Солнце близилось к зениту. Еди, самый младший сын Веллат-ага, все не показывался.
Почтенного вида аксакал отозвал одного из сыновей усопшего в сторону:
— Чары, целесообразно ли твоего отца более задерживать у ворот вечности?!
Чары, мужчина лет сорока пяти, вместо ответа с надеждой посмотрел на дорогу.
— Может быть, подождать еще немного… — предложил аксакал, невольно поддавшись настроению Чары, и, немного помолчав, добавил: — А время-то идет, день короток…
Не дождавшись определенного ответа, аксакал направился к другому сыну усопшего:
— Как нам быть, Бяшим?
И Бяшим не смог дать аксакалу вразумительного ответа. В это время к аксакалу подошла молодая женщина, видимо, из самых близких усопшего и сказала:
— Пусть еще немного подождут, Хораз-ага, он придет, вот увидите, обязательно придет…
— Всему есть свой предел, Бибигюль. Телеграмму вон когда дали, если бы хотел, давно был бы здесь… Видать, не судьба ему попрощаться с отцом…
Бибигюль позвала на помощь свою сноху Тумарли.
— Тумарли, иди, скажи Бяшиму, пусть еще немного подождут.
Но Тумарли даже не шелохнулась, поэтому Бибигюль, еще более растерявшись, запричитала:
— Бедняжка мой, был лишен материнской ласки, теперь и с отцом не сумеет попрощаться!
Хораз-ага так и не сумел принять никакого решения. В подобных случаях нелегко быть аксакалом села. Он, потоптавшись на месте, направился к старейшинам за советом, стоявшим в стороне от основной массы людей.
Совет старейшин был короток: «Надо хоронить».
Веллат-ага на плечах сыновей и самых близких ему людей из мужского рода совершил свой последний путь, и тело его обрело вечный покой.
На свете стало одним человеком меньше, а могильные холмики приняли к себе еще один холмик. Был человек, и нет человека.
Молодежь отступила назад, уступая место около могилы старикам. Была совершена молитва за упокой души усопшего.
Хораз-ага поднялся с земли и впервые за многие-многие годы, назвав полное имя усопшего, обратился к собравшимся:
— Люди! Каким человеком был Веллат Джуманазар оглы?!
— Хорошим был человеком… — отреагировала толпа.
— Люди! Каким человеком был Веллат Джуманазар оглы?!
— Хорошим был человеком…
Вопрос и ответ был повторен трижды, и после этого Хораз-ага обратился к толпе со следующим вопросом:
— Люди! Кому был должен Веллат Джуманазар оглы?
— Никому…
Хораз-ага вновь трижды повторил свой вопрос и, получив ожидаемый ответ, все же, видимо для верности, а может быть от гордости за своего друга-ровесника, что он никому ничего не был должен, решил разъяснить данный пункт обряда:
— Люди, если есть долг за усопшим, прошу говорить. Вот, среди нас находятся двое сыновей Веллат-ага. Они взяли на себя обязательство погасить задолженность отца. Не стесняйтесь, говорите. Во-первых, этим вы вернете свое кровное добро, а во-вторых, усопшему будет покойно на том свете.
Все обряды по похоронам были исполнены по всем правилам и последовательности, оставалось только старшему сыну усопшего поблагодарить собравшихся за проявленное ими участие и помощь в столь тяжелый для семьи день. И люди, приуставшие — как-никак похороны дело тяжелое, притихли в ожидании заключительного аккорда траурной симфонии, как раздался громкий плач. Все обернулись на голос и увидели молодого человека, рыдающего во весь голос. Это был Еди — младший сын Веллат-ага, ныне покойного, окунувшегося в вечный водоворот природы.
* * *
Еди был еще несмышленышем, когда лишился матери. Но внезапная смерть отца потрясла его так, словно горе после потери матери, соединившись с теперешним, обрушилось на него с удвоенной силой. Мужчинам, а Еди уже достиг того возраста, не подобает показывать свою слабость, как бы тяжка ни была потеря, и он изо всех сил пытался сдерживать слезы, но… Он впервые почувствовал себя сиротой. Именно прочувствовал, постиг смысл этого слова до конца. Мы знаем много, очень много слов, но не всегда чувствуем полновесность каждого из них. Слова, пока они нами не прочувствованы самими, своим сердцем и душой, абстрактны.
И Еди сполна прочувствовал слово «сиротство». Оно явилось к нему не в словесной оболочке, а в сути своей, когда начала причитать Бибигюль:
— Осиротел ты, мой Еди-джан… Не знал ты материнской ласки, а теперь лишился и отца, ненаглядный мой…
Хораз-ага и Чары, муж Бибигюль, пытались как-то успокоить плакальщицу, но она распалялась все больше.
