— Тогда у них и спроси! Доходчивее объяснят, я сама не знаю, каково это, — пожала плечами Бажена.
— Совсем-совсем? — хитро усмехнулся Деменций.
— Не знаю, что ты там себе надумал, Деми, но я вообще-то хочу стать великой воительницей, а им не до страсти и любви! — гордо вскинула подбородок она. — У нас это называется «богатырь». Буду первой зверицей-богатыркой!..
— Я почему-то думал, что женщины не способны воевать… слабые они.
Женщины — это, наверное, человеческие самки. Подначивал ее?
— Как видишь, ты неправ. И женщины могут быть сильными, мы ничем друг от друга не отличаемся.
— Как жаль… — вдруг протянул он. — Я думал, каждая девушка хочет быть любимой… В этом и кроется слабость.
— Узколобые у тебя мыслишки! — воскликнула она, смеясь. — Видно, ты мало девушек повидал за свою жизнь.
Вдруг подвинулся Деменций ближе… Ближе и ближе. Отстранилась Бажена, едва не спотыкаясь и не сваливаясь с насиженного места. Что это он?..
Когда ей уже некуда было отступать, Бажена ощутила, как его прямой и царственный нос коснулся ее измазанного и чувствительного носа. Сердце заколотилось. От гнева или от стыда? Да от того и от другого!
Не раздумывая, оттолкнула наглого царевича Бажена толчком в живот. Так откашлялся Деменций, словно наизнанку сейчас перевернется. Подскочив к нему и схватив за шиворот, ударила Бажена его своим лбом и уставилась в глаза, из последних сил сдерживаясь, чтобы его не избить до полусмерти.
— Ты… Еще раз попробуешь так сделать, марам тебя скормлю, ты меня понял?!
— Угрожать сыну кесаря — плохая затея… Не думала об этом? — по-прежнему уверенно усмехнулся он. — Да и что я сделал? Просто подвинулся.
— Если бы ты хоть немножко своей маленькой головой подумал, ты до конца узнал, что у беров считается любовным и срамным. А ты взял и носом прикоснулся, даже не спросив…
— Я и не подумал…
— А зря!
Вдруг поняла Бажена, что гнев испаряется. Странно. И неестественно. Глаза Деменция заискрились диковинно.
Выдохнула Бажена спокойно и отстранилась. Ладно уж. Пускай живет. На этот раз.
— Пока я тебя прощаю, — скрестила руки у груди она. — Но если еще раз такое вытворишь…
— Понял-понял… А я ведь всего лишь хотел пошутить.
Снова он улыбнулся. Но смущенной Бажене было уже не до умиления: гнев ее охватывал, как прочные сети. Чувствовалось, что эти сети кто-то снимал, но оттого было не легче.
Но от этих искорок в глазах Деменция и впрямь становилось намного легче.
Глава двенадцатая. О гордо поднятой голове и пушистом хвосте
День за днем то ли жар спадал, то ли нежная Осокина кожа привыкала к местному теплу, но становилось ей прохладнее. Даже кафтан расписной, теперь надолго поселившийся на ее плечах, не отягчал ее пути, наоборот, облегчал нараставшее беспокойство, точно воинский щит. Осока со временем ко всему привыкала, даже к сумасбродным та-аайцам, которые — стоило отдать должное — защищали их от любой напасти и не приближались, пока им не давали разрешения.
А что саму Осоку впечатлило, так это их охотничий дар: прожив всю жизнь в месте, что до сих пор наверняка кишмя кишит чудовищами, Болотная Ведьма знала цену развитой способности к укрощению. Чего стоит пойманная ими птица-импундулу! Бабуля пишет, мол, импундулу — невероятной силушки Матушкина тварь, преданная местным ведьмам до последней капли крови. Жаль, у берских ведьм было мало таких полезных помощников, все-то кролики да кошки, а что с них взять?
Особо Осоке приносило удовольствие наблюдать, как храбрецы подкармливают дикую птицу кровью звериной, смешанной со зверолюдской, отныне и навсегда привязывая ее к себе, приучая к иным порядкам. Сперва сторонилась птица зверолюда: пятилась, кряхтела, горланила, пытаясь отпугнуть. Но охотники знали свое дело и поили ее из мелких глиняных плошек с вязкой жидкостью, притягивая голову импундулу за шею длинную, густо покрытую перьями. Как ни странно, не увидела Осока ни одной хваленой молнии, что описывала бабуля. Похоже, пойманные импундулу частично теряют эту способность, поскольку та напрямую связана со взмахами крыльев, а охотники крылья птице перевязали.
