Парни не тронулись с места.

— Знаешь, дорогой товарищ, спи спокойно. Да и вообще у этой дочки ночью не то что чая, снега зимой не выпросишь, — прозвенел голосок щупленького парня.

— Эх, вот я бы сейчас пошел и выпросил, но здесь есть и помоложе меня, — пожурил его сиплый. — С девушками поласковее надо, помягче…

— Да хоть соловьем заливайся. Всю свою зарплату отдам, если Зохра даст тебе хоть горстку чая.

Рустам не присоединился к спору. Джума хоть и не видел в темноте лиц, но различал голоса. Сиплого звали Берды, тонкоголосого — Базар.

— Давайте потерпим до завтра без чая, — сказал Джума и прилег.

Это понравилось и Рустаму.

— Конечно, зачем беспокоить Зохру в такой поздний час? — И потом, как только вернется ее мать, они переедут.

Стало тихо. Джуму неприятно поразили слова об отъезде Халимы-апы. Сразу вспомнилось — «Может статься, завтра и не увидимся» — и сердце у него защемило. Куда они уезжают? Почему? Он не переставал думать об этом, но расспрашивать постеснялся.

— Ей-богу, прораб дурно поступил, — заговорил вдруг писклявым голосом Базар, будто прочитав мысли Джумы. — Ну и пусть она привезла дочь, что тут такого? Как может мать спокойно работать здесь, когда в городе взрослая дочь одна?

— Поэт, с тобой все понятно, — просипел Берды. — Тебя не отъезд Халимы-апы волнует — ты огорчен, что уезжает Зохра.

— Да ладно тебе, — огрызнулся Базар. — Ты лучше скажи, вот завтра уедет Халима-апа — кто на автокране будет работать?

— А нам то что, пусть прораб об этом думает.

— Работник на автокран найдется, об этом ты не беспокойся, — заговорил тихий Рустам. — Я думаю, главное — человеком надо быть. Мне, откровенно говоря, жаль Халиму-апа. Она и работать должна, и дочь растить, и посылки мужу в тюрьму посылать.

— Да, бедная женщина… Сколько всего натерпелась, — отозвался Базар. — И прораб наш тоже хорош, заупрямился. А у них в городе и квартиры-то, кажется, нет.

— Что же прикажешь ей делать — он ведь говорит: или отправляй дочь в город, или увольняйся! Приходится уезжать.

— Говорят, она в город поехала не посылку мужу отправлять, а квартиру подыскивать.

— Все может быть, дружище Берды, — сказал Рустам, — не знаю, конечно, как ты, а я так думаю: прекрасная у нее дочь. Да и поэт наш не прочь стать Тахиром для Зохры, верно, Базар?

— Ты что, не слышал поговорку: «Посмотри на мать, возьми дочь»?.. Так вот, мать мне не нравится, — усмехнулся Берды.

— Ты как та кошка: висит мясо, а ей не достать. Она и говорит со злости, что оно протухло. Приди Зохра и скажи: «Рустам, хочу за тебя замуж» — женюсь тут же, и счастливее меня не будет человека, — выпалил Рустам.

— Ты у нас, Рустам, простачок, а с женщинами надо быть поосторожней, — возразил Берды. — Видали, какая у нее мать — любит языком чесать.

— А я что, на матери женюсь? — разгорячился Базар, словно уже шел под венец.

— Я думаю, и мать бы была достойной женой, — стоял на своем Рустам. — Поговорить Халима-апа любит, это верно. Но ведь она женщина одинокая, ей тоже хочется жить, смеяться…

— У нее ветер в голове. А в женщине хороша серьезность.

— Можно подумать, ты ее на чем-то поймал, а, Берды? — Базар был готов ринуться в драку.

— Чего не видел, того не видел, грех на душу не возьму, — просипел Берды и притих.

— Тогда нечего грязь на нее лить, — на этот раз Рустам опередил Базара. — Мы здесь уже больше двух месяцев, и кто только не пытался к ней подладиться — ведь почти одна среди стольких холостых мужчин, — кто только удочку не закидывал. А у кого клюнуло? Этот Шаммы какие только козни не строил! А чего добился?

Спор о Халиме-апа и ее дочке затянулся, но Джума его уже не слышал — он думал о своем.