— …Сколько я убивалась… сколько я пыталась оттянуть время похорон… да не послушались меня люди… О боже, в чем вина этого юноши перед тобой, за что ты так бессердечно наказал его…
Бибигюль сопровождала свои горькие слова громким всхлипом, со стороны казалось, что она вот-вот задохнется. На ее побледневшем лице не было ни кровинки.
— …Во всем я виновата. Это я не сумела понять, что твой отец с самого первого дня, как его парализовало, ждал тебя и только тебя. Ах, какая дура, какая дура… Он все смотрел на дверь, а мне казалось, что ему хочется на вольный воздух, выводила его на улицу. Но и там бедняга не находил себе места… все глядел куда-то вдаль. Ах, дура, дура я проклятая, как я не догадалась… как я не догадалась… Иначе я бы сама полетела за Еди-джаном и привела бы к смертному одру отца…
Бибигюль зарыдала во весь голос.
Еди стало невыносимо тяжело наблюдать эту картину. Он вытер кулаком слезы и бегом бросился в комнату отца, смутно надеясь, что услышит невысокий, всегда ровный голос отца: «Еди, кто обидел тебя, почему ты плачешь?».
В комнате отца Еди стало еще грустнее. Там, в небольшой, чисто убранной комнате с большими окнами на юг все было как при отце. На маленьком столике, словно дожидаясь хозяина, лежали ножницы, отсвечивая холодным блеском, пинцет и расческа для бороды. Веллат-ага любил порядок во всем, а что касалось бороды и усов, то проявлял особую педантичность.
Еди оглядел все предметы убранства комнаты и заметил, что отсутствует деревянный протез, столько лет верой и правдой заменявший Веллату-ага ногу. «Наверное, похоронили отца с протезом», — подумал Еди горестно. Откуда ему было знать, что в день смерти отца Бяшим в сердцах сорвал с гвоздя, на котором постоянно висел протез, и швырнул его на крышу сарая.
Еди вышел в сад, надеясь найти утешение среди ухоженных руками отца деревьев. Но и здесь не удалось развеять грусть. Деревья тихо шуршали листьями, щебетали птицы, жужжали вечные труженики-пчелы. Все было так, как при отце, и в то же время все было иначе. И в шуршании листьев, и в щебетании птиц, и в жужжании пчел не было радостного трепета, они навевали грусть и печаль. Говорят, что животные чуют смерть своего хозяина, может быть, и деревья не лишены этого чувства?
Сад напоминал Еди об отце.
Еди подошел к абрикосовому дереву и обнял его почерневший, шершавый ствол и, словно наяву, услышал слова отца, сказанные им когда-то: «Сынок, это абрикосовое дерево не рядовое. Его мне из Самарканда привез в чемодане друг, узбек, еще хрупким саженцем. Именно от него берет свое начало наш сад…»
Кто-то погладил Еди по голове, и он, не оглядываясь, по мелкой дрожи в руке догадался, что к нему подошел Хораз-ага.
— Извини, сынок, что нарушил твое уединение, но сейчас ты не должен искать укромного места в дали от людских глаз. Горе — оно растворяется в общении, — Хораз-ага выдержал паузу, словно ворошил свою память. — Давно это было… тебя еще и на свете не было. Бушевала в стране война. Твой отец вернулся с фронта, потеряв ногу. Самые старшие его сыновья — твои братья — сложили головы в боях с фашистами. А Чары и Бяшим еще были слишком малы, чтобы стать опорой многочисленной семьи. Вот и пришлось Веллат-ага, позабыв про свою инвалидность, взяться за тяжкий труд. Именно в те тяжелейшие дни Веллат-ага вздумал заложить сад. Многие тогда не одобряли затеи твоего отца, отговаривали его не убивать себя непосильным трудом. Ведь ему приходилось заниматься садом вечерами, днем он работал, как и все в колхозе. А сколько он воды перевез на арбе для полива молодых саженцев. Мало кто верил тогда в затею твоего отца. Но он работал с таким упорством, что нашлись люди, которые начали поговаривать, что Веллат-безногий лишился рассудка. Да… Виданное ли дело — среди безводных степей закладывать сад… Конечно, трудно было в те времена поверить в это. Но твой отец опроверг все сомнения… Не зря говорят: «Упорство и труд все перетрут». Вот они, эти красавцы, теперь стоят, являя собой живой памятник твоему отцу. Сад Веллат-ага… Каждое дерево здесь еще многие-многие годы будет помнить заботливые его руки. Умрут эти деревья, вырастут новые, но сад будут именовать садом Веллат-ага. Не в этом ли счастье?!
