Но трепать о чем? Наверное, я не так ее поняла. Я все же нервничала. С ее приходом я пробудилась от тревожного сна. Я не слишком вслушивалась в ее слова. Моей задачей было провести первую встречу, не опустившись до взаимных обвинений. Поэтому что-то из ее слов я, наверное, не совсем поняла.

Той ночью в постели я перебирала факты. Она сказала, что отвезла его в аэропорт… Нет. Она сказала, что приехала из аэропорта, так? Рейс, по словам матери, откладывался. Хорошо. Понятно. Но как же тогда все происходило? Она не захотела оставить его в неопределенной ситуации. Поэтому побыла с ним, они выпили. В конце концов он отправил ее домой. А потом… что потом? Поехал из аэропорта в Кент? Зачем? Ведь даже если рейс отложили, он уже зарегистрировался и сидел в зале ожидания для международных рейсов… Не сходится. Требовался другой сценарий.

Может, рейс вообще отменили. Возможно, он поехал из аэропорта в Кент, чтобы отдохнуть в коттедже. Матери он об этом не сказал, потому что на момент ее отъезда из аэропорта он и сам не знал, что рейс отменят. Да. Да, точно, так и было. Поэтому он поехал в Кент. Да, поехал в Кент. И в Кенте умер. Один. При пожаре. Заискрила проводка, искра попала на ковер, он начал тлеть, потом загорелся, пламя, и тело Кеннета превратилось в пепел. Ужасное происшествие. Да, да. Так это все и произошло.

Сделав такой вывод, я испытала невероятное облегчение. О чем я думала? – удивилась я. И почему, черт возьми, я об этом думала?

Принеся мне утром чай, Крис поставил кружку на полку рядом с кроватью, сел на край кровати и спросил:

– Когда мы едем?

– Едем? – переспросила я.

– Навестить ее. Ты же хочешь с ней повидаться? Я невнятно выразила согласие и попросила принести мне газету.

– Хочу узнать, что случилось, до разговора с ней. Мне нужно знать, чтобы решить, что ей говорить.

Крис снова принес мне «Тайме» и «Дейли мейл». Пока он готовил завтрак, я сидела за столом и читала. В то первое утро после обнаружения тела Кеннета подробностей было мало, но последний абзац я перечитала несколько раз, возвращаясь к словам «специалист по умышленным поджогам» и к указанию приблизительного времени смерти. Я подсчитала: выходило, что Кеннет Флеминг умер около полуночи в среду. У меня заныло в груди. Что бы рано утром в четверг ни говорила мне мать о местонахождении Кеннета Флеминга, один факт оставался непреложным. Флеминг не мог одновременно находиться в двух местах: вместе с нею по пути в аэропорт или в аэропорту и в коттедже «Чистотел» в Кенте. Или медицинский эксперт сильно ошибался, или лгала моя мать.

Я сказала себе, что должна это выяснить. Позвонила ей, но никто не брал трубку. Я звонила весь день и вечер. На следующий день я сломалась.

Я попросила Криса немедленно отвезти меня в Кенсингтон. Сказала, что хочу повидаться с матерью наедине, если он не возражает. У нее горе, ей не захочется, чтобы рядом был кто-то посторонний, объяснила я.

Крис отнесся к этому с пониманием. Он отвезет меня, а потом будет ждать звонка, чтобы забрать.

Превозмогая боль в мышцах, я преодолела эти семь ступенек, но звонить не стала, а вошла, открыв дверь своим ключом. Оказавшись внутри, я увидела, что двери в столовую и в малую гостиную закрыты. На дальнем окне, выходившем в сад, шторы были опущены. Я стояла в почти темной прихожей и прислушивалась к царившей в доме мертвой тишине.

– Мама? – позвала я как можно увереннее. – Ты здесь?

Как и в среду вечером, ответа не последовало. Я добралась до столовой и открыла дверь. Свет упал на перила лестницы, там висела дамская сумка. Я подошла ближе. Провела пальцами по мягкой коже. Где-то наверху скрипнул пол. Подняв голову, я крикнула:

– Мама? – И добавила: – Криса здесь нет. Я приехала одна.

Напрягая зрение, я посмотрела вверх. Ступени терялись в темноте. День еще был в разгаре, но с помощью штор и дверей матери удалось превратить дом в мрачный склеп. Я не видела ничего, кроме смутных очертаний и черной тьмы.

