Он поднял руки, вытянув их вверх, чтобы я могла видеть татуировки на его предплечьях. У него также были татуировки на икрах, ребрах и левой ступне.

У меня никогда не было желания сделать татуировку, но, проведя так много времени с Исайей, я начала ценить их искусство. Возможно, я бы сделала себе такую же, если бы она была уникальной, как у него. — Больно?

— Да, больно. Те, что у меня внутри, были самыми худшими, и они заняли целую вечность, потому что он мог делать только немного за раз. Тот, что на моей шее, заняло у него почти три месяца. Но мне было все равно. Я ведь никуда не собиралась уезжать.

— Почему черный?

— У него была ручка такого цвета. Когда меня выпустили, я решил продолжить черной.

— Что это значит? — спросила я — Татуировка на твоей шее.

— Ничего особенного. Это просто узор. Парень хотел попробовать. Он был хорош, но у него не было настоящего тату-оборудования. Так что там много простых вещей с размытыми линиями. С тех пор я все подправил, но в то время мне было все равно. Я сказал ему, чтобы он экспериментировал.

— Почему? — Если бы я делала татуировку, я бы хотела, чтобы она была особенной. Зачем делать татуировку и проходить через боль, если она ничего не значит?

— Боль, — прошептал Исайя. — Я хотел боли.

— О.

С момента моего срыва я не просила Исайю предоставить больше информации о смерти беременной женщины. Мы были поглощены тревогой из-за встречи с Воинами. И я была трусихой. Я не была уверена, что мне нужны все ответы.

Были ли татуировки наказанием за то, что он сделал? Способ искупления? Потому что тюрьма и так звучит сурово, если не добавлять к этому страдания, причиненные самому себе.

Хотя я подозревала, что Исайя наказывает себя и по сей день.

Его красивые глаза порой были такими затравленными. Они не мерцали и не искрились. Вначале я думала, что это из-за его пребывания в тюрьме или из-за того, что произошло в хижине.

Скорее всего, я ошибалась в обоих случаях.

В последнее время было несколько моментов, когда я начала надеяться. Исайя не смеялся и не делал ярких улыбок, но в редких случаях он показывал мне ухмылку. Зубов никогда не было видно, и он едва шевелил губами, но каждый раз у меня перехватывало дыхание.

Он ухмылялся всякий раз, когда я протягивала ему печенье, когда он приходил из гаража. Он ухмылялся, когда я стирала его белье. Он ухмылялся по вечерам, когда поднимался и находил какую-нибудь новую покупку для квартиры. Был ли он счастлив здесь, со мной?

Должна ли я вообще задавать себе этот вопрос?

Исайя не был моим навеки. В конце концов, он уйдет и найдет кого-то, кто сделает его по-настоящему счастливым. Эгоистичная часть меня ненавидела идею о другой, будущей миссис Рейнольдс, которая будет получать больше, чем тонкие ухмылки.

Я очень хотела быть человеком, который вызвал улыбку на лице Исайи, хотя бы один раз, прежде чем все закончится. Пока я не стала бывшей миссис Рейнольдс и не упустила его из своей жизни.

— Спасибо тебе за вчерашнее, — прошептала я.

— За что?

— За то, что держал меня за руку. — Думаю, я бы не справилась, если бы тебя не было рядом. — Мало того, что ложь преступникам была ужасающей, так еще и переигрывать похищение не стало легче. Образ Брайс, стоящей на коленях, когда я приставила пистолет к ее голове, будет преследовать меня долгие годы.

— Не нужно говорить спасибо. — Исайя вздохнул. — Тебе бы не пришлось пройти через это, если бы не я.

Я надулась. — Это не твоя вина.

Он сел и наклонился вперед, опираясь на колени. Татуировка в виде дерева, скрученного и шишковатого, шла по его ребрам. Ветви обвивали его плечо и спускались по спине. Некоторые конечности перекручивались на его животе. — Так чья же это вина?

— Моей мамы, — сразу же ответила я. — Если кто и виноват, так это она.

— Ви. — Он закрыл глаза.

Ви. Никто никогда не называл меня Ви. Мне нравилось, когда Исайя произносил мое имя целиком. А две буквы я любила еще больше.

