Дарий сделал стремительное движение посохом, отразившее удар, и меч, блеснув на солнце, отлетел в сторону, выбитый из рук воина. Стало тихо.

– Я не желаю тебе зла, иди и доложи о приходе моего Величества! – Дарий поднял меч с земли и, пристально глядя в глаза, протянул его владельцу.

Ошарашенный и подавленный, славившийся на всю округу своими приступами необузданного гнева, начальник стражи, к всеобщему изумлению, ушел докладывать.

Дарий, опираясь на посох, горделиво оглядывался. В его серо-голубых глазах светилось лукавство, легкий ветерок поигрывал полами запыленного рваного плаща. Обитатели замка с любопытством удивленно разглядывали этого странного человека.

Прошло довольно много времени, прежде чем появился посланный за Дарием стражник, который проводил его по коридорам в тронный зал, где уже собрались гости в ожидании представления.

Яркий солнечный свет лился в огромные окна большого зала, освещая роскошь благородного собрания. Обитые красным бархатом кресла, позолоченные доспехи, сверкание драгоценных камней. Граф сидел на небольшом возвышении в раззолоченном кресле. Рядом с ним стояли и сидели на небольших скамьях знатные гости. Под ногами у всех вертелся, заставляя спотыкаться слуг, взлохмаченный человек в шутовском камзоле – знаменитый шут соседа графа и предмет зависти всех окрестных дворян – Фабио.

Степенно ступая, преисполненный чувства собственного достоинства, Дарий вошел в зал. Он сдержанно поклонился присутствующим, как равный, и замер, глядя на графа.

– Не слишком ли вольно ты ведешь себя? – надменно поджав губы, спросил чернобородый.

– На то дает право мне мой высокий титул.

– И каков же твой титул? – с издевкой граф.

– О, он поистине поражает обилием заглавных букв, и для его произнесения мне необходимо сосредоточится. Минутку. – Дарий принял величественную позу, скроил постную физиономию и сильным голосом, заполнившим всю залу, на одном дыхании произнес: – Всевеликий Всеглупейший Король Дураков, Граф Скудоумия, Повелитель Великих Пределов Бескрайней Глупости, Мое Сиятельство – Шут!

– Ого, не слишком ли большим количеством титулов ты наградил себя? – Он пристально уставился на Дария, но тот сохранял полную невозмутимость.

– Отнюдь, я перечислил не все.

– Какие же остались?

– Те, которыми наградите меня вы!

Граф ухмыльнулся и обратился к заметно побледневшему Фабио:

– Что на эти дерзости скажешь ты, признанный лучшим из шутов?

– Почти ничего, разве что для дурака он говорит слишком заумно. А имя свое прячет, как некрасивая девица лицо, под покровом ночи, надеясь приглянуться подгулявшему чужому мужу.

– Тут Фабио прав. Как зовут тебя?

– Никак.

– При таком количестве титулов, включая будущие, нельзя без имени. Оно у тебя есть? – с нажимом спросил граф.

– Есть.

– Ну так назови его, не морочь нам голову!

– Шут!

– Просто шут?

– Нет, Шут с заглавной буквы, поскольку хорошему Шуту любое имя будет только мешать.

– Значит, моему шуту имя Фабио мешает, по-твоему? – спросил сосед графа.

– Конечно, мешает. Фабио должен знать, что он шут, чтобы пошутить, получается, что шутит сначала Фабио, и только потом, когда Фабио становится шутом, шутит шут!

– Ха-ха-ха!!! Ну ты силен. От твоих суждений мысли в голове бродят, как прокисшее вино…

– Прокисшее вино – речи Фабио, мои же подобны хмелю молодого вина, пьешь много, мир вокруг вертится, язык говорит все, о чем думает голова. И любой человек становится подобным мне, то есть говорит то, что думает, а не думает, что говорить…

– Нам рассказали, как ты обезоружил лучшего нашего воина – начальника стражи и исхитрился при этом остаться в живых. Ты был воином? – чернобородый окинул пристальным взглядом фигуру Дария.

– Я никогда им не был, будучи всегда королем шутов.

– Ты и родился королем? Обычно рождаются принцами… – граф снова усмехнулся.

– Не у каждого принца есть шанс стать королем, зная это, я снизошел до этого мира, сразу родившись королем!

– Кто же в таком случае твои родители?