– Я прочитала в газетах. Я знаю о Кеннете. Мне очень жаль, мама. – Притворись, подумала я. Притворись, что ничего не изменилось. – Прочитав о пожаре, я не могла не приехать, – сказала я. – Как это ужасно для тебя. Мама, тебе не дурно?

Сверху как будто донесся вздох, хотя, наверное, это был порыв ветра, слегка шевельнувший штору на окне в конце коридора. Послышался шорох, заскрипели ступеньки.

Я отодвинулась от перил и ждала, гадая, что мы скажем друг другу. Как я смогу притворяться? – спрашивала я себя. Она твоя мать, тут же отвечала я, придется. Пока мать спускалась, я открыла дверь в малую гостиную, отодвинула штору на окне в конце коридора. И вернулась встретить ее у лестницы.

Она остановилась на полпути, прижимая к груди сжатую в кулак правую руку. На матери был тот же домашний халат, который она надела в три утра в четверг. Но в отличие от того часа она, похоже, не излучала отмеченной Крисом необычной энергии, которая, как я теперь поняла, была лишь туго натянутыми нервами.

– Когда я о нем прочла, я не могла не приехать, – произнесла я. – Как ты себя чувствуешь, мама?

Она преодолела последний лестничный марш. В это время зазвонил телефон в малой гостиной. Мать ничем не дала понять, что слышит этот звук. Телефон надрывался. Я посмотрела в ту сторону, думая, ответить или нет.

– Газеты, – проговорила мать. – Стервятники. Терзают труп.

Я увидела, что она что-то сжимает в кулаке, что-то казавшееся красным на фоне ее пепельной кожи. Мать прижала к щеке этот предмет и прошептала:

– Я не знала. Не знала, мой дорогой. Клянусь в этом. Сейчас.

– Мама, – сказала я.

– Я не знала, что ты там.

–Где?

– В коттедже. Не знала. Не знала.

Во рту у меня мгновенно пересохло, так, словно я целый месяц шла по пустыне – теперь всякое притворство между нами стало невозможно.

Единственным способом не грохнуться в обморок было сосредоточиться на чем-то помимо моих собственных, бегущих по кругу мыслей. Поэтому я сконцентрировала внимание на долгих звонках, несущихся из малой гостиной. Когда звонки прекратились, я переключилась на предмет, который мать по-прежнему прижимала к щеке. И увидела, что это старый крикетный мяч.

Лицо матери сморщилось, рука затряслась.

– Я не знала, – повторила она, не отнимая от лица истрепанного кожаного мячика. – Не знала.

Она прошла мимо меня, как мимо пустого места. Прошла по коридору в малую гостиную. Я медленно последовала за ней и нашла ее у окна – мать билась головой о стекло. С каждым ударом она увеличивала силу и при каждом ударе повторяла имя Флеминга.

Меня парализовали страх, ужас и собственная беспомощность. Что делать? К кому обратиться? Как помочь? Я даже не могла спуститься в кухню и что-нибудь приготовить, хотя она, несомненно, нуждалась в еде. Потому что, приготовив, я не смогла бы принести еду в комнату, но даже если и смогла бы, я побоялась оставить ее одну.

Телефон зазвонил снова. И мать тут же увеличила силу ударов. Я почувствовала начинающиеся в ногах судороги. Ощутила, как ослабли руки. Мне нужно было сесть. Мне хотелось убежать.

Я добралась до телефона, сняла трубку, положила ее и, сразу же сняв опять, набрала номер на барже. Я молилась, чтобы, привезя меня сюда, Крис отправился домой. Мать продолжала биться головой об окно. Дребезжали стекла. Когда на том конце раздался первый гудок, треснуло первое стекло.

– Мама! – крикнула я, когда она увеличила и силу и частоту ударов.

Услышав голос Криса, я сказала: «Приезжай. Скорее», и бросила трубку, прежде чем он успел ответить. Стекло разбилось. Посыпались осколки. Я подошла к матери. Она порезала лоб, но, похоже, не сознавала, что кровь стекает в уголок глаза, а оттуда по щеке – как слезы мученицы. Я взяла ее за руку, мягко потянула и сказала:

– Мама. Это Оливия. Я здесь. Сядь.

– Кен, – только и вымолвила она.

– Ты не можешь так с собой поступать. Ради бога. Пожалуйста.

Разбилось второе стекло. Посыпались осколки. Увидев, как заструилась кровь из новых порезов, я рванула мать к себе.