приберегаю.

– Что?! Для себя? Чтоб застрелиться, что ли? – Махурин удивленно посмотрел на Николая. – Ну, ты хватил! Запомни, чудило: вот этого ни при каких обстоятельствах делать нельзя.

– А почему это-то нельзя? – с вызовом произнес Николай. – Что, Бог мою душу не примет, потому что это душа коммерсанта, а не прокурора и не бандита или судьи?

Махурин поморщился, потом вымученно как-то улыбнулся.

– Не поэтому. Душа у всех бессмертна. Стреляться нельзя, потому что самоубийство – это еще более страшное преступление, чем убийство, и, главное, безнадежное.

– А почему это более страшное, и что значит – безна- дежное?

– Почему более страшное? – переспросил Махурин, усмехнулся, и, немного помолчав, сказал. – Да, «почему» – стало еще одним русским вопросом. Самым острым! И чаще всего – безответным. Но я постараюсь тебе ответить. Как я это понимаю. Димка Гусар, если, конечно, ему повезет, может дождаться, когда Россия вступит в Евросоюз и объявит мораторий на смертную казнь. Наверное, слыхал, что уже вовсю и в газетах и на телевидении трубят об этом? Так вот, когда объявят мораторий, тогда он, киллер, убийца, свои преступления сможет искупить перед обществом. Получит наказание, будет мотать срок, тайгу покосит – и на свободу с чистой совестью, если, конечно, пожизненного не получит. Он, убийца, искупит свои грехи, отбыв наказание, раскается и предстанет перед Богом чистым. А самоубийца не может покаяться и раскаяться, потому что после совершения преступления над собой его уже нет в живых. А грех есть, преступление есть – он же жизнь-то отнял, пусть не у другого, а у себя, но все равно отнял, – а каяться-то уже некому, ибо субъект, пустивший себе пулю в лоб, сразу предстаёт пред Всевышним. Сразу! Ну, это я так думаю. Я точно-то, сам понимаешь, не знаю. Не бывал там, за той гранью… А вообще, хочешь мое мнение на этот счет? Только оно тебе вряд ли понравится.