Ох, не так просто всё оказалось.
Кому ни предложит Люм своё изобретение, у человека проблемы возникают. Нелегко ведь сразу от неправильной жизни к правильной перейти. То здесь ему жмёт, то вон там натирает, то сбоку колется, то внутри жжётся. Возьмёт человек на несколько дней испробовать правильную жизнь, а назавтра уже спешит её вернуть и головой качает: нет, не годится. И никак его не уговорить, что немного потерпеть надо.
Люм даже книжку написал об изобретённой им правильной жизни, издал её на свои деньги – целых сто штук (на больше денег не хватило). Только и эти сто книжек никому не смог продать. Какой-то книготорговец сжалился над Люмом, взял у него эти книжки и обещал поторговать ими. Да так они у него под прилавком и лежали. На прилавке ему жалко было тратить место на эту книгу.
Можно было бы, конечно, самому правильной жизнью попользоваться. Но Люм считал, что не имеет он права на это. Ему-то, конечно, легче жить будет, но ведь он перестанет остальных понимать – каково им приходится. Нет, не хотел он для себя одного правильной жизни.
Решил он, что раз никому эта его правильная жизнь не подходит, надо придумывать такие жизни, которые бы людям подходили, пусть даже и не очень правильные. Этим и занялся.
Открыл Люм "Ателье по изготовлению подходящих жизней". Набрал туда всяких изобретательных работников – и закипела работа. Для каждого соорудят подходящую жизнь, на всякий вкус. Тут выкройку подгонят, там подошьют, подшлифуют, подвинтят, подправят – чтобы жизнь под характер подходила, под темперамент и даже под гороскоп. Народ в его ателье валом повалил.
Прославился Люм. В газетах про него пишут каждый день, в журналах печатают его фотографии в полный рост, по радио о его успехах сообщают даже в последних известиях. А по телевидению – если в передаче Люм не участвует, то её никто и смотреть не станет.
Все изобретения Люма стали покупать за границей, чтобы дома ими похвастаться. Правда, мало кто себе это мог позволить. Даже самому Люму не все они были по карману.
Журналисты за Люмом так и охотятся. Всё норовят выведать какую-нибудь новую подробность его жизни, чтобы написать об этом, и тогда их статью все читать будут и обсуждать на каждом углу.
Один такой охочий журналист разыскал книжку Люма о правильной жизни. Написал о ней большую статью. Тут же издатели бросились к Люму наперегонки, чтобы эту великую книгу издать, а за те первые сто книжек торговец столько денег получил, что новый магазинчик смог себе построить.
Стали важные люди к Люму обращаться, чтобы он эту свою знаменитую правильную жизнь им продал. Ну, или хотя бы дал померить. Или хотя бы издали показал!… Люм уже и забыл давно про это изобретение. Пошёл в своём ателье по шкафам да кладовкам искать, а правильной жизни и след простыл. Его изобретательные помощники давно разобрали её на детали для не очень-то правильных, но зато подходящих человеку жизней.
Соперничество или сотрудничество
Проще всего изобразить человека среди учений в виде покупателя среди торговцев, каждый из которых соблазняет его своим товаром. Достоверность этой рыночной модели часто придают, к сожалению, вполне базарные склоки между конкурирующими учениями.
Но дело тут не в сущности самих учений. Скорее в социальных особенностях сосуществования учений, в амбициях их приверженцев. Ведь если рассуждать спокойно и последовательно, никакое уважающее себя учение не должно относиться к какому-то другому учению как к сопернику.
Ты иронически улыбаешься, читатель, наивности автора? Разделяю твою иронию, но всё-таки давай обсудим это подробнее.
Если я убеждён в преимущественной достоверности того учения, которому предан, то учение, пытающееся сориентировать меня иначе, просто не дотягивает, с моей точки зрения, до этой достоверности. Может быть, оно опирается не на те средства ориентирования или применяет не те способы. Может быть, оно ошибается в выборе ориентиров. В лучшем для него случае – оно ещё ищет то, что моим учением уже найдено. А когда найдёт, неминуемо придёт к тому же, к чему моё учение уже пришло.
Значит, мне остаётся воспринимать его снисходительно и спокойно. Нет предмета для соперничества. Ведь я уверен, что всё обстоит так, а не иначе. А если не уверен, то мне просто необходимо быть внимательным к другим представлениям о жизни: вдруг они точнее моих…
Взаимное неприятие учений никак не связано с тем главным, ради чего возникает любое из них, – с помощью человеку в его личном жизненном ориентировании. Если смотреть на них в этом главном плане, то можно заметить прямо противоположные свойства: духовное взаимодействие учений, сотрудничество и разделение труда между ними.
Это утверждение может показаться идеалистическим или экстравагантным, но в нём больше содержания, чем во взаимных обличениях.
Сотрудничество учений осуществляется через личность. Через личность каждого философа, каждого ориентатора с достаточно широким кругозором. Через личное усвоение того, что найдено предшественниками. Через творческое осмысление. Через новые способы ориентирования, учитывающие опыт прежних.
Разделение труда происходит исторически. Одни учения помогают ориентироваться одним нациям, другие – другим. Иногда учение настолько пронизано определёнными традициями мировосприятия, что человек привыкает к нему с детства, как к своему языку, к своему образу жизни, и оно становится для него главным средством получения навыков общечеловеческой культуры. Есть учения, помогающие людям с особыми душевными свойствами. Некоторые учения прекрасно помогают человеку искать начальные ориентиры, а некоторые, наоборот, действенны лишь начиная с достаточного уровня развития. Были учения, сыгравшие очень большую роль в истории одного или нескольких народов, исчерпавшие её и сохранившие лишь историческое или эстетическое значение.
Впрочем, сила личного отношения человека к учению такова, что порою воскрешает давно угасшие системы ориентирования. Они снова входят в арсенал человечества. Они снова обретают последователей. И причина этому не в них, а в том, чья душа откликнулась на окаменевшее послание.
Механика социального самосохранения и самоутверждения не позволяет учениям чрезмерно сосредотачиваться на том, насколько они органически связаны друг с другом. Но отдельный человек вполне может понять, что эти взаимосвязи, обеспечивающие определённую специализацию учений и обмен идеями между ними, гораздо важнее, чем их социально стимулируемая конфронтация.
"Наши перегородки не достают до неба", – сказал один священник, когда его призывали обратить внимание на разницу вероисповеданий. Этот гениальный по своей простоте и выразительности образ становится ключевым, когда размышляешь о единстве и розни учений.
Наши перегородки не достают до истины. Единственное, чего мы можем достичь при особом перегородочном усердии, – это самим заслониться от неё, не желая признавать право на истину за остальными. И в конце концов обрести горизонтальную перегородку: потолок вместо неба.
А почему бы и нет? – решит иное учение. На потолке можно красочно изобразить устройство верхнего мира. А иначе неизвестно, кто что там в высоте усмотрит.
Помогая человеку ориентироваться, каждое учение исходит из своих представлений о том, как реально устроена жизнь: КАК ОНО НА САМОМ ДЕЛЕ. Быть искренне убеждённым в реальности своего "как оно на самом деле" – значит быть уверенным в том, что именно там состоится встреча с остальными искателями истины, а вовсе не в том, что на вершину ведёт только один путь.
