– Ты сопли особо не распускай. Думаешь, бабы нас ждут? Как же, держи карман шире!

– А Танька твоя?

– А Танька мне ничего не обещала, пусть пока на свободе плавает, дурында. Вот вернусь – и поговорим.

Потом Леха уехал в Северную Столицу, а Егор продолжил службу где-то под Кривым Рогом. Жирная масляная земля налипала на кирзачи и колеса БТР, новый друг и напарник Костя Березинский, взятый под опеку, напрягал своей откровенной тупостью. Командир части Пругло был не умнее Кости, и, наверное, от того, что Егор чувствовал это, люто возненавидел дерзкого срочника. Егор не вылезал из нарядов, но, освободившись, вновь впутывался в какие-нибудь авантюры, затаскивая с собой несчастного недотепу Березинского.

Егор, сбегая в самоволку, полюбил отираться у добрых бабулек, просаживая на самогон последние солдатские гроши. Вернувшись в часть пьяней вина, выпрастывал из-под ремня гимнастерку и высыпал на пол грецкие орехи, яблоки или груши.

– На всех, пацаны, – хрипел он и падал на кровать.

Пацаны, убоявшись гнева Пругло, на вечерней поверке стояли, тесно сомкнув ряды, чтобы Егор случаем не вывалился на плац. А так, прижатый дружескими плечами со всех сторон, мирно спал, и только что не похрапывал.

Скучно, нудно было Егору. Он прямо кожей ощущал, как Пчелин на воле вольной покоряет неприступную Таню. Или не покоряет вовсе. Что ему стоит затолкнуть девушку в машину и… А там, хочешь не хочешь, замуж идти надо. Вряд ли посадишь Леху в тюрьму за изнасилование – не тот человек.

Егор даже в Бога поверил, лишь бы Таня замуж не вышла. А еще Егор просил Бога, чтобы Таня оказалась глупой как пробка и пустой, как бутылка из-под портвейна. Но что-то подсказывало ему: нет, не глупая она. И не пустая. Она – средневековая леди, таинственная и далекая мечта. Звезда полярная, путеводная. Настоящая любовь!

Как бы ни тянулся год службы, но он все-таки закончился. Егор смотрел в окошко на мелькающие перелески, бескрайние поля и реки. Сначала мимо проплывали аккуратные белорусские поселки, но потом все чаще и чаще стали появляться покосившиеся избушки и упавшие заборы – Русь-матушка. Все вокруг серое, унылое, убогое. Родина, здравствуй!

Витебский вокзал встретил Егора неласково. С серого неба сыпался снег пополам с дождем. Хорошо, что на дембеле была теплая шинель: остальные пассажиры пытались согреться, кутаясь в свои куцые, на рыбьем меху, куртяшки. Грязный перрон, перевернутые ящики с какими-то разложенными на газете продуктами. Шустрые бабки расхваливали товар, привлекая к себе покупателей. Угрюмые лица, ни одной улыбки. В зале ожидания пахло кислой мочой, словно это не красивейшее здание Европы, а зачуханный, богом забытый, полустанок.

Откуда здесь взялись попрошайки? Они сидели рядком, умоляя прохожих о помощи. Заплеванный пол, тусклый свет, отвратительное амбре – куда он попал? В счастливую, свободную Россию?

Кое-как добрался до Московского вокзала. И здесь не лучше. Вокзалы обнажили срез страны, ее разруху и растерянность. Вокруг шныряли подозрительные типчики и предлагали «расслабиться с девочками». Те же вездесущие старухи с картонками на шее сиплыми голосами орали:

– Сдам комнату, квартиру, апартам-е-е-е-нты!

Таксисты у вокзала, черноусые дяди, толком не говорившие по-русски, хватали приезжих, зорко угадывая в них наивных провинциалов, наперебой галдели, и, чуть ли не силком запихивали несчастных в свои «волги» и «жигули».

С Московского вокзала до родного Тихвина Егору полагался бесплатный проезд. Он считал минутки до прибытия поезда, прижимая к себе сумку с гостинцами. В портмоне лежала бумажка с адресом Лехи. Но отчего-то в гости к армейскому другу не хотелось: в такой суматохе и до матери не доедешь. Все потом. Потом. Отдохнуть бы, выспаться на своем диванчике, повидаться бы с ребятами, посидеть на лавочке, водочки выпить, на гитаре побренчать… И вернуться в Ленинград, который звался теперь не по родному вычурно: Петербург. Ха! Петербург с заплеванными вокзалами!

Он с интересом рассматривал томившихся в ожидании людей. Какие серые лица, плотно сжатые рты, словно война началась. Ни одного яркого пятна, все некрасивы и сосредоточенны. И вдруг – трое в форме. Такие же солдатики. Увидели его, заулыбались, подошли.

– Здорово, землячок! Покурим?

Егор достал смятую пачку, предложил служивым. Закурили, разговорились.

– Может, сходим куда-нибудь, отметим дембель? – подмигнул один из них, чернявый, высокий.

– Да не, мужики, уже опаздываю. Домой надо, – отказался Егор.

– Да брось ты, тут недалеко пивнуха неплохая, – уговаривал второй солдат, невысокий, скуластый.

Что-то напрягало Егора. Лица, не очень похожие на веселые, счастливые мордахи служивых, бегающие, скользящие по сумке взгляды. Прилипчивые какие-то, домой к невестам не торопятся. И волосы под шапками: длинные, отросшие. Где аккуратные кантики на подбритых шеях? Грязные, мятые шинели, нечищеные сапоги, отсутствие подшивы на воротах гимнастерок – да солдаты ли они вообще? Ряженые!

Третий из ряженых, до этого безмолвствующий, вдруг сказал:

– Да че ты так ломаешься? Западло выпить с нами? – он не взял сигарету, поэтому не снял варежки. Варежки…

Егор машинально взглянул на свои руки, одетые в коричневые перчатки. Незаметно скосил взгляд в сторону варежек и вдруг заметил, что некурящий молчун постукивал варежкой по прилавку газетного киоска. Постукивал.

«В варежке спрятана заточка», – обожгла страшная мысль Егора. Никакие это не дембеля, а действительно ряженые бандиты, заманивающие таких вот дурачков, как он, в темные углы, в глухие парадные или подозрительные рюмочные. Народу с Украины, Белоруссии много едет, все с сумками, с деньгами. Бросить сеть, какой пескарь и попадется. Напоят клофелином, или сразу, без церемоний – заточку в бок. А потом дели барыш и жизни радуйся.

Егор метнулся от ряженых в гущу народа, спешивших на перрон к подошедшему поезду. Забрался в вагон и долго не мог успокоится, хотя за окнами давно уже проплывали бескрайние Синявинские болота.

О такой стране мечтал Леха?

Нет, правильно, что не пошел к Пчелину. Не хотел он с ним встречаться по многим причинам. Во первых, внешний вид. Леха, наверное, уже в тузах ходит, весь упакованный. И тут Егор нарисуется, дурак дураком, в шинельке своей. Лишний повод подколоть, ужалить, с легонькой такой подковыркой – Пчелин обожал это дело.

– На шутки обижаются очень глупые люди, – объяснял он, – я так людей проверяю. На вшивость. Мне в команде терпилы и обиженки нафиг не сдались.

– А ты не боишься, что на твою шутку тебе кто-нибудь в рыло даст? – спрашивал Егор.

– Смотря на какую шутку, – пространно отвечал Леха.

К дембелю у Лехи появилась странная кличка – Пасечник.

– Слушай, а почему Пасечник?

Леха стрельнул тогда своими синими, как вода Арала, глазами.

– Пчелин потому что. А за пчелами кто следит? Правильно, пасечник…

Нет, не хотелось с Пчелиным встречаться. Хотя тот писал, приглашая к себе, обещал устроить на «непыльную работенку». Главное, чтобы чувство юмора не подводило – ухмылялся в письме. Егор стеснялся спросить, женился ли друг на своей «королевне». Леха об этом ничего не говорил.

Короче – потом. А может – никогда. Не того он поля ягода. В армии все по другому было, а в жизни? А дома ждет родной человек. И боязно было увидеть Дашу. Наверное, замуж вышла. А если нет? Тогда он обязательно с ней встретится. Дашка, конечно, будет права, если пошлет его куда подальше и лесом – заслужил.

Он просто подарит ей духи «Шанель». Егор их в Германии купил. Он даже боялся прикоснуться к коробочке, чтобы не заляпать. Он даже не знал, как пахнут эти духи. Ребята говорили, что «Шанель №5» – розовая женская мечта. Подарит и уйдет.

А, может быть, матери их отдать? Ведь не примет Дашка подарок, в рожу швырнет.

Егор криво улыбнулся: вот ведь натура скотская. Чем неуютней вокруг, ближе к гибели, тошнее на душе, тем больше хочется обнять маму, поцеловать невесту. Не Таню – небесное создание, прекрасную Даму, а Дашу – простую и домашнюю, близкую и родную.