Во время одного из кормлений ошеломленная Солнцеслава запричитала, будто мерзко это все выглядит, обряд этот заморский. Осока лишь усмехнулась: не ведьма ее спутница, не дано ей знать, что да как работает. Но Солнцеслава оказалась достаточно любопытна, чтобы сквозь отвращение и страх пересилить себя и отсидеть весь обряд целиком. И увидеть, как мелькают молнии неусмиренные в глазах импундулу. А Осока тем временем объясняла: то приручают та-аайцы дикую птицу, чтобы по прибытии та уже сама бросилась в руки ведьме, которой эта импундулу обещана.
Лишь спустя часы разговоров с неугомонной Солнцеславой Осока поняла: на лице застыла полуулыбка. Нравилось выдавать ведьмовские штучки? Осока было одернула себя: бабуля бы ни за что не позволила так вот разбалтывать все тайны их ремесла. Пришлось свести разговор к тому, что было необходимо для сказа. Где-то внутри Осока себя этим и оправдала: Солнцеславе же нужно предоставить Царю итоги своего похода, она бы не отстала. Но мерзкий червяк проедал мысли Осоки с того самого мгновения: нужно ли было рассказывать? Так и до дневника недалеко дойти… Вон, Златоуст уже увидел больше, чем следовало.
С того мига больше не появлялась Осока на обрядах. Все равно не ее дело.
Долго ли, коротко ли, добрался их отряд к границам очередного союза, но на этот раз последнего — Сай-смат, Песочного союза. Сай-смат был фараоновым сптом — подчиненными землями. Позабывшая о жестокости солнца, Осока вспомнила о нем снова, когда они вступили в пески союза (как любили говорить та-аайцы, путешествующие с севера в Сай-смат), что расположился в пустыне с непроизносимым названием — Мрв-сти-маав. Даже кесарь Деменций спотыкался в этом хитросплетении букв и назвал ее по-простому — Пустыня, толкающая ветра. Благо, ветер этот толкал спутников в спину, к сердцевине пустыни — А-Итн, по-берски Следу солнца.
Согласно местным сказаниям, та-аайцы верят в святость сердца местной пустыни, ведь когда Итн еще не была заперта в солнце, она оставила здесь след в напоминание о своем присутствии. Именно поэтому сюда и дуют все ветра, именно поэтому А-Итн — вулканическая долина, самое горячее место не просто на всем Та-Ааи, но и во всем мире, как сказал вондерландский принц, который не понаслышке знает о вулканах — жерлах, в которых кипит огонь.
Не знай Осока та-аайского жара, не поверила бы, что такие места существуют.
Но, благо, не пришлось путникам долго скитаться по пустыне: кесарский сын с Пантерой — поверенным фараона, которого звали Ахом — вывели войско к морскому берегу. Из целого спта им нужно было отыскать «у» — более мелкие земли, похожие на город с прилегающими деревнями. Если бы не Златоуст, который понятно все объяснил, у Осоки бы вскипела не только кожа, но и голова. У, до которого они шли столько дней, назывался Вхат — этим словом обозначалось благое место в пустыне, где много влаги и растут пальмы, деревья, похожие на огромных одноногих птиц с зелеными листьями-перьями на затылке.
Иногда Осоке казалось, что она попала то ли в сон красочный, то ли в бабушкину сказку на ночь. Не увидев собственными глазами, невозможно поверить, что такие диковинные вещи, диковинные зверолюди, диковинные животные и растения могут существовать.
Уже под ночь войско кесаря Деменция и фараона Косея подошло к стенам Вхата. Забавно, но Осока ожидала увидеть неприступные каменные стены города, откуда они только ушли, однако нет: их ожидали деревянные хилые заборчики из перевязанной веревками сухой травы. Редко мелькали несколько деревяшек, скрепленных веревками покрепче. Как это все устояло и зачем было нужно — Осока не знала. В голову приходили разве что догадки о том, что забор для них, как и для нее с бабушкой, служил не крепостью, а обозначением границы, за которую не стоило выходить. А зверолюди-то местные, хоть и были щуплыми на вид, опасливо выглядывая из окон своих глиняных домов с соломенными крышами и сверкая большими белыми глазами на темной коже, подкрепляли мысль, что не стоит соваться на их землю без спроса.
