И не мудрено: как Осока и думала, Великий князь Драгомир крупно насолил неприятелю заморскому, выведав их страшную тайну — местонахождение всех осколков зеркала благословения. Не знала Осока, было ли то правдой али ложью, да есть ли разница? Все равно им добывать эти осколки предстояло. Так или иначе. Пользуясь лживо добытыми знаниями Царя или нет.
Но другое Осоку мучило. Беспокоилась она за спутников, которым от глупых Царевых разумений приходилось мучиться-страдать, не спать ночами, не останавливаться нигде надолго. И не только долгая ходьба их изнурила, но и мысли тяжелые. Что делать с Царевой ложью? Как быть, что делать, нужно ли что-то делать? Каждый по-своему решал: Златоуст бранил Царя, на чем свет стоит, Бажена грозилась задать множество вопросов по приезде, Солнцеслава в недоумении разводила руками, а Лун и вовсе защищал Царя, мол, не знали они, правда ли слова эллиадцев вообще.
Осоке же дела не было до Царя, уж точно не сейчас. Нужно спутникам помогать, на ноги их поднимать. А ведь ей даже не хватало времени, чтобы зельями помочь, а ничего другого она предложить и не могла.
Солнцеславе тяжелее всех пришлось: на второй день пути она только очнулась от удара в пещере и теперь шла, качаясь. Лун с Баженой поддерживали ее, но так не могло продолжаться вечно. Осока, совершив маленькую вылазку в одну из бессонных ночей, предложила отпоить Солнцеславу отварами, но та противилась и отказывалась, пока Лун не похлопотал и не придумал хитрость. Он сам пробовал отвар перед тем, как давать его Солнцеславе. Так ей было спокойнее, и то хорошо, спорить с ней — лишь потеря драгоценного времени.
Но Осока все же позволила себе оговориться: на ногах Солнцеславу эти отвары удержат, но вылечат ее лишь долгий отдых и здоровый сон. Хоть этого князевы избранники и не могли себе позволить, Осока настаивала, чтобы Солнцеслава себя лишний раз не мучила. Та смотрела исподлобья, настороженно, но советам внемлила.
Как Осока и думала, бабулины записи вновь пригодились. Да вот что теперь делать, когда на хвостах сидит вся Эллиадия, бабуля толком и не описала.
Но проложила нехоженые дорожки, невиданные глазу простому. Златоуст, в эллиадских землях разумевший, эти дорожки без труда отыскал, стоило только немного подтолкнуть, намекнуть. Как он понял и потом объяснил, бабуля предлагала идти по известным запасным путям берских торговцев, что избегали людные деревенские дороги, где их могли поджидать разбойники. Ими зверолюд мог попасть в любой приморский город и сбежать домой, или куда его душа пожелает.
Порой становилось стыдно Осоке, что она не могла с этим справиться. Болотная Ведьма же… Должна бы знать! Бабуля ведь писала, старалась, научала…
Однако Златоуст ни разу не пожаловался. Наоборот — только и радовался, что на его долю выпала такая тяжелая ноша, что он мог чем-то помочь, чем-то долю Осоки облегчить. И улыбался ей так, что у Осоки сердце подскакивало незнамо почему. Она обижалась, даже не на Златоуста — на себя: с чего бы это ее жаром обдает? Заболела она, или что? Ну как это тогда с улыбкой связано? Она не припомнила ни одной болезни, что улыбками бы передавалась. Только слюнями… Не хотела Осока об этом задумываться. Как срамно! Еще бы, целоваться, от поцелуев до… всяких… всяких вещей — один шаг.
Отвлекаясь от глупостей! Шли они долго, устали неимоверно.
В прохладной ночи шумел теплый ветер. Видно, становье их оказалось совсем недалеко от морского берега. Однако сил им не хватило, чтобы добраться: Солнцеслава почти на ходу уснула, пристроившись на спине Луна. Так и было решено развести костер. Тем более, Златоуст счел местечко удобным и незаметным: рядом с шумящей рекой, под холмиком, даже света от костра видно не было, если смотреть со стороны дороги. Да и попить всем давно хотелось, а Осоке — наполнить склянки.
— Спит Солнцеслава, как младенец, — усмехнулась Бажена, пока Осока отходила к реке. — Матушка, как всегда, хорошо пошутила! Сначала одну спящую красавицу таскали, потом другую.
— И мне стыдно, если хочешь знать, — недовольно обернулась к ней Осока, крепя снятую поклажу на пояс.
