— О чем?

— Как только суд закончится, как только мы узнаем, что будет с Дрейвеном… — Я глубоко вздохнул. — Я думаю, тебе стоит уехать.

— Уехать? — Она моргнула. — Куда?

— Подальше. Уехать из этого города. Прочь из этой жизни.

— Что? — Она отпустила свои ноги и повернулась ко мне лицом. — А как же ты?

— Со мной все будет в порядке. — А если бы не было, это уже не было бы ее проблемой. — Полицейские ничего не нашли. Я сомневаюсь, что найдут. Возможно, они даже не ищут.

— А Воины?

— Если они решат отомстить, будет лучше, если ты уже давно уйдешь.

У нее открылся рот. — Значит…мы просто завязываем?

— Да.

Она долго смотрела на меня. Удивление на ее лице исчезло. Ее плечи опустились. — Неужели со мной так трудно быть рядом?

— Правда? — Я тяжело сглотнул. — Да.

Она вздрогнула.

Было невыносимо находиться рядом с ней, зная, что в конце концов она уйдет. Было утомительно держать ее на расстоянии вытянутой руки, когда все, чего я хотел, это прижать ее к себе.

— Мы не должны были начинать это, — прошептал я.

Женевьева оттолкнулась от дивана и направилась в ванную. Дверь захлопнулась, от ее грохота задрожали стены.

Я опустил голову на спинку дивана. Готово. Все кончено.

И я был ублюдком за то, что причинил ей боль.

На потолке было небольшое пятнышко, которое Женевьева пропустила при покраске. Оно было не больше десятицентовой монеты, но если смотреть под этим углом, то было видно белесое пятно старой краски. Она бы исправила это, если бы знала, но я не сказал ни слова. Я хотел, чтобы это место напоминало о месяцах, которые мы провели вместе.

Женевьева может быть расстроена сейчас, но она поймет, что это было правильное решение. В конце концов, она почувствует облегчение от того, что мои кандалы больше не сжимают ее лодыжку.

Дверь в ванную распахнулась, и раненая Женевьева, которая лежