— Я-то тут при чем, Хораз-ага, ведь это слова вашего сына, — взмолился Еди.
— Моего ли, не моего ли, все едино. Мой сын, ты, да все вы, молодые, словно гости на этой земле, ни до чего вам дела нет… Они, видите ли, ученые… Да если бы вы были учеными, сидел бы я здесь и просил дождя у каждого паршивого облака, как последний попрошайка? Языком молоть так вы ученые, хоть куда!..
Еди виновато потупил взор. Возражать сейчас разгоряченному Хораз-ага было бесполезно, да он был и прав в некоторой степени. Не встретив отпора, остыл и Хораз-ага.
— Я вернусь еще до темноты… Да и не один приеду, слышишь? Если не сумею вернуть сюда сына, так приведу свою дочь Дилбер, и будем мы с ней пасти овец вдвоем… Так что и ты можешь потом уходить, — вдруг опять начал распаляться старый пастух.
— Хораз-ага, я ведь не говорю, что собираюсь уходить. Я…
— А ты только попробуй уйти! Кому же пасти овец, если не тебе или не ему, а? Вы думаете, что я вечный и вечно буду пасти ваших овец, да?! Или вы думаете, что будете сыты вашими бумажками? Я тебя предупреждаю, никуда ты отсюда не уйдешь и не будешь больше чолуком, хватит, уже целый год прошел, как я нянчусь с тобой, хватит! — Хораз-ага огляделся по сторонам и задержал взгляд на молодом волкодаве. — Этот пес был еще слепым кутенком, когда ты пришел ко мне. Он подрос, окреп и теперь сторожит целую отару. И тебе быть с сегодняшнего дня моим заместителем. Держи! — Хораз-ага бросил Еди свою пастушью палку. — Пользуйся, пока не заимеешь свою, да поторапливайся обзавестись своей!..
Еди так и застыл на месте от неожиданности этих слов. Хораз-ага — знаток своего многотрудного дела — признал его, доверил ему, дал ему свою пастушью палку. Слезы навернулись ему на глаза, и вдруг ему захотелось прыгнуть на шею Хораз-ага, обнять его, как своего отца. Но Хораз-ага был уже далеко от него.
— Хораз-ага! Хораз-ага! Я не подведу вас, будьте спокойны! — крикнул ему вслед Еди и вытер кулаком со щеки счастливые слезы.
* * *
У песков свои законы…
Еди уже около года находился в глубине песков и поневоле, шаг за шагом должен был признать, что неписаные законы продиктованы самой жизнью этого сурового края. Теперь Еди не стоял по утрам перед зеркалом и придирчиво не примерял галстук к цвету рубашки с накрахмаленным воротничком. Груботканая холщовая рубаха да ватная фуфайка составляли его гардероб чуть ли не все сезоны года. На ногах вместо узконосых штиблетов носил кирзовые сапоги с высокими голенищами. Преимущество сапог было налицо. Ватная фуфайка зимой обогревала его, а летом защищала от знойных лучей солнца, а кирзовые сапоги, мягко облегая ноги, давали возможность безбоязненно шагать по зарослям, не опасаясь случайного нападения зазевавшейся змеи. Число этих пресмыкающихся в зависимости от сезона то увеличивалось, то уменьшалось, но никогда не исчезало. Но тяжелее всего Еди расстался со своей роскошной прической, хотя вскоре успел убедиться, что в песках не так-то просто носить городскую прическу. Мелкие песчинки, словно им больше некуда было лететь в этом бескрайнем просторе, забивались в корни волос и заставляли его без конца чесаться. И когда Хораз-ага подстриг Еди туповатым лезвием «под Котовского», соскоблив всю корку пыли, он облегченно вздохнул, словно очистился от чесотки. Теперь только висевшая у входа в шалаш, сшитая из разноцветных клиньев кепка напоминала Еди о былой моде.
…Еди сидел рядом с молодым псом и гладил его огромную, как объемистый казан, голову. Еди и этот пес имели одинаковый опыт жизни в песках. Пес родился в первый день появления Еди у чабанского коша, поэтому он казался собаке особенно близким и дорогим.
— Ты слышал, что сказал Хораз-ага?! — Еди обратился к псу, словно к человеку, продолжая поглаживать его пятнистую черно-белую голову. — Я теперь буду его заместителем, представляешь, за-мес-ти-те-лем… — пес, выпрямив шею, сладко зевнул. — Вообще-то Хораз-ага славный человек, правда? — Еди, схватив голову пса двумя руками, повернул ее к себе. — Правда ведь?! — Пес лизнул языком кончик носа своего собеседника и от удовольствия прищурил глаза. — Жаль, что ты еще ни разу не видел Дилбер. Она славная девчонка, и тебе она непременно понравится, вот посмотришь… Ведь и мы с тобой познакомились совсем недавно, а вот успели полюбить друг друга, разве не так?!
