По-прежнему Ящер, как и был до этого.

– Ну, Лун! Совсем не смешная шутка, что ли? – надулся ребенок, трясший истощенного его за рукав.

Лун в беспамятстве оглянулся. А, да… Это он. Маленький Енотик с перепачканными в грязи щеками, настороженно вскинутыми ушами и пушистым хвостом, мех на котором такой пушистый, что по размерам был, наверное, больше головы зверчонка.

– Че-то ты мне не нравишься, братишка… Ма-а-ам! Луну, кажись, плохо!

Раскрыв тонкие, иссохшие во время бега губы, Лун прохрипел:

– Воды…

– Ма-а-ам! Воды-ы-ы!

Чуть ли не плача, сорвался с места Енотик и поторопился в узкий проход. Лун же вперился взором в дырочки на двери над головой, откуда струился ласковый солнечный свет. Такой теплый… Приятный…

Жаль только, что Луну не рады при солнечном свете. Только здесь, в темноте подвалов, где проживала его семья. Не настоящая, конечно же, ведь все прекрасно знают, что Ящеры рождаются из яиц, а другие зверолюди… Как-то по-другому. Луну было не очень приятно в этом разбираться, вот он и не стал спрашивать. Лун не спрашивал без надобности. Лун даже не говорил без надобности.

Лун не привык привлекать лишнее внимание.

А пока Енотик вернулся с побитой по краям глиняной кружкой и, кое-как подняв тяжелого Луна, поднес к его рукам живительную водицу. Но Лун сделал всего лишь один глоток: он не позволял себе лишнего. Даже в воде.

На крохотную водяную гладь упал лучик света, и он разглядел себя: бледного, худощавого, вытянутого (когда он последний раз наедался?), с длинными белыми волосами, в которых запутались сухие стебельки и листья. Но ничто не притягивало взор так, как глаза: круглые, большие, такие сверкающие, что захотелось отвернуться. Стоило кому в эти глаза взглянуть – как они кричали… Лун не любил, когда кто-то кричит. Тем более на него.

– Ну же, Лун! Не выпьешь все – насильно затолкаю, – запричитал Енотик, поднимая кружку, но Лун отводил голову.

– Спасибо, Полохвос-с-стик, не надо…

– Пе-е-ей! Я сказал!..

– Полохвост! Оставь Луна в покое!

Вовремя мама подоспела. Скрестив руки, она встала в проходе, пока сын с понурым видом вздохнул и отошел. Но напоследок сверкнул глазами в сторону Луна. Тот лишь скромно улыбнулся и пожал плечами.

– Ну, что? Как прошло? – тоже улыбнулась Енотиха и присела рядом на сено.

Лун же в ответ вскочил и уселся, скрестив ноги и выпрямив спину. Хвост он прижал к себе, а руки засунул в карманы, лихорадочно ища кошельки.

– Может, не так много, но я старался… – с этими словами Лун вывалил перед ней кучку звенящих монет.

Медяки, серебряники – чего тут только не нашлось. Лун знал, что за состояние он сегодня раздобыл. Знал, что это немало. Но он не мог себе позволить задираться: по сравнению с тем, сколько ему дала мама, это – пустяк.

– Ты большой молодец, Лун, – даже не оценив денег, Енотиха приобняла приемного сына за плечи и притянула к себе. – Я горжусь тобой.

Теплота. Это, казалось, было всем, ради чего Лун и жил. Ведь нет ничего важнее, так?

– Спасибо, мама, – тихо ответил он, опустив глаза. – Надеюсь, с этим протянем хотя бы месяц без голодных дней. Но, наверное, надо отложить на черный день…

– Ну, ты же знаешь, сегодня не получится. У Полохвоста день рождения.

Лун кивнул ей в плечо. Он-то не забыл! Он помнил дни рождения всех своих маленьких родственников, пяти братишек и четырех сестричек. И каждый раз припасал им кое-что особенное.

И сегодня – не исключение.

– Не позовешь Полохвоста? – попросил Лун, обнаружив, что братец куда-то пропал.

Мать кивнула и окликнула сына. Енотик быстро выскочил из-за угла, похоже, он что-то жевал.

– Полохвост! Ты что это, начал сладости есть раньше времени? Ты в курсе, что их и так мало?

– Ну ма-а-ам! Не за этим же ты меня звала!

Енотиха лишь оттянула ему пушистое ухо и ушла, явно дуясь. Лун же поворочался, спустил ноги с сена и с доброй улыбкой поманил младшего братца.

– Че такое, Лун? Че-то случилось? – подойдя вплотную и склонив голову, спросил Полохвост.

Лун помотал головой и, обхватив Енотика, посадил его к себе на колени.

– С днем рождения, – проронил Лун, вложив в руки зверчика маленький деревянный ножик.

У Полохвоста мигом загорелись глаза: о такой игрушке он давно мечтал, и старший брат это знал. Лун широко улыбался в ответ на восторг Енотика, вертевшего ножик в руках, оглядывая малейшую трещинку на нем.

– Где… Откуда ты его достал?!

– По дороге сюда забегал на рынок. Там и нашел.

– Спасибо, Лун! Я и не мечтал о таком…

– Теперь он у тебя есть. Теперь надо о чем-нибудь другом мечтать.

– И я даже знаю о чем, братец!

Запустив руки в дырявые карманы, Полохвост принялся в них беспорядочно шарить. Лун подхватил упавший подарок, наблюдая, как ребенок с серьезнейшим видом копошился в звенящих и шуршавших недрах рубахи.

– Вот! Держи, Лун! Я сегодня нашел. Видимо, потерял кто… А тебе пригодится!

В ладони Луна вместо ножа оказалась оборванная с краю, испачканная в дорожной пыли бумажка. На ней прекрасным почерком и дорогими чернилами было выведено: «Выдано (место пропущено) из разведческого отделения Княжеского Военного училища». А заголовок гласил:

– «Разрешение на участие в княжеских соревнованиях»?! – прочитал изумленный Лун. – Полохвост, откуда?..

– Я ж говорю, на улице нашел, какой-то зверец в кожаных доспехах оборонил! Я-то ему сначала вернуть хотел…

– Ну и отчего не вернул? Полохвост, так ведь нехорошо поступать!..

– Но Лун! Ты же сам говорил, как мы мимо этих объявлений на участие проходили, что хотел бы попробоваться. Денег нам на жизнь заработать, дом у Царя попросить. Чем не хорошая возможность?

– Полохвост, я ведь вовсе не умею драться, как в Военном училище! У меня и доспеха-то хорошего нет. Мне никто не поверит, даже если я пойду!

– Скажешь, что обокрали. Вон, ты же сам воруешь! Значит, об этом могли догадаться.

– Но я же… Ящер.

В сердце вновь вонзился осколок. Ну и сколько, сколько еще раз его чешуйки станут для зверолюдов поводом его унизить, оскорбить, оттолкнуть? Неужели никто в целом Берском Царстве не выступит на его стороне?

Лун поднял глаза. Но ведь, несмотря на все, в него верили…

– Лун? Ты же не…

– Нет, Полохвост. Не в этот раз.

Глава пятая. О Соловьином Сердце, звонкоголосой птичке с ветром в голове

Топ, хлоп, поворот! Еще один круг, танцоры меняются, песня огибает очередной перелом – и снова топ, хлоп, поворот. Скачут юбки, хохочут зверицы, а зверцы – приседают, удалью хвастают. От прыжков да громкоголосого гомона-пения плясали даже дорожные камни и уютные дома с окраины Триединого града.

Хлоп, топ, поворот! Голову кружит, а руки – соседа находят и хватают-обнимают, к сердцу прижимают.

А балалайка так и пляшет бок о бок с разгоряченными зверцами и зверицами. Притопывая изящной маленькой ножкой, молодая балалайщица скакала из стороны в сторону, задорно виляя длинным пшеничным хвостом и подергивая такими же большими – оттого чутка несуразными – детскими ушками. Плотная светлая коса между ними дергалась и прыгала, точно владелица и вовсе за той не следила. Пухлые губки растянулись в радостной белозубой улыбке.

Хрупка была зверица, да юрка и искусна в каждом движении. Каждый мах ножкой, каждое покачивание головой – отточенные, будто тысячи раз сделанные, сотни раз повторенные. Но только эта Кошка-хитрюга знала: дела далеко не так обстояли.

А вот и последний круг! Балалайщица играла до томящей боли в пальцах, той самой приятной боли, когда понимаешь, что заводной наигрыш уже сам по себе выходит. Плясуны закрутились так, что, казалось, и впрямь головы потеряют от очередного поворота. Однако ж нет! Выжили, но испытали такое счастье, что возрадовались тотчас.

Гордо припав рукой к груди, зверица изящно откинула ножку и раскланялась в разные стороны, да так рьяно и так выпячивая другую ручку, что за мастерством никто и не заметил бы, что балалайщица песню известную, простым народом любимую, исполняет без особого усердия.