Исайя открыл глаза и встретил мой взгляд. — Она бы не приехала сюда на встречу с Дрейвеном, если бы знала, что это с тобой сделает. Я знаю, ты злишься, и у тебя есть на это полное право, но не оставайся злой.

Чувство вины пробежало по моим венам и запершило в горле. Он был прав. Я злилась. Я была в ярости. И если бы мама была здесь, она бы извинялась каждую минуту каждого дня.

Но ее здесь не было. Возможно, злость, возложение вины — это мой способ держать ее рядом. Когда гнева больше не будет, она действительно уйдет.

Исайя встал, вытянув руки над головой. Он был прекрасным отвлекающим маневром от боли в моем сердце. Он поворачивал и поворачивал туловище, распрямляя спину. Его пресс напрягся, а бедра резко очертились. Я не стала задерживаться на выпуклости в его боксерах и впилась в него.

Той, кому он достанется следующим, очень повезет.

Исайя сложил одеяла на диване в аккуратный квадрат. Затем он сложил их на подушку и отнес к основанию кровати, куда я поставила дешевый сундук. Он бросил их туда, затем встретился с моим взглядом. — Ленивый день?

— Давай будем ленивцами.

Он усмехнулся.

Исайя Рейнольдс действительно что-то из себя представлял. Я улыбнулась в ответ и позволила бабочкам порхать в моем животе.

— Я собираюсь принять душ.

— Хорошо, — вздохнула я, игнорируя пульсацию в моем сердце при мысли о том, как Исайя снимает эти трусы, спускает их по бедрам и толстым, выпуклым бедрам и встает, чтобы обнажить свои…

И этого достаточно. Я зарылась лицом в подушку, чтобы он не видел моих раскаленных щек.

Исайя направился в ванную, но звук шагов на лестнице заставил его остановиться, а меня подняться, как ракета.

К нам не приходили гости. Последним был Дэш, и посмотрите, что он притащил к нам на порог. Кто же мог прийти в воскресенье, когда гараж закрыт?

Исайя пересек комнату в одних трусах. Он щелкнул засовом и распахнул дверь. — О. Привет.

Мое сердце сжалось. Это не было приветствием для того, кому здесь не рады.

Он открыл дверь шире, отступив с дороги, чтобы пропустить Дрейвена внутрь.

— О, привет. — Я прижимала к груди плед. На мне была только тонкая футболка и шорты для сна. Я привыкла, что Исайя видит мои соски, выглядывающие из-под пижамы, но Дрейвен? Я бы не встала, чтобы поприветствовать его.

— Доброе утро. — Глаза Дрейвена чередовались между мной в кровати и Исайей, одетым почти ни во что. Он скривился.

Для видимости то, что он вошел к нам в воскресное утро, похожее на лень, было превосходно. Мы выглядели как супружеская пара, которая провела ленивое утро в постели. Слава Богу за этот беспорядок и за то, что Исайя не мог начать день без душа.

— Что-то не так? — спросил Исайя. — Ты слышал что-нибудь от Воинов?

— О, э.…нет. — Дрейвен оглядел квартиру. — Ты покрасил? Выглядит неплохо.

— Это заслуга Женевьевы.

Дрейвен продолжал осматривать стены, глядя куда угодно, только не на мое лицо. Исайя посмотрел на меня. Я подняла руки. Он дернул подбородком в сторону Дрейвена, призывая меня говорить.

Уф. — Хорошо, — пробормотала я. — Тебе что-то нужно?

Дрейвен посмотрел на свои ботинки. — Я хотел спросить, не хочешь ли ты пойти позавтракать.

— Охх-хорошо, — пробурчал я. — Зачем именно?

— Поговорить. Подумал, может быть, пока я свободный человек, я смогу узнать тебя получше. Если ты не против.

Было интересно, как он сформулировал просьбу. Он хотел узнать меня поближе. А не узнать друг друга.

Мои чувства к Дрейвену были в лучшем случае запутанными. У меня сложилось впечатление, что он боролся со всеми своими детьми. По словам Брайс, Дрейвен и Дэш когда-то были близки. Потом Дэш узнала о романе Дрейвена с мамой, и их отношения разрушились. Брайс вскользь упомянула, что Дрейвен и Ник тоже пережили не лучшие времена. Но на свадьбе, казалось, они прекрасно ладили. В основном Дрейвен заботился о детях Ника и Эммелин.