— Ха! А все вы, ведьмы, такие ужа-а-асно серьезные? — пожурила ее та, поведя в ее сторону ухом.
— Просто отвечаю на твой очевидный намек, — не теряла гордости Осока и, подойдя ближе, принялась складывать вещи уже под холм, где они разбросали — иного и не скажешь по этой куче — свои лежанки.
— Но ведь это просто шутка…
— И все равно не стоит выставлять меня слабой перед всеми! — зарделась Осока, сжимаясь в тени холма. — Я сюда не шутки шутить приехала…
— Потише, прошу! Солнцеслава же спит, — вполголоса воскликнул Лун, закрывая торчащее Солнцеславино ухо. Та, пристроившись у него на коленках, уснула на бочку.
Они замолчали. Обернувшись, Осока взметнула взор на Бажену. Та отчего-то чесала голову. Не знала, какую еще глупую шутку придумать?
— Наверное, вы просто устали, — тихо предположил Лун, снова разрывая неловкое молчание. — Нам всем нужно поспать, не так ли?
— Истину говоришь, как всегда! — улыбнулась Бажена, на миг приобнимая его за плечи. — С вашего позволения, могу я стать еще одной спящей красавицей?
Когда та выудив лежанку чуть ли не из-под ног Осоки, грузно завалилась спать под боком, вздох вырвался как-то сам собой. Простая, как… Собака, правильнее и не скажешь! Зато лицо какое, вон, довольное, улыбчивое.
Осока и сама чуть не улыбнулась. Ей бы так крепко и сладко спать, безо всякой мысли в голове!..
Решив последовать ее примеру, Осока дальше в мысли не погрузилась. А прислушалась чутким ухом.
Если Баженов храп она заслышала сразу, а сонный свист Солнцеславы доносился уже давно, то чье это скромное сопение им подыгрывало? А вот и Лун! Голову опустил на спуск и тут же задремал. Выудив из-под Баженовой тушки еще одну лежанку, Осока было подошла к Ящерской тонкой спине и хотела уткнуть под нее мягкое одеяло, но, похоже, пробудила Луна от чуткого сна.
— Прости, — неловко опустила взор она.
— Ох, нет, с-с-спасибо! — смущенно улыбнулся ей Лун, забирая одной рукой лежанку. — И вообще… За все спасибо.
— О чем ты? — с подозрением сощурилась Осока.
— За то, что жизнь спасла… За то, что постоянно держишь на ногах… И за лежанку. Не знаю, что бы мы без тебя делали… И не знаю, как могу отблагодарить… Вот, — от его кроткой улыбки Осока опешила, не зная, что и отвечать. На миг повисла тишина, которую Лун поспешил разрушить: — Я надеюсь, что могу такое говорить, но… от всех нас спасибо. Даже от Солнцеславы. Она просто не говорит, потому что боится…
— А она боится? — недоуменно захлопала глазами Осока. — Я думала, просто… недолюбливает.
— Ты же Болотная Ведьма. А она знает много нехороших сказок о ведьмах… — он отвернулся, мечась взором по земле.
Вот оно как. Осока знала, что так будет, но отчего-то не гордилась…
— Прости, если я тебя разочаровал! Я не хотел… — спохватился Лун.
— О, нет-нет! — помахала руками она. — Не все обязаны быть мне рады. Страх порой бывает даже нужен…
— Надеюсь, нам он не понадобится, — улыбнулся Лун.
От его сияющих глаз Осока растерялась. Может, он и был вором, но добро в нем почему-то всякий раз оказывалось сильнее корысти. Как два таких разных начала могли в нем ужиться?
И была ли в нем хотя бы тень корысти на самом деле?
— Ладно, ты уже валишься с ног. Спокойных снов, — поспешила уйти Осока то ли из-за большой заботы, то ли из-за ужасной неловкости.
— И тебе.
Он и вправду уснул. Быстро, но некрепко. Чтобы его не разбудить, Осока постаралась, как могла, тихонько прокрасться в сторонку.
Привстав у реки, Осока заметила, как вдали, в густых тенях замелькала точка. Пронеслось в голове заветное: Златоуст! Вернулся с обхода.
Заметалась Осока на месте. Остаться одним… Им этого не удавалось всю дорогу.
Хотела ли Осока что-то спросить? Надо, наверное, все разузнать. Они же вместе Избор прошли. Это важно, разве не так?
Или было что-то еще, что ее волновало?