Джуме казалось — стоит положить голову на подушку и он сразу уснет, так измотала его двухдневная бессонница. Не тут-то было. Все уже давно спали, а он лежал, глядя в потолок, и думал. Случившееся за последний год разом нахлынуло на него…

Десятилетку он закончил рано. То ли ему очень хотелось учиться, то ли оттого, что школа была рядом с домом, но в первый класс он пошел на год раньше положенного. С месяц его не хотели записывать в школу, но Джума каждый день приходил. Пришлось записать: он оказался самым способным учеником в классе. И школу закончил одним из лучших.

Отец хотел, чтобы он сразу поступал в институт, а мать мечтала, чтоб он отдохнул годик, побыл дома: «Сын наш совсем еще ребенок, не хочешь, чтобы он в колхозе работал, — устрой его в другое место, до будущего года». И уговорили-таки отца. Джуму устроили рабочим в бригаду строителей. Бригадиру родители объяснили: «Джума-джану нет нужды гоняться за рублем, главное, — был бы при деле». И самому Джуме они без конца твердили: «На работе не надрывайся, нам твой заработок не нужен».

На стройке Джума во все глаза следил за рабочими. Подносил раствор и все смотрел, как кладут кирпичи. Однажды решился попробовать сам, пока каменщик отлучился. Когда тот вернулся, Джума со страху спрятался, думал, мастер выбросит его кирпичи. Но тот лишь подстучал кое-где молотком и стал продолжать ряд. Потом Джума не прятался и хватался за кирпичи, как только каменщик садился перекурить.

Точно так же научился и штукатурить. Стоило рабочему отложить инструмент, его тут же подхватывал Джума. Штукатурить было труднее. У настоящих мастеров раствор ложился на стену, а у Джумы ложился по сторонам или шлепался на пол. Мастерок то вяз в растворе, то оставлял полосы. Не скоро, но все-таки стало получаться. И Джума радовался новообретенным умениям.

Отца мало интересовали занятия сына. Он то и дело ворчал на жену: не пустила ребенка учиться сразу после школы. И едва наступило лето, он уехал на пять-шесть дней в Ашхабад, а, вернувшись, объявил:

— Можешь спокойно готовиться — будешь учиться играть на бубне.

— Да ты шутишь, отец, — улыбнулся Джума, но по лицу отца понял, что дело совсем нешуточное.

— Учебой не шутят, сынок! — сказал, довольный собой, отец. — Ты ведь не хуже меня знаешь: в наше время получить институтский диплом — все равно, что мумие со скалы отстрелить.

— Отец прав: сейчас очень трудно поступить, — мать вдруг приняла сторону мужа. — Но Джума-джан… — начала она и осеклась.

— Что же получается, отец, — насупился Джума, — на свете столько профессий, а мне, значит, бить в бубен? Да у нас в роду никто дутара не держал…

— Сынок, не всем же быть народными артистами. Я тебя туда не от хорошей жизни отдаю. Все институты обошел — нигде не нашел поддержки. Радуйся, что хоть туда берут.

Отец настоял на своем, и вскоре у Джумы в кармане лежал студенческий билет. Родители начали ждать возвращения сына с дипломом.

— Ну, жена, замечательные времена пошли! Чуть ли не каждый день свадьбы. Сыну нашему на любой место сыщется! Хорошо будет зарабатывать! — радовался отец. Впрочем, радовался недолго: двух месяцев не прошло, как Джума бросил учебу и вернулся домой.

— Так и знала, что этим кончится, — чуть не плакала мать. А отец долго сидел и молча разглаживал усы. Как всегда, когда злится. Тяжелое это было молчание. И Джума не выдержал.

— Отец, давай я еще год поработаю на стройке, подумаю, осмотрюсь. Если хочешь, чтобы я учился, позволь мне самому выбрать профессию. Только не уговаривай меня — на бубне играть не буду, — решительно выпалил он.

— Эх, сынок, сынок… — смягчился отец. — Слышал такую пословицу: «Пока есть конь, изведай все пути, пока живой отец, выбери себе друзей». Я хотел, пока жив, дать тебе высшее образование.

— Отец, тебе надо, чтобы у меня в кармане был диплом или чтобы я чему-нибудь научился?

Вместо ответа отец только вздохнул: ясно, у него на этот счет свои понятия. Никакие доводы Джумы не помогали. Тогда робко вступила мать:

— Отец, ты бы прислушался к словам сына. Когда верблюд старится, на его место становится верблюжонок…

Но отец все гнул свое:

— Ему через год в армию. Отслужит — семьей обзаведется, какая тогда учеба.