Пес, инстинктивно почувствовав настроение своего хозяина, прижался к нему, а Еди, обняв его, предался воспоминаниям…
…В прошлом году весна была буйная, дождливая. Травы после частых весенних дождей росли не по дням, а по часам, словно какая-то невидимая сила вытягивала их в рост. Чабанам в такое время раздолье, нет надобности гнать отару за многие километры в поисках корма. Овцы, насытившись зеленой сочной травой, прямо у коша ложились тут же спать. Правда, нужно было поглядеть за ягнятами, они, как ошалелые, от такого зеленого буйства, носились по поляне и немудрено было их потерять среди высоких трав.
Прибыв на чабанский кош с Хораз-ага, Еди первым делом увидел только что ощенившуюся большую рыжую суку. Она лежала прямо у шалаша, а еще слепые, крошечные щенята тыкались ей в живот, ища соски.
— Хораз-ага, посмотрите, собака ощенилась! — радостно крикнул Еди, не в силах оторваться взглядом от симпатичных щенят. — Целых шесть штук!
— А ты пойди да посмотри, что за щенят подарила наша сука, — сказал, улыбаясь, Хораз-ага.
— А она не укусит? Как ее зовут? — спросил взволнованно Еди.
— Эх ты, разве суку одаривают кличкой, сука и есть сука, — ответил, все еще улыбаясь, старый чабан.
Еди густо покраснел за свою оплошность. Ведь знал же, что туркмены никогда не дают кличку самкам.
— Ну и что там? — спросил Хораз-ага через некоторое время.
— Три мальчика и три девочки!
— Три кобеля и три сучки, значит, — сказал Хораз-ага, поправляя его, как бы между прочим. — А ну тащи сюда всех кобелей, проверим, на что они годятся.
Хораз-ага двумя пальцами прищемил ухо одному из щенков и подержал его так на весу, временами потряхивая его. Щенок безвольно завис в воздухе.
— Из него ничего путного не выйдет, — сказал Хораз-ага, отпустив щенка. — А ну-ка, посмотрим на этого пятнистого красавца.
Хораз-ага повторил процедуру проверки. Пятнистый щенок на мгновение завис, как и первый щенок, но потом, недовольно фыркая, стал вырываться из рук, передними лапками пытаясь достать пальцы, защемившие его.
— Вот из кого выйдет толк. Ты присматривай за ним получше… А остальных вместе с сучками придется закопать…
Еди округлил в ужасе глаза. Хораз-ага, увидев его состояние, несколько смягчился:
— Ну ладно, подарим их кому-нибудь из соседей… А этот пусть будет твоим. Как ты собираешься назвать его?
— Может быть, назовем его Лайкой?!
— Лайка?! Как это понимать?!
— Лайка — это собака, которая поднялась в космос еще раньше Гагарина…
Хораз-ага недовольно хмыкнул.
— Можно, конечно, назвать и Дингой… Такая знаменитая милицейская овчарка была…
Старый чабан уставился на Еди изучающим взглядом и, чеканя каждое слово, сказал:
— Ни летающая, ни розыскная собаки нам ни к чему. Нам нужен сторожевой пес, волкодав. И назови ты своего щенка Вепадаром, как и его отца. Добрый был пес, не раз спасал отару от волков…
Громкое блеяние жертвенной козы вернуло Еди к действительности. Он рывком встал с места и оглянулся вокруг, не разбрелась ли отара. Овцы спокойно паслись на склоне холма, выщипывая чахлые, преждевременно пожелтевшие травы.
Еди посмотрел на небо. Рыхлые тучки лохмотьями нависали в небе. «К дождю ли это? О аллах, ниспошли нам… — подумал было Еди и стыдливо потупился. — Не становится ли и он суеверным, как и Хораз-ага? Он-то старый, а я что?..» И первое, что пришло на ум, — освободить козленка, показалось ему самым решительным средством борьбы против суеверия. Он даже было направился туда, чтобы осуществить свой замысел, но незримое присутствие Хораз-ага остановило его. Тогда он взял горсть ячменя из мешка и решил хотя бы вкусно накормить козленка за его страдания. Но козлик упорно воротил нос от ячменя. Еди еще не знал, что ни одно животное с завязанными крест-накрест ногами не станет ни кушать, ни пить. Впрочем, ему еще многое предстояло узнать…
