Зеркало Я – глаз, лишенный век. Я брошено на землю, Чтоб этот мир дробить и отражать… И образы скользят. Я чувствую, я внемлю, Но не могу в себе их задержать. И часто в сумерках, когда дымятся трубы Над синим городом, а в воздухе гроза, — В меня глядят бессонные глаза И черною тоской запекшиеся губы. И комната во мне. И капает вода. И тени движутся, отходят, вырастая. И тикают часы, и капает вода, Один вопрос другим всегда перебивая. И чувство смутное шевелится на дне. В нем радостная грусть, в нем сладкий страх разлуки… И я молю его: «Останься, будь во мне, — Не прерывай рождающейся муки»… И вновь приходит день с обычной суетой, И бледное лицо лежит на дне – глубоко… Но время, наконец, застынет надо мной, И тусклою плевой мое затянет око! Лето 1905 Париж «Мир закутан плотно…» Мир закутан плотно В сизый саван свой — В тонкие полотна Влаги дождевой. В тайниках сознанья Травки проросли. Сладко пить дыханье Дождевой земли. С грустью принимаю Тягу древних змей: Медленную Майю Торопливых дней. Затерявшись где-то, Робко верим мы В непрозрачность света И прозрачность тьмы. Лето 1905 Париж «Небо в тонких узорах…» Небо в тонких узорах Хочет день превозмочь, А в душе и в озерах Опрокинулась ночь. Что-то хочется крикнуть В эту черную пасть, Робким сердцем приникнуть, Чутким ухом припасть. И идешь и не дышишь… Холодеют поля. Нет, послушай… Ты слышишь? Это дышит земля. Я к траве припадаю. Быть твоим навсегда… «Знаю… знаю… всё знаю», — Шепчет вода. Ночь темна и беззвездна. Кто-то плачет во сне, Опрокинута бездна На водах и во мне… Лето 1905 Париж «Эта светлая аллея…» Эта светлая аллея В старом парке – по горе, Где проходит тень Орфея Молчаливо на заре. Весь прозрачный – утром рано, В белом пламени тумана Он проходит, не помяв Влажных стеблей белых трав. Час таинственных наитий. Он уходит в глубь аллей, Точно струн, касаясь нитей Серебристых тополей. Кто-то вздрогнул в этом мире. Щебет птиц. Далекий ключ. Как струна на чьей-то лире, Зазвенел по ветке луч. Всё распалось. Мы приидем Снова в мир, чтоб видеть сны. И становится невидим Бог рассветной тишины. Лето 1905 Париж «В зеленых сумерках, дрожа и вырастая…» В зеленых сумерках, дрожа и вырастая, Восторг таинственный припал к родной земле, И прежние слова уносятся во мгле, Как черных ласточек испуганная стая. И арки черные, и бледные огни Уходят по реке в лучистую безбрежность. В душе моей растет такая нежность!.. Как медленно текут расплавленные дни… И в первый раз к земле я припадаю, И сердце мертвое, мне данное судьбой, Из рук твоих смиренно принимаю, Как птичку серую, согретую тобой. 1905 Париж Второе письмо И были дни, как муть опала, И был один, как аметист. Река несла свои зеркала, Дрожал в лазури бледный лист. Хрустальный день пылал так ярко, И мы ушли в затишье парка, Где было сыро на земле, Где пел фонтан в зеленой мгле, Где трепетали поминутно Струи и полосы лучей, И было в глубине аллей И величаво и уютно. Синела даль. Текла река. Душа, как воды, глубока. И наших ног касалась влажно Густая, цепкая трава; В душе и медленно, и важно Вставали редкие слова. И полдня вещее молчанье Таило жгучую печаль Невыразимого страданья. И, смутным оком глядя вдаль, Ты говорила: «Смерть сурово Придет, как синяя гроза. Приблизит грустные глаза И тихо спросит: „Ты готова?“ Что я отвечу в этот день? Среди живых я только тень. Какая темная обида Меня из бездны извлекла? Я здесь брожу, как тень Аида, Я не страдала, не жила… Мне надо снова воплотиться И крови жертвенной напиться, Чтобы понять язык людей. Печален сон души моей. Она безрадостна, как Лета… Кто здесь поставит ей межи? Я родилась из чьей-то лжи, Как Калибан из лжи поэта. Мне не мила земная твердь… Кто не жил, тех не примет смерть». Как этот день теперь далёко С его бескрылою тоской! Он был как белый свет востока Пред наступающей зарей. Он был как вещий сон незрящей, Себя не знающей, скорбящей, Непробудившейся души. И тайны в утренней тиши Свершались: «Некий встал с востока В хитоне бледно-золотом, И чашу с пурпурным вином Он поднял в небо одиноко. Земли пустые страшны очи. Он встретил их и ослепил, Он в мире чью-то кровь пролил И затопил ей бездну ночи». И, трепеща, необычайны, Горе мы подняли сердца И причастились страшной Тайны В лучах пылавшего лица. И долу, в мир вела дорога — Исчезнуть, слиться и сгореть. Земная смерть есть радость Бога: Он сходит в мир, чтоб умереть. И мы, как боги, мы, как дети, Должны пройти по всей земле, Должны запутаться во мгле, Должны ослепнуть в ярком свете, Терять друг друга на пути, Страдать, искать и вновь найти… 1904–1905 Париж |
