Есть возможность проконсультироваться у другого специалиста, сказал он. Более того, он даже рекомендует мне сделать это. Он продолжал говорить о доказательствах, которые собрал: результаты спинномозговой пункции, общая потеря мышечного тонуса, слабость моей мышечной реакции. Он сказал, что обычно данное расстройство поражает сначала кисти рук, продвигается вверх по предплечьям к плечам и поражает нижние конечности позднее. Однако в моем случае, процесс, по-видимому, идет в другом порядке.

– Значит, у меня может быть что-то другое, – заметила я. – Значит, вы до конца не уверены?

Он согласился, что никакую из медицинских наук нельзя назвать точной, но потом сказал:

– Позвольте спросить вот о чем: у вас были мышечные фибрилляции этой ноги?

– Фиб… что?

– Быстрое подергивание. Вибрация.

Я отвернулась к окну. Не поддамся, подумала я.

– Ливи? – спросил Крис. – У тебя дергались…

– Это ничего не значит. И вообще, я могу с этим справиться, вылечиться. Просто нужно делать больше упражнений.

Именно этим я поначалу и занималась. Быстрая ходьба, подъем по лестницам, поднятие тяжестей. Я продолжала участвовать в акциях движения, подгоняемая страхом и злостью. Я докажу, что они ошибаются, думала я. Я заставлю свое тело работать, как машина.

На протяжении пяти месяцев Крис разрешал мне сохранять мое место исполнителя до первой ночи, когда из-за меня группа действовала не так быстро. Тогда он назначил меня подавать сигнал тревоги, сказав в ответ на мои крики и протесты;

– Не спорь, Ливи.

Я должна посмотреть фактам в лицо, сказал он.

Я покажу тебе факты, ответила я и отправилась в университетскую клинику заново делать обследование.

Результаты оказались такими же. И когда врач закрыла дверь и повернула свой стул, чтобы видеть мое лицо, и села так, что ее колени практически касались моих, я поняла.

Она сказала, что все не так уж плохо, хотя и называла мою болезнь болезнью, а не щадящим словом «расстройство». Она сказала, что мое состояние будет ухудшаться неуклонно, но медленно, медленно, подчеркнула она. Сначала мои мышцы ослабнут, потом атрофируются. По мере того как нервные клетки головного и спинного мозга будут дегенерировать, они будут посылать беспорядочные импульсы в мои руки и ноги, которые начнут подергиваться. Болезнь будет прогрессировать от стоп и от кистей рук внутрь, пока я не окажусь полностью парализованной. Однако, подчеркнула она своим по-матерински мягким голосом, я всегда буду контролировать функцию тазовых органов, И мой ум и сознание не будут поражены, даже на последних стадиях болезни, когда она доберется до моих легких, приведя к атрофии и их.

– Вы имеете в виду, что я будут точно знать, насколько я омерзительна, – сказала я.

– Знаете, Оливия, – произнесла она, трогая кончиками пальцев мое колено, – я серьезно сомневаюсь, что Стивен Хокинг считает себя омерзительным. Вы же знаете, кто это?

– Стивен Хокинг? А какое он ко всему этому имеет.., – я отодвинула свой стул. Я видела этого человека в газетах, по телевизору. Электрическое инвалидное кресло, помощники, компьютеризованный голос. – Это БАС? – спросил я.

– Да. Расстройство двигательных нейронов, – сказала врач. – Просто поразительно, когда представишь, как он сопротивлялся все эти годы. Возможно все, и вы не должны об этом забывать.

– Возможно? Что?

– Жить. Весь цикл данной болезни занимает, как правило, от полутора до семи лет. Но скажите это Хокингу. Он живет так уже более тридцати.

– Но… вот так. В кресле. Прикованным… Я не могу. Не хочу…

– Вы сами удивитесь своим желаниям и возможностям. Поживете и увидите.

Узнав самое худшее, я решила уйти от Криса. Передвигаться по барже самостоятельно я уже не смогу, а жить здесь из милости я не собиралась. Я вернулась в Малую Венецию и начала собирать вещи. Подумаешь, снова поселюсь в Эрлс-Корте и найду себе квартирку. Буду работать в зоопарке, пока смогу, а когда не смогу, наверняка подвернется что-то другое. Какое мужику дело, если шлюха, которую он трахает, не может больше сцепить ноги у него на заднице или пройтись на пятидюймовых каблуках?..

Я писала Крису записку, сидя за кухонным столом, когда он явился домой.

