— Ты же огни выпустил, а?

Скромно кивнул Златоуст, и те обрадовались, крылья аж затряслись.

— Пойдешь с нами? Может, нашими милыми птицелюдками тебя не заманим, но песня там какая… Из ваших зверица поет, да как хорошо! Давно не слышал эту песню…

Склонила голову Осока. Солнцеслава как прилетела — сразу в самое пекло с песнями да плясками? Ай да Солнцеслава! Избрала путь и ему же следует. Зависть белая Осоку охватила, и даже поглядеть на это чудо захотелось.

— Ну, что же, пойдем, — уловив настрой Осоки, ответил птицам Златоуст. — Если хочешь, отправляйся вперед, я догоню.

Насупилась Осока. Как же без него?

— Не волнуйся, я никуда не уйду. Найду тебя, как только дотопаю.

Все же согласившись, Осока отвернулась и, разбежавшись хорошенько, вспорхнула. Звуки песни привлекли ее, приманили. Вдалеке скапливалось все больше и больше птиц, поглощая маленькую деревеньку. Вверх поднимались разноцветные костры да краски-порошки. Едва вздохнув, Осока узнала запах толченых цветов.

Увидев знакомые лица, опустилась Осока у самого костра. Там, среди ярких языков пламени жаркого, плясала Солнцеслава, щебеча что-то да насвистывая. Со всех сторон ей подыгрывали барабаны да дудки, старые-старинные, но звучащие древними чудесами.

Рядом сидели Бажена с Луном. Бажена, наивного Луна подначивая, запивала веселье чем-то теплым и по-странному желтым. А сам Лун заворожено наблюдал за радостной Солнцеславой, прерываясь, лишь чтобы ответить Бажене.

Дернулось Баженово ухо, и Осока поняла, что ее заметили.

— Ну вы и устроили со Златом! Представление так представление! — рассмеялась Бажена. — Будешь? Говорят, мол, называется «фени». Вкуснятина, я такого не пробовала в жизни!

Понимая, что пока летела подмерзла, поразмыслила Осока и, позволив себе улыбку, села рядом.

— А давай.

— Ого! Не узнаю тебя, Болотная Ведьма, — простецки ответила Бажена, но сумела попасть в самое сердце.

Что ж за дурацкий выбор… Наверное, Осока и вправду слишком расслабилась, поэтому было хотела отказаться, но ей уже всунули в руку кружку.

— Вижу сомнение в твоих глазах, поэтому держи. — Бажена удивительно ловко вскочила на ноги. — Пока страх мал, надо его залить побыстрее. А я за новым схожу, меня не так легко напугать. Лун, проследи-ка, чтобы она все-все выдула!

Кротко кивнув, посмотрел Лун на Осоку, которой оставалось только вздохнуть: теперь уж выбора как-то и не осталось.

Стоило Бажене уйти, как на мгновение повисла тишина. Осока решила испробовать «фени» загадочный и, сделав глоток, чуть не выплюнула обратно. Ух, как горько! Похоже на настойку от волнения и страха.

— Мне тоже не понравилось, — пробормотал Лун.

Взглянув на него, Осока удивленно вздернула уши. А его не так просто услышать за этим гомоном! Сперва Осока на него долго смотрела и лишь через очередные несколько мгновений молчания догадалась, что он что-то хочет спросить.

— Я вижу… У тебя ко мне дело, — состроила таинственный ведьмовской голос Осока.

Получилось не очень. До бабули ей дорасти надо…

— А, ну, — тут же вскочил на месте Лун, завиляв хвостом, — есть такое… Хотел спросить по поводу времени там.

— На Ахасе?

— Да.

— А что?

Наивно хлопая глазами, Осока никак не могла понять, чего же он хотел. По поводу местной жизни? Или Манасы?

— Солнцеслава… Как ей, понравилось среди них?

Ах, вот оно что! От души отлегло. Спокойно выдохнув, Осока призадумалась. Может, стоит ему поведать? Все, что ей так или иначе удалось обнаружить. А он и своими мыслями поделится.

— Мне кажется, ей гораздо больше нравится петь да плясать, — выдала Осока, ловя на его лице намеки. — Даже сама она мне так и сказала…

— Прямо так и сказала?! — неожиданно воскликнул Лун.

— Ну да, — удивленно отстранилась она. — И, похоже, ей было не очень приятно это признавать.

— Вот оно как… — тихонько отозвался он, уткнувшись в колени.

И снова молчание. Решив сделать еще глоток, Осока попыталась. Запах горечи ее настолько отвратил, что она даже кружку поставила и отодвинула.