– Ее величество Глупость и его святейшество Дурак. Только столь роскошный брак мог даровать мне столь высокий титул и столь благозвучное имя! Триктрак, Шут-дурак, триктрак, и только так!!! – Шут, прижав посох к себе, сделал необыкновенное сальто, высоко выпрыгнув с места, и кубарем покатился к возвышению, на котором восседал граф. После чего положил посох на пол и уселся на него верхом.

– Вот моя лошадь, что росла в лесу, пока я не попросил дровосека срубить мне ее, после чего дровосек превратился в конюха, я постриг зеленую гриву, но она быстро пожелтела и облетела. Мой конь – палка, мой ум – глупость, мой дом – замок, мой слуга – язык, мой хозяин – ты. Да будет так, триктрак, Шут-дурак!..

Речи Дария, его облик и манеры сначала насторожили графа и произвели на него неприятное впечатление. Но вскоре ему на смену пришла симпатия, которая в глубине сознания слегка удивляла даже его самого. Шут его забавлял. Всю неделю Дарий развлекал гостей замка, вызывая неудовольствие конкурентов, лишившихся всяческой надежды получить место при дворе, и актеров, особо бездарных из которых Дарий блестяще пародировал.

Граф очень быстро привязался к своему Шуту. Особенно после того, как чернобородый воин внезапно исчез из замка, отправившись с важным поручением в дальние земли, и не вернулся. Чему предшествовал тихий разговор Шута и графа. Ходили слухи, что чернобородый воин и Шут повздорили, что острый клинок на пути встретил посох и посох расколол сталь. Много слухов блуждает по замковым коридорам, не всегда стоит им верить. Не отпуская ни на минуту Шута, граф даже повелел соорудить ему ложе в собственных покоях. Шут стал незаменимым и вездесущим.

Иногда начальнику стражи казалось, что вместо одного шута в замке оказалось их несколько, Дарий словно мог оказываться в двух-трех местах одновременно. Каждый раз, когда начальник стражи начинал задумываться об этом, его одолевали сонливость и головная боль. Так что он вынужден был смириться с существованием в замке странного Шута – одного или нескольких, этот вопрос так и остался для него без ответа.

Приглашенный художник работал над парадным портретом графа, горделиво восседавшего на подобии трона, увенчанного изукрашенным драгоценными камнями графским венцом. Шут долго, придирчиво рассматривал полотно, сравнивал работу художника с оригиналом, потом, приблизившись к графу, стал поправлять венец, протирать каменья, добиваясь особого блеска. Он все это время протяжно и горестно вздыхал.

– Что печалит тебя, Всеглупейший?

– Мне нравится твой головной убор, он красиво блестит, добавляя величие твоему сиятельному облику.

– Разве это плохо? Что в этом усмотрел ты для себя горестного?

– Не для себя, а для тебя. Ты столь велик, вон в золоте и каменьях, что мой вид рядом с тобой внушает мне печаль. Посуди сам: у тебя на голове признак сана, а я – Всевеликий и Всеглупейший (не будем отвлекаться от истины, перечисляя все титулы, в том числе и пока не придуманные тобой для меня), хожу в простом колпаке…

– Твой колпак, равно как и твой камзол, сшиты из кусков лучшей парчи.

– Это так, но я должен носить корону, чтобы подчеркивать твое величие – ведь не каждому королю служит Король шутов!

– Корона для Шута – это уже слишком!

– Мне не нужна простая корона.

– Еще лучше, а какая нужна? Золотая?

– И не только. Прикажи своему ювелиру сделать для меня три бубенца – золотой, серебряный и медный. Пусть также сделает еще по два золотых и серебряных про запас. Белошвейка пришьет их к трем концам моего колпака. И я буду достоин стоять рядом с твоим величеством…

Обычно суровый граф был не в силах противиться и вскоре исполнил пожелание Шута. Когда бубенцы и новый колпак были готовы, Шут долго вертелся перед зеркалом в дальних покоях графа, не желая выходить и сообщая, что боится выйти и не приглянуться честному собранию. Наконец, под мелодичный звон, сделав великолепное сальто, Шут показался в тронном зале. Он выделывал всевозможные кульбиты, причем двигался таким образом, что бубенцы, пришитые и к башмакам, и к манжетам, звенели в такт, создавая ту или иную модную мелодию.