А наверху жизнь идет своим чередом. Вывелись птенцы, и теперь вереницы птиц беспрерывно летят: одни в море, а другие обратно, на остров, таща в клюве рыбешку для пропитания своих прожорливых детенышей.

Заберешься на скалы — и растеряешься. Везде, где только можно, даже в грязи, в лужах, лежат яйца и сидят уже вылупившиеся птенцы — грязные, мокрые. Сидят смирно, молчат. Это кайры. А вот на выступе из своего гнезда выглядывают птенцы чайки. Эти чистенькие, они живут лучше. Поднесешь палец, а птенец сразу разинет рот и старается схватить. В это время мать летает около самой вашей головы и жалобно стонет, боясь за свое детище.

Зато кайры не обращают внимания на людей. Можно поймать птенца, он запищит в руках, а мать сидит рядом и спокойно смотрит на вас своим черным глазом, смешно вертя головой. Только иногда она издает тихий звук — что-то вроде «кррр-кррр!» Вообще они людей не боятся. Мы стали подходить к кайрам, отгоняя их к обрыву. Они медленно отходили, не улетая, а когда отступать стало некуда, позволили нам подойти к ним вплотную. Мы сели рядом с ними и стали гладить их по голове, по спине; они сидели совершенно спокойно, только слегка пригибали голову, когда рука дотрагивалась до нее. Наконец мы столкнули одну кайру с обрыва, но она, облетев круг, села на старое место и опять позволила гладить себя.

Видел я совершенно удивительный случай, когда взрослые птицы нечаянно столкнули птенца с обрыва метров двадцати высотой. «Ну, — думаю, — останется мокрое место от него». Шутка ли — с такой высоты упасть на камни! Смотрю, шлепнулся птенец на камни, полежал некоторое время неподвижно, а потом встал и тихонечко заковылял к воде — правда, волоча одну ножку: он ее или сломал, или вывихнул. Мягкий пух задерживает птенца при падении и предохраняет от ушибов.

Приближается осень. Солнце уже не греет, начались штормы, и ветерок все чаще и чаще тянет с севера. Море открытое, глубокое, и волны на остров идут страшные. Сивучьи лежбища заливает. А тут, глядишь, ночью ударил мороз и появляется ледок. Забеспокоились жители острова: приходит время собираться в путь. Молодежь подросла, птенцы летают так, что их от взрослых птиц не отличишь, да и сивучата стали совсем взрослыми. Правда, размером им со старыми не сравняться, да и более темная окраска выдает их, но в плавании они от родителей не отстанут.

И вот как-то утром после шторма все их летние квартиры оказались покрытыми тонким слоем льда. Тогда сивучи сошли в воду, поплавали вокруг острова, поревели на прощанье и пошли в теплые моря, чтобы переждать холодную зиму, а весной снова вернуться на остров. Нижние этажи освободились.

Заволновались и птицы. Не понравилось им, что остров стал покрываться снегом, а на море плавает лед и негде добыть себе пищу. Посовещались они между собой, снялись с острова, и скоро вся огромная стая затерялась в необъятном морском просторе.

Тихо стало на острове, пусто, и только волны шумят, набегая на берег.

Отряд наш дошел до устья реки Владимировки и расположился биваком на берегу моря.

На берегу залива мы нашли несколько промысловых китайских фанз. Сразу видно было, чем занимались их обитатели. Около одной фанзы валялись панцири — целые груды крабов, высохших и покрасневших на солнце. Тут же на циновках сушилось их мясо.

За следующей фанзой тянулись навесы из травы, под которыми сушилась морская капуста. Здесь было много народу. Одни китайцы особыми крючьями доставали капусту со дна моря; другие сушили ее на солнце, наблюдая за тем, чтобы она высохла ровно настолько, чтобы не стать ломкой и не утратить своего зеленовато-бурого цвета; третьи связывали капусту и укладывали ее под навесы.

Идя вдоль берега моря, я еще издали видел, как по колено в воде с шестами в руках бродили китайцы. Они были так заняты своим делом, что заметили нас только тогда, когда мы подошли к ним вплотную.