– Получил большой заказ в Фулеме, так что на какое-то время мы обеспечены, – с порога начал он. – Это квартира в поделенном на квартиры особняке. Видела бы ты эти комнаты, Ливи. Они… – Он остановился в дверях кухни. Положил на стол рулон чертежей. – А это что такое? – Он сел на стул и носком ботинка дотронулся до одного из моих рюкзаков. – Белье в стирку собираешь или что?

– Съезжаю, – ответила я.

– Почему?

– Время пришло. Наши пути расходятся. Давно уже. Какой смысл держать труп без погребения до тех пор, пока он не начнет вонять? В общем, ты понимаешь. – Я поставила точку в последнем предложении, сунула карандаш к другим, торчавшим в новой жестянке из-под картофеля, и подтолкнула записку к Крису. Поднялась.

– Значит, это правда, – сказал он.

Я вскинула на плечи первый рюкзак.

– Что?

– БАС.

– И что, если так?

– Тебе должны были сказать сегодня. Вот почему… это. – Он прочел записку, аккуратно ее сложил. – Никогда не думал, Ливи, что ты способна сбежать.

– Ничего я не сбегаю. Просто ухожу. Это не из-за БАСа. Это из-за нас с тобой. Чего хочу я. Чего хочешь ты. Кто я такая, и кто – ты. Ничего у нас не выйдет.

– Больше четырех лет выходило.

– Только не у меня.

– Почему ты не хочешь дать мне шанс? – спросил он.

– Какой шанс?

– Доказать, что я твой друг.

– Ой, ради бога. Не подлизывайся. Противно слушать! Поиграй в святость с кем-нибудь другим, – сказала я. – Сходи в Эрлс-Корт, найди себе другую шлюху, а меня оставь в покое. – Я потянула со стола сумку, два других рюкзака я уже накинула на одно плечо и на другое. Крис поймал меня за руку.

– Ты так ничего и не поняла, да?

Я попыталась вырваться, но он держал меня крепко.

– Что?

– Иногда люди любят друг друга просто для того, чтобы любить друг друга, Ливи.

– А иногда у людей пересыхает во рту, когда они слишком долго плюют на луну.

– Неужели никто никогда не любил тебя бескорыстно? Ничего не требуя взамен?

Я рванула руку, но тщетно. Останутся синяки, проявятся к утру.

– Я тебя люблю, – сказал он. – Я признаю, что эта не та любовь, которой бы ты хотела. Ты по-другому представляешь себе любовь и совместную жизнь мужчины и женщины. Но все равно это любовь. Она настоящая и она с нами. Самое главное, что она с нами. И как мне кажется, такой любви достаточно, чтобы нам выдержать. И это гораздо больше, чем ты ожидаешь получить от парня, которого цепляешь на улице.

Он отпустил меня. Я прижала руку к груди, растерла место, куда впивались его пальцы. Я смотрела на Криса, спина начала болеть под тяжестью рюкзаков, мышцы правой ноги стали подергиваться.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, – сказал он. – Ты – мое испытание. Ты мобилизуешь меня, будоражишь и делаешь лучше, чем я есть. Ливи, я хочу, чтобы ты осталась.

В окно я видела, как уличные фонари освещают заводь. В расплывчатых овалах света деревья на острове Браунинга казались нарисованными. Я посмотрела на часы – было почти восемь. Пока я доберусь до Эрлс-Корта, будет около девяти. Моя правая нога задрожала.

– Я буду, как тряпичная кукла, – пробормотала я. – Как переваренный студень с руками и ногами.

– Ты бы ушла, если бы такое случилось со мной?

– Не знаю.

– А я знаю.

Он встал и снял с меня рюкзаки, бросил их на пол. Обнял меня и прижался губами к моим волосам.

– Любовь проявляется по-разному, – сказал Крис, – но факт тот, что либо она есть, либо ее нет.

Вот так я и осталась. Я по-прежнему делала упражнения и поднимала штангу. Посещала знахарей, которые выдвигали различные предположения; то я, мол, слишком набираю вес, то страдаю от кисты, то, дескать, не могу мобилизовать энергию или реагирую на неблагоприятные атмосферные явления. Когда в течение первого года болезнь не распространилась дальше ног, я сказала себе, что, подобно Стивену Хокингу, но по-своему, я тоже побью все рекорды. Я была в этом уверена и пребывала в радостном расположении духа до того дня, когда взглянула на список покупок и увидела, что стало с моим почерком.