Традиция комментариев в философии поддерживает жизнь учения, даёт ему новые импульсы к развитию. Традиция схематизации в философоведении носит аналитический, препарирующий характер, жизнеспособность учения является здесь скорее помехой.
Главным инструментом философоведения является логический рационализм. А главной предпосылкой – уверенность в том, что именно логика может и должна служить основой для сопоставления учений друг с другом.
Абстрактный инструмент для абстрактного сопоставления.
Школа, даже высшая, тоже предпочитает схематизацию. Может быть, именно со школы начинается торжество философоведения над философией.
Проблемы мумификации и таксидермии
Философоведению трудно управиться с живым учением. Поэтому первая его забота – это обеспечить всякому учению подходящий для инвентаризации вид. В этом ему обычно помогает время, но с учениями мощными, проходящими сквозь столетия и сквозь тысячелетия, этой помощи оказывается недостаточно. Поэтому особая забота философоведения состоит в том, чтобы осуществить или завершить мумификацию учения или применить к нему искусство таксидермии.
Энциклопедическая справка. Таксидермия – изготовление чучел животных. Основой служит металлический или деревянный каркас. При мягкой набивке необходимая форма придаётся по мере наполнения шкуры мягким материалом (пакля, вата). При изготовлении чучела с использованием манекена шкуру надевают на готовую жёсткую модель животного.
Здесь чётко указаны два основных метода философоведческой таксидермии. При мягкой набивке в ход идут всевозможные обстоятельства жизни, современной учению: пакля исторических фактов, вата этнографических подробностей и прочие объёмные материалы. При концептуальном подходе используется готовая жёсткая модель. На неё натягивают шкуру учения, которая и создаёт иллюзию достоверности.
Не будем вдаваться в технологию философоведческой мумификации. Принципиальное отличие её от таксидермии – в том, что чучело служит для имитации натурального состояния, тогда как мумификация сопровождается всевозможными приёмами сакрального возвеличивания: саркофаги, золотые маски, пирамиды, мавзолеи и пр. Но суть обоих подходов, с точки зрения потребностей человека в живом учении, – одна и та же: переход от динамического, развивающегося и обновляющегося содержания учения к статическому. То выхолащивание внутреннего смысла, которое осуществляется при этом, не волнует философоведа. Его задача – фиксация, анализ, инвентаризация.
Труднее всего философоведу с современными учениями, которые ещё могут за себя постоять. Поэтому те философоведы, которые не завербованы идеологией, предпочитают исторический подход.
Замечательный философ Ницше (который, кстати, заметно сбивался с тона, когда пытался по совместительству взять на себя роль философоведа) писал о том, что мало философу добыть истину, нужно ещё, чтобы какой-нибудь скоморох показал её народу с балаганных подмостков. Но и скомороху легче демонстрировать чучело, чем нечто живое и своенравное. И после того, как философоведение подвергло учение таксидермии, оно попадает в руки зазывал и завлекал.
Здесь начинают действовать законы китча, поп-культуры. Диогену уже ни за что не вырваться из своей бочки, Архимед будет вечно бегать голым с криком "Эврика!", а Пифагор обречён чертить свои круги перед кровожадным солдатом. И трудно забыть, для какой идеологии было использовано чучело учения замечательного философа Ницше…
Обезличивание личности
Превращая философа в мумию, пусть даже священную, философоведение осуществляет очень важную для себя процедуру: вынесение личности за скобки. Личность остаётся как декорация, как заклинание авторитетом, но при этом отбрасывается то главное, что роднит друг с другом всех искателей, прежних и новых, – индивидуальная потребность во внутреннем ориентировании. А ведь именно эта потребность привела философа к его личным открытиям, обобществлённым лишь со временем. Именно эта потребность, вибрирующая в новом искателе, может соединить две личности в той реальности, где у каждого свой путь среди общих ориентиров.
Но для философоведения эта потребность – лишь частная мелкая подробность, имеющая чисто историческое значение (если речь идёт о философе) или чисто психологическое (если речь идёт о сегодняшнем человеке). Незаметным для самого себя движением философоведение удаляет этот нерв из предмета, подлежащего рассмотрению. И философия превращается в поиски кубиков для построения абстрактных истин, в конструирование концептуальных моделей, в рафинированное искусство выкладывания слова "вечность" из льдинок Снежной королевы.
В то время, как философия выражает заботу человека о поиске жизненного пути, философоведение (которое тоже называет себя философией, не забудем об этом!) стремится прежде всего к научной организации подведомственного ей материала.
Научность – вот идеал философоведения.
Личность в его руках обращается в имя, поступки – в факты, вехи судьбы (а уж тем более истории) становятся датами, озарения приравниваются к концепциям. Оно выстраивает философов по школам, ранжирует школы географически и хронологически, ведёт бесчисленные классификации, сплетая из них такую серую и скучную паутину, которая заставляет нормального человека шарахаться в сторону, заслышав уже само слово "философия".
Действительно, представим себе, что под именем "литература" воцарилось сплошное литературоведение. Что вместо музыкантов на всех лучших сценах выступают музыковеды. Что в художественных галереях выставлены не картины и скульптуры, а трактаты искусствоведов…
Уподобляя философию науке, философоведение не в силах воссоздать то игровое поле познавательного азарта, которое является естественной средой обитания научной мысли. Ведь у науки и у философии совершенно разные побудительные мотивы и вытекающие из них задачи. Поэтому наукообразие привносит в философию прежде всего тоску и занудство.
Хуже всего, что страсть философоведения к научности влияет и на подлинных философов. Нередко они перенимают наукообразный стиль, к которому склонны философоведы, усваивая его как некую необходимую академическую традицию.
Достаточно сравнить, к примеру, какой свежестью дышат ранние работы гениального Канта – и как последующие его озарения всё глубже замурованы в тесных стенах фундаментальных профессорских трудов.
В идеале, философоведение с удовольствием подвергло бы философию полной институционализации – с тем, чтобы философские проблемы планомерно решались бы крупными научными организациями, где авторитет каждого сотрудника соответствует его должности и званию, его месту в официальной иерархии. С тем, чтобы передовые достижения философской мысли тиражировались пропагандой и определяли единое построение всех учебных программ. С тем, чтобы населению были предложены доступные и наглядные тезисы, предупреждающие ненужные попытки дилетантского вторжения в сферу философского знания.
Вот почему философоведение всегда охотно сотрудничает с властью, с государством, с политикой, от которых философ обычно держится в стороне. Власть, нуждающаяся в идеологии, институционализирует философоведение. В ответ оно старательно возводит нужные постройки на фундаменте нужного учения, заодно перестраивая или разрушая всё постороннее. И получает официальное признание в качестве научной философии.