— А мне она ничего не говорила, — сказал вдруг Лун. — Ну, говорила другое…

— Что же? — навострила ушки Осока.

— Что она…

До ушей донесся звонкий вскрик. И лязг оружия. Песнь Солнцеславина оборвалась на полуслове, сама она подскочила к Луну и, взяв его под руку, молча обратилась к Осоке взором. Поразмыслила Осока и, ощутив зеркальца жар, выдохнула:

— Я схожу проверю. Оставайтесь тут.

Петляя меж испуганными птицами, Осока вырвалась вперед. Ей навстречу бежали, с криками. Что же там произошло?

Заступив на границу деревни, раскрыла Осока рот. Теперь небеса укрылись под иным дождем… Дождем из летящих к ним птицелюдей. Быстро-стремительно они достигали земли и вступали в схватку с местными, едва взявшими в руки вилы. Где-то среди них Осока видела и браво размахивающую мечом Бажену, яростно прорывающуюся сквозь врагов и защищавшую безоружных.

В страхе посторонилась Осока. Так быстро… Этого стоило ожидать, но чтобы их прибыло так много?..

Услышав знакомый голос, она вмиг обернулась на него. Увидела она, как прижал Златоуст к стенке дрожавшего и напуганного Нидахасая. Кузнец тоже здесь? И ничего не делает?! Почему?

И, судя по всему, ответы на эти вопросы хотелось знать и Златоусту.

— Ты чего встал, как вкопанный?! Разве не видишь? Твоему народу угрожает опасность!

— Я… не могу…

Осока медленно подошла со спины Златоуста. Чувствовала она, как злоба поднимается, жарче становится. Увидев ее, Нидахасай побледнел.

— Я… Если бы я мог! Я ничего не могу сделать теперь, правда! — воскликнул он, дрожа. — Вы видели, что случилось с Удангукамой?..

Обернувшись к Осоке, Златоуст лишь покрепче прихватил Голубя за шкирку, пустив в ход коготки.

— Удангукама была безумна, а ты еще не утратил способность мыслить, — возразила Осока.

— Но… — было ответил Нидахасай, но не стал говорить. Вместо этого он опустил голову, взгляд его остекленел. — Я всех уже подвел однажды… И ты знаешь, почему мне больше не стоит брать на себя ответственность.

— Теперь Тсеритсы Болотной Ведьмы здесь нет, — заговорил уже Златоуст. Осока удивленно вскинула ухо: он запомнил? — Тебя ничто не останавливает.

Удивленно покосился на Осоку Нидахасай. Ей осталось только вздохнуть и пояснить:

— Златоуст все знает. И, да, я с ним полностью согласна.

Похоже, наконец, Нидахасай не выдержал. Руки его задрожали, а взгляд — потемнел.

— Да почему вы не пойдете и не достанете кого-нибудь другого?! Что я вам сделал?! Я пытался! Ничего не вышло, из-за меня случилось столько плохого, что я в жизни не исправлю всего! Почему я, ну почему я должен опять все брать в свои руки? С меня довольно! Хватит!

Сощурилась Осока. Она его понимала. Понимала, когда долг зовет, а ты уже наворотил столько, что возвращаться на праведный путь нет сил зверолюдских.

— Может, потому что это твои ошибки и ты обязан их исправить? — вымолвила она сквозь мысли тяжкие. — Может, потому что в тебе есть сила их исправить?

— Нет… Не-е-ет… — простонал Нидахасай, обмякнув на руках Златоуста.

— Это твой путь, Нидахасай-кухнец из рода Голубей-ангелов. Твой праведный путь, который ты обязан закончить.

Осока, наконец, поняла. Если праведный путь есть и у всех, то не все могут с него сойти. Как этот когда-то наивный птенец, навсегда изменивший судьбу своего народа, и как она, чью жизнь определило ремесло Болотной Ведьмы.

Осознание пронзило Осоку болью. Или то было не осознание? Судя по лицу Златоуста, тут же ее подхватившего, то было не осознание. Освобожденный Нидахасай убежал, только пятки сверкали. Но Осоке было уже не до него: боль от пронзившей бок крохотной иглы взяла свое.

Глава двадцать третья. О светлой памяти

Жали плотные цепи, обхватывали ножки тонкие-слабенькие, к полу пригвозденные. Тяжелое молчание полнило темницы, сменяясь звоном непрекращающимся. Окруженные пустотой, поникли чуткие ушки. Со всех сторон окружали черные прутья решеток, а за спиной — стена, холодная и смрадная. Полнились соседние камеры тенями странными, похожими на черное облако. Так мар — теней повелительниц — описывали в книжках. Вилы, что, вопреки свету, сеют тьму…