Я не удержалась от вопроса:

– Как ваша нога?

Под Саратогой Арнольда серьезно ранили – причем в ту же ногу, которая была повреждена и прежде; вдобавок он сломал ее, когда свалился вместе с лошадью при штурме редута Бреймана. Бенедикт оказался на попечении армейских хирургов, и, насколько я знаю этих малых, удивительно даже, что он не только остался жив, но и сохранил обе конечности.

На его лицо набежала тень, однако он все равно улыбнулся.

– Пока еще при мне, миссис Фрэзер. Хоть и на два дюйма короче прежнего. Куда вы так торопитесь этим утром?

Он наверняка обратил внимание, что со мной нет служанки или компаньонки, но, казалось, сей факт его не слишком взволновал. Генерал видел меня на поле битвы и знал, что я собой представляю.

А я знала, что представляет собой он.

И этот тип чертовски мне нравился!

– О… я направляюсь в Кингсессинг.

– Пешком? – поразился он.

– Вообще-то я думала взять двуколку на извозчичьем дворе. Она как раз за углом. – Я кивнула в сторону конюшни Дэвидсона. – Рада была повидаться, генерал!

– Одну минуточку, миссис Фрэзер, если вас не затруднит…

Он повернулся к своему адъютанту, сидевшему рядом, кивнул на меня и что-то спросил. А в следующую секунду дверь экипажа распахнулась и адъютант, спрыгнув с подножки, протянул мне руку.

– Прошу, мадам, – предложил генерал.

– Но…

– Капитан Эванс говорит, конюшни закрыты. Однако мой экипаж к вашим услугам.

– Но…

Не успела я придумать, как бы половчее возразить, меня уже втащили внутрь, усадили напротив генерала, а капитан Эванс перебрался на козлы к кучеру.

– Полагаю, мистер Дэвидсон был лоялистом, – сказал генерал Арнольд.

– Был?.. – уточнила я. – С ним случилась беда?

– Капитан Эванс видел, как Дэвидсон с семьей покидает город.

Так и было. Экипаж свернул на Пятую улицу, и моему взору предстал извозчичий двор с распахнутыми воротами, причем одна из створок вовсе валялась на земле. Конный двор, как и конюшня, был пуст: все фургоны, двуколки и кареты пропали с лошадьми. То ли их продали, то ли украли… В доме рядом с конюшней из разбитого окна торчали лохмотья кружевных занавесок миссис Дэвидсон.

– Ох…

Я сглотнула и покосилась на генерала Арнольда. Он называл меня миссис Фрэзер. Видимо, не знал о моем нынешнем браке. Я никак не решалась его поправить. И вдруг, поддаваясь внезапному порыву, и вовсе смолчала. Чем меньше интереса проявят к дому семнадцать по Честнат-стрит – причем не важно, англичане ли, американцы, – тем лучше.

– Я слыхал, здешним вигам досталось от британцев, – продолжал Арнольд, с интересом меня разглядывая. – Надеюсь, вам не слишком досаждали – вам и полковнику?

– О, нет, нет. Не слишком. – Я выдохнула и сменила тему: – Однако до нас практически не доходили последние новости… про американцев, я хочу сказать. Случались ли какие-нибудь… знаменательные события?

Он сухо хохотнул:

– С чего начать, мадам?

Невзирая на некоторую неловкость от неожиданной встречи, я была весьма признательна Бенедикту Арнольду за любезное предложение подвезти: влажный воздух становился гуще, а небо – белее муслиновой простыни. За короткую прогулку по городу моя сорочка успела пропитаться потом, а отправься я в Кингсессинг пешком, добралась бы вся в мыле и на грани теплового удара.

Генерал был весьма взволнован и своим новым назначением, и грядущими военными событиями. Он, по его собственному признанию, не мог рассказать, какими именно – но Вашингтон что-то затевал. Впрочем, за волнением я видела и немалую тоску, Арнольд, будучи прекрасным воином, обречен отныне сидеть за письменным столом, и каким бы значительным это дело ни являлось, оно не могло заменить того трепета, который испытываешь, ведя за собой людей в ожесточенную битву.