Голые до пояса и в штанах, засученных по колено, китайцы осторожно двигались по воде и высматривали что-то на дне моря. Иногда они останавливались, тихонько спускали в воду палки и выбрасывали что-то на берег. Это были съедобные ракушки.

Палки, которыми работали китайцы, имели с одного конца небольшую сеточку в виде ковшика, а с другого — железный крючок. Увидев двустворчатку, китаец отрывал ее багром от камней, а затем вынимал сеточкой.

Китайцы на берегу сейчас же опускали ракушки в котел с горячей водой. Умирая, моллюски сами раскрывали раковины. Тогда при помощи ножей китайцы вынимали моллюсков из раковин и заготовляли их впрок, подвергнув предварительному кипячению.

Китайцы далеко разбрелись по берегу. Я сел на камни и стал смотреть в море. Вдруг слева от меня раздались какие-то крики. Я повернулся в ту сторону и увидел, что в воде идет борьба. Два китайца старались палками выбросить какое-то животное на берег.

Они наступали на него, боясь его и в то же время не желая упустить.

Я побежал туда.

Животное, с которым боролись китайцы, оказалось большим осьминогом.

Своими сильными щупальцами осьминог цеплялся за камни, иногда махал ими в воздухе, затем вдруг стремительно бросался то в одну, то в другую сторону.

В это время на помощь прибежали еще три китайца.

Огромный осьминог находился, так близко от берега, что я мог хорошо рассмотреть его. Затрудняюсь сказать, какого он был цвета. Окраска его постоянно менялась: то она была синеватая, то ярко-зеленая, то серая и даже желтоватая. Чем ближе китайцы подвигали осьминога на мель, тем беспомощнее он становился. Наконец его вытащили на берег.

Это был огромный мешок с головой, от которой отходили длинные щупальца, унизанные множеством присосок. Когда он поднимал кверху сразу два-три щупальца, можно было видеть его большой черный клюв, очень похожий на клюв попугая. Иногда этот клюв сильно выдвигался вперед, иногда совсем втягивался внутрь, и на месте его оставалось только небольшое отверстие.

Особенно интересны были его глаза. Трудно найти другое животное, глаза которого так напоминали бы человеческие.

Мало-помалу движения осьминога становились медленнее; по телу его начали пробегать судороги, окраска стала блекнуть, и все больше и больше стал выступать один общий фиолетово-серый цвет.

Наконец животное успокоилось настолько, что к нему стало возможно подойти без опаски. Я измерил его.

Этот представитель головоногих был чрезвычайно больших размеров. Мешок с внутренностями был восьмидесяти сантиметров в длину. Щупальца (ноги) осьминога были до полутора метров длиной и двенадцати сантиметров в окружности.

Этот экземпляр осьминога был достоин красоваться в любом музее, но у меня не было подходящей посуды и достаточного количества формалина, поэтому пришлось ограничиться только куском его ноги.

Этот обрезок я положил в одну банку с раковинами раков-отшельников.

Вечером, когда я стал разбирать содержимое банки, то, к своему удивлению, не нашел двух раковин. Оказалось, что они были глубоко засосаны обрезком ноги спрута. Значит, присоски ее действовали некоторое время и после того, как она была отрезана и положена в банку с формалином.

Вечером китайцы угощали меня мясом осьминога.

Они варили его в котле с морской водой. Оно было белое, упругое и вкусом несколько напоминало белые грибы.

Были уже сумерки, когда мы достигли селения Дата. Домики орочей, точно серые, невзрачные зверьки, испуганные чем-то, сбились в кучу и притаились около высокого утеса. Запахло морем. Орочи повернули лодки. Учуяв наше приближение, собаки начали выть все разом.

Из ближайшей юрты вышел мужчина. Это был ороч Антон Сагды, с которым впоследствии я подружился. Он позвал свою жену и велел ей помочь нам перенести вещи. Мы узнали, что все мужское население ушло на охоту за морским зверем и дома остались старики, женщины и дети. Через несколько минут мы сидели в юрте по обе стороны огня и пили горячий чай.