После ужина ороч и его жена ушли к соседям, предоставив нам для ночевки всю юрту.

Когда я проснулся, было уже поздно. Сквозь отверстие в крыше юрты виднелось серое небо. Одеяло мое немного промокло от дождя.

При дневном освещении селение Дата имело совсем иной вид. Семь бревенчатых домиков и десять юрт из корья растянулись вдоль берега реки. Юрты орочей больше размерами, чем у родственных им удэхейцев. Кроме крыш у них есть боковые стенки. Люди помещаются на полу по обе стороны огня. Тут же, на полках, связанных лыком, где стояла деревянная и берестяная посуда, я заметил несколько белых тарелок.

Орочи любят держать около своих домов птиц и животных. В селении Дата был настоящий зверинец.

Близ юрты Антона Сагды в особом помещении, сложенном из толстых бревен, сидел медведь. Когда он достигнет полного возраста, его убьют в праздник, как это делают гиляки и айны. Медведь был злой и сквозь щели в бревнах старался лапой схватить любопытных, заглядывающих в его темницу.

В другом домике я увидел молодую лису. В движениях ее было что-то порывистое, собачье, и что-то грациозное, кошачье.

По соседству, на сушилках, привязанный за ногу, сидел орел. Он успел уже свыкнуться со своей неволей, равнодушно поглядывал по сторонам и только время от времени клювом перебирал у себя на груди перья.

Около крайнего дома, в деревянном ящике, сидели две только что пойманные молодые уточки. Они пищали и просовывали свои неуклюжие головы между прутьями клетки. Тут же, внутри юрты, по полу прыгала привязанная за ногу озорница сойка. Она испускала резкие крики и, согнув набок головку, поглядывала в дымовое отверстие в крыше.

После осмотра селения я хотел перебраться на другую сторону реки. Антон Сагды охотно взялся проводить меня к морю. Мы сели с ним в лодку и переехали через реку.

Самое устье Тумнина узкое. Огромное количество воды, выносимое рекою, не может вместиться в устье. С берега видно, как сильная струя пресной воды далеко врезается в море, и кажется, будто там еще течет Тумнин. Навстречу ему идут волны, темные, с острыми гребнями. Столкнувшись с быстрым течением реки, они сразу превращаются в пенистые буруны.

Я сел на берегу и стал любоваться прибоем, а мой спутник закурил трубку и рассказал, как однажды семнадцать человек орочей на трех больших лодках отправились за морским зверем.

Дело было весной, в марте. Надо было добраться до сплошного льда, где охотники рассчитывали найти тюленей. Погода была хорошая, море тихое, Мыс, где ныне стоит Николаевский маяк, чуть виднелся на горизонте. После полудня орочи заметили лед и на нем много нерп. В короткий срок охотники убили до сотни нерп.

Вдруг с северо-восточной стороны надвинулся холодный туман и пошел снег. Старики уговаривали молодых орочей бросить убитых животных и спешно идти назад к берегу, которого теперь уже не было видно. Тяжело нагруженные лодки не могли двигаться скоро. Небо все больше и больше заволакивало тучами. Охотники потеряли направление и гребли наугад до самых сумерек, а ветром их относило в сторону. Так промаялись они всю ночь, а наутро, когда стало светать, опять увидели перед собой ледяное поле и на нем трупы убитых ими тюленей. Тогда они вытащили лодки на лед, укрепили на веслах палатки и стали выжидать конца бури.

Двое суток бушевало море. Опасаясь, что волнением может взломать лед, старики велели всем держаться около лодок. Дров не было, жгли в котлах нерпичье сало, на растопку шли палки и доски от сидений. Огонь раскладывали только тогда, когда надо было согреть воду. На третий день ветер, начал стихать, море понемногу стало успокаиваться. Когда небо очистилось, люди увидели землю. По очертаниям гор старики узнали, что находятся против устья реки Копи.

Уезжая со льдины, охотники побросали всех тюленей в воду, отдав их в жертву хозяину морей Тэму, в глубоком убеждении, что это он наказал их за убой такого большого количества тюленей — его собак. Орочи дали обет на будущее время бить зверя ровно столько, сколько надо для прокормления.

Велика была радость женщин селения Дата, увидевших своих мужей и братьев, которых они считали безвозвратно погибшими.

Зимой, в начале декабря, я ходил на рыбную ловлю к устью реки Кусуна.

Удэхейцы захватили с собой тростниковые факелы и тяжелые деревянные колотушки.

Между протоками, на одном из островов, заросших осиной, ольхой и тальником, мы нашли странные постройки, крытые травой. Я сразу узнал работу японцев. Это были хищнические рыбалки, совершенно незаметные как с суши, так и со стороны моря. Один из таких шалашей мы использовали для себя.

Лед в заводи был гладкий, как зеркало, чистый и прозрачный; под ним хорошо были видны мели, глубокие места, водоросли, камни и утонувший плавник. Удэхейцы сделали несколько прорубей и спустили в них двойную сеть. Когда стемнело, они зажгли тростниковые факелы и побежали к прорубям, время от времени с силою бросая на лед колотушки. Испуганная светом и шумом, рыба бросилась вперед как шальная и запуталась в сетях. Улов был удачный: поймали морского тайменя, трех мальм, четырех кунж и одиннадцать красноперок.

Удэхейцы снова опустили сети в проруби и погнали рыбу с другой стороны, потом перешли на озерко, оттуда в протоку, на^-реку и опять в заводь.

Часов в десять вечера мы окончили ловлю. Одни отправились домой, другие остались ночевать на рыбалке. Остался и удэхеец Логада, знакомый мне еще с прошлого года.

Ночь была морозная и ветреная. Даже у огня холод давал себя чувствовать. Около полуночи я хватился Логады и спросил, где он. Один из его товарищей ответил, что Логада спит снаружи. Я оделся и вышел из балагана. Было темно; холодным ветром, как ножом, резало лицо. Я походил немного по реке и возвратился, сказав, что нигде костра не видел. На это удэхейцы ответили мне, что Логада обычно спит без огня.

— Как — без огня? — спросил я с изумлением.

— Так, — ответили они равнодушно.

Опасаясь, чтобы с Логадой что-нибудь не случилось, я зажег свой маленький фонарик и пошел его искать. Два удэхейца вызвались провожать меня. Под берегом, шагах в десяти от балагана, мы нашли Логаду спящим на охапке сухой травы.

Он был в куртке и в штанах из выделанной изюбриной кожи; голову он укрыл белым капюшоном. Волосы на голове у него заиндевели, спина покрылась белым налетом. Я стал усиленно трясти его за плечо. Он поднялся, и хотя снял с ресниц иней, видно было, что он не озяб: не дрожал и не подергивал плечами.

— Тебе не холодно? — спросил я его с удивлением.

— Нет, — отвечал он. — А что случилось?

Удэхейцы сказали ему, что я беспокоился о нем и долго искал его в темноте. Логада ответил, что в балагане людно и тесно и потому он решил спать на воле. Затем он поплотнее завернулся в свою куртку, лег на траву и снова уснул.

Удивленный этим, я вернулся в балаган.

— Ничего, капитан, — сказал мне мой проводник. — Наши люди холода не боятся. Его постоянно сопка живи, соболя гоняй. Где застанет ночь — там и спи. Его постоянно спину на месяце греет.

Когда рассвело, удэхейцы опять пошли ловить рыбу.

Теперь они применили другой способ. Над прорубью была поставлена небольшая кожаная палатка, со всех сторон закрытая от света. Солнечные лучи проникали под лед и освещали дно реки. Ясно, отчетливо были видны галька, ракушки, песок и водоросли.

Таких палаток было поставлено четыре, вплотную друг к другу. В каждой палатке осталось по человеку; все другие рыболовы пошли в разные стороны и стали тихонько гнать рыбу. Когда она подходила близко к проруби, охотники, сидевшие в палатках, кололи ее острогами.

Охота эта была еще добычливее, чем предыдущая. За ночь и за день удэхейцы поймали двадцать два тайменя, сто тридцать шесть кунж, двести сорок морских форелей и очень много красноперки.