— А как же зеркало из осколков… зеркало, которое делает обладателя государем всего мира? — ослабевшим голосом произнесла Солнцеслава.

Покровители дружно посмотрели на нее. Посмотрели со снисхождением таким, что позабытая гордость Солнцеславы начала проклевываться вновь.

И они рассмеялись. Громко. Противно. Мельком взглянув на обмякшего в руках птиц-соглядатаев Луна, Солнцеслава сощурилась.

— Кому вы, некрылатые, сдались? — ответила первой Юддая. — Такие никчемные, глупые, отсталые! Зачем вами править? Незачем стараться. Но вот ваши земли… гораздо привлекательнее вас самих.

Захватчики! Супостаты проклятые! Гордость Солнцеславы взлетела, восстала, как жар-птица. Нельзя бояться таких гнусных созданий! Ведь перед Матушкой все они равны, а когда придет час, души этих подлецов будут ластиться по земле и никогда не увидят звезд…

— А вы знали… — зашипела Солнцеслава, недобро улыбаясь, — что хитрые и ловкие кошки всегда ловили глупых, жирных, нахохлившихся птичек?

На лицах Манасы и Юддаи отразилось оскорбление глубокое, однако Гэхувэ оставался спокоен. Даже больше — ухмылка посетила его безжизненное лицо.

— Справедливости ради, ящерок кошки так же ловят. Значит, по их смерти не будут так горевать, не так ли?

Один его взор наказал слугам взять Луна и потащить его вдаль. Немедленно поняла Солнцеслава, куда его вели, и вскрикнула, не раздумывая:

— Я пойду первая! Пожалуйста, разрешите мне… Пожалуйста, только не Лун!..

Хлынули из глаз большие капли слез. Сколь ни была велика гордость, но Лун не заслуживает умирать так скоро… Тем более, если Бажена сказала, что они что-нибудь придумают. Солнцеслава верила ей. Верила своим друзьям. Они всегда приходили на помощь и из всех передряг выбирались вместе. Они обязательно спасут Луна, а ее…

— Как замечательно, — в безжизненной улыбке Ворона отражалась смерть. — Пойдешь сама, или помочь?

Ничего не ответив, Солнцеслава гордо выпрямилась. Посмотрела на него свысока, хоть он и был выше нее. Если уж это и ее последний миг, то она не сломается. Нельзя, чтобы ее запомнили такой.

Ха… А ведь ее даже не запомнят. Кроме бедного, искалеченного ее смертью Луна — никто. Она ничего не сделала. Она — известнейшая Солнцеслава Соловьиное Сердце — так навсегда и останется «той самой плясуньей». Она никогда не станет настоящей певицей… и никогда ею не была.

По щекам текли слезы, но лица Солнцеслава не изменила. Дрогнул лишь кончик гордо сомкнутых губ.

— Подойди ближе… Он ждет тебя, — прошептала Манаса издалека, но будто над ухом.

— Солнышко, остановись! Прошу! — голос Луна раздавался, словно тихое эхо в глубокой пещере.

Опустив взор, Солнцеслава увидела осколок. Лежал он, размером с ладонь, на камне, чистый, нетронутый, устремленный острыми углами во все стороны. Глубоко внутри, в нем светилась вечность и звала за собой — туда, в страну цвета и красок, где ничто уже не будет важным. Водоворот света и тепла простирал руки, принимая в родные объятия.

Коснулась осколка Солнцеслава, и ощутила, как нити невесомые окутывают ее в кокон, мягкий, как материнские руки. И тут же разрывают ее на мелкие кусочки.

Глава двадцать четвертая. О долгой дороге к звездам

Тихо-тихо, в глубинах земных, слышалось дыхание тяжелое, натужное. То была Осока Болотная Ведьма — сердце ее в груди сжалось напуганным зверьком, мешая думать четко. Никакого разуменья в голову не приходило, и оставалось только ждать.

Пустить все на самотек… Стоило подумать об этом. Не совершать бабушкиных ошибок. Только у той была причина: первый раз она прибыла на Острова Уса, все правила и обычаи сама выведывала, а Осока… Осока не подумала. И совершила ошибку. Непоправимую ошибку, которая всех их погубит.

В голове копошились мыши. Осока знавала один яд, который их изгоняет… Только ничегошеньки у нее с собою нет. Все растеряла. Они проедали голову и выгрызали дыры. Сквозь дыры смотрят глаза — подсматривают, следят. Хотят все ее тайны выведать.