Наблюдая, как он ерзает по сиденью, то и дело сжимает кулаки и потирает бедро, я встревожилась еще сильнее. Не только за него, но и за Джейми. По натуре они совершенно разные, но у Джейми при виде бранного поля тоже мигом вскипает кровь.

Могу лишь надеяться, что грядущая битва обойдет нас стороной…

Генерал высадил меня у переправы: Кингсессинг располагался на другом берегу реки Скулкилл. При этом Арнольд, несмотря на рану, вышел первым и подал мне руку.

– Миссис Фрэзер, прислать ли за вами экипаж вечером? – осведомился он, посмотрев на зыбкое белое небо. – Погода может испортиться.

– О, нет-нет! Я должна управиться за час-другой. А дождя раньше четырех все равно не будет. По крайней мере, так уверяет мой сын.

– Ваш сын? Мы с ним знакомы?

Он наморщил лоб. Джейми говорил, генерал очень гордится своей прекрасной памятью.

– Вряд ли. Его зовут Фергус Фрэзер. Вообще-то он приемный сын моего мужа. Он со своей супругой владеет типографией на Маркет-стрит.

– В самом деле? – Лицо генерала озарилось, и он усмехнулся. – А газета называется… «Оньен», да? О ней как раз говорили сегодня в кофейне, где я завтракал. Пишут о политике и немного сатиры?

– «Оньё»[29], на французском, – поправила я со смехом. – Фергус – парижанин по рождению, а у его жены прекрасное чувство юмора. Хотя они печатают и другие издания. И книги продают, конечно же.

– Обязательно к ним загляну, – заявил Арнольд. – У меня совершенно нет книг, пришлось оставить свою библиотеку и путешествовать налегке. И все же, милая моя, как вы доберетесь в Филадельфию?

– Найду у Бартрамов повозку, – заверила я. – Я бывала в их садах и прежде, мы с хозяевами знакомы.

Вообще-то я намеревалась прогуляться пешком, чтобы оттянуть возвращение в дом на Честнат-стрит к моему брюзге пленнику (что, черт возьми, с ним делать? Особенно теперь, когда британцы ушли из города?..), тем более что идти всего-то около часа. Однако генералу я признаваться не стала, и на этой ноте мы распрощались, заверив друг друга в искреннем уважении.

Обычно от переправы до садов Бартрама дорога занимала не более четверти часа, но я не спешила – не только из-за жары, но и потому, что мысли мои были заняты генералом Арнольдом.

Когда?! Когда все начнется? Вряд ли в ближайшие дни – в этом я уверена. Что же произойдет, что должно случиться, чтобы этот благородный джентльмен из патриота вдруг стал предателем? С кем он заговорит, чьи слова посеют в нем смертоносное семя?..

Господи! Я вдруг отчаянно зашептала молитву. Молю тебя, пусть это буду не я!

От одной этой мысли меня пробило дрожью. Чем глубже я увязала в событиях прошлого, тем меньше понимала происходящее.

Роджер тоже хотел разобраться в причинах. Он все время пытался понять: почему? Почему на переход способны лишь немногие? Могут ли они – вольно или невольно – влиять на историю? И как им – то есть нам – быть в таком случае?

Даже зная, какая участь ждет Чарльза Стюарта, мы не сумели помешать восстанию. И сами не смогли удержаться в стороне. Однако, весьма вероятно, спасли при этом жизни тем людям, которых Джейми увел из Каллодена накануне битвы. И Фрэнка спасли… по крайней мере, я так думаю.

Однако рассказала бы я Джейми о восстании, если бы знала заранее, какую цену нам обоим придется заплатить? Может, если бы я промолчала, мы бы избежали трагедии?

Впрочем, ответов у меня, как и прежде, не было. Со вздохом облегчения я зашла в ворота садов Бартрама. Пара часов в прохладной тенистой зелени – именно то, чего мне так не хватает.

Джейми задышал чаще и поймал себя на том, что невольно сжимает кулаки по мере того, как приближается к Честнат-стрит. Не только чтобы сдержать эмоции – он и без того неплохо держал себя в руках, – но и чтобы набрать побольше сил.

Его почти трясло от потребности увидеть Клэр, дотронуться до нее, прижать к себе. Более ничего не имело значения. Любые слова – а им, конечно же, придется поговорить – подождут. Они все отложат на потом.