Осока схватилась за грудь. Нащупав пустоту, она вспомнила. Нет, нет, нет… Где дневник? Куда она его подевала?!

Дышать стало больно. Ну нет, нет… Быть того не может! Не могла Осока его потерять. Как зеницу ока хранила, все, что бабушка вместе с зеркальцем оставила. Зеркальце-то никуда не денется — оно себя защитит — но вот дневник… А если он в море, где размок и изничтожился? А если разорван на мельчайшие кусочки теми, кто ее сюда посадил?

Нет… Задрожала Осока. Без дневника — куда ей идти? Как жить? Кто она?

Болотная Ведьма. Вот она — бабушкина рука, протянулась к ней, зовет за собой. Пальцы расплывались в затуманенном взоре. Она ли это?.. Неужели пришла бабуля за ней, Осокой? Вернулась? Но… Осока же не выполнила обещания. Как она пойдет следом, если не имени своего так и не оправдает?

— Осока! — послышался оклик. — Вставай, ну же, ты чего? Это я…

Вдруг тьма, окружавшая ее, рассеялась. И исчезло наваждение. Рука родная превратилась… в большую ладонь Златоуста.

В сердечке забрезжил огонек. Тонкие пальцы сами опустились на Златоустову руку, а глаза наткнулись на его улыбку.

— Что-то плохое привиделось, да? Эта тьма насылает кошмары, меня самого извела.

Робко кивнула Осока. Тяжело вздохнув, заключил ее в объятья Златоуст, по голове погладил нежно, теребя короткие волосы и пушистые уши. Дернув ухом, Осока прислушалась к его дыханию и погрузилась в него, забыв о чем-то, возможно, очень важном. Или о ком-то. Видимо, не таком важном, как Златоуст…

— Пойдем, а то нас ждут, — отстранился вдруг Златоуст. Осока было хотела схватить его вновь, но не стала: по голосу поняла, что не время.

— К-как ты тут оказался? И где все? — тихо спросила она, приходя в себя.

Поднявшись на ноги, Златоуст поставил ее на ноги, потянув за руки, и передал ей нечто очень знакомое. Крылья?

— Надо надеть это побыстрее, — вдруг сказал он, принимаясь натягивать ремешки на Осоку. Та не воспротивилась, но покраснела от хвоста до ушей. — Это все Нидахасай. Оказался не таким трусом, как я думал. Собрал народ и, пока Агнанеи отбиваются, вторгся на этот парящий остров, нас спасти, чтобы мы помогли.

— Откуда он знал, куда надо идти? — засомневалась Осока, покорно раздвинув руки.

— Дочь Манасы рассказала. После того, как ты на ее глазах рванулась ко мне, — увидела Осока, как на лице Златоуста промелькнула улыбка, — и последовавшего происшествия на Агнанеи она поняла, что не хочет больше слепо следовать за матерью. И присоединилась к Нидахасаю.

— Почему-то я ожидала этого от Карунавы, — позволила себе уверенную ухмылку Осока.

— Потом обсудим это, сейчас надо быстрее лететь к осколку, — удивил ее Златоуст. — Солнцеславу и Луна они успели забрать и собираются казнить. Ты знаешь, что без тебя…

Осока не стала медлить. Знала она, что так будет! Но пока у нее появилась возможность помочь, она ее не упустит.

Стоило последнему ремешку затянуться на ее бедрах, выскочила Осока вперед. Едва поспевал за ней Златоуст, бегал он небыстро, но Осока и не надеялась на его помощь. Не сможет он подсобить, разве что…

— Златоуст, найти Нидахасая! Пусть отвлекут покровителей — мне нужно время.

— Да, конечно! — растерялся тот и, поворачивая, бросил короткое: — Береги себя, Осока.

Она же бегло кивнула вполоборота: как бы ни хотелось прочувствовать его заботу, сейчас не время и не место.

Пробегала Осока мимо отворенных темниц. В проходах за свою свободу дрались тысячи птиц, оббегая их, Осока замечала, как на нее оборачивались. Летела она сквозь ряды чужеземцев, чтобы спасти своего.

Поворот, еще один… Чуткое ухо звериное слышало ветра свист, кожа чувствовала приближающееся тепло. Еще немного, чуть-чуть!.. Вот она, лестница!

Перепрыгивая ступеньки, Осока выпрыгнула наружу — и взмыла в воздух. Сбитая ветром, она расправила крылья и остановилась в полете, ища знакомое — бабушкой описанное — гнездо, где птички сложили свое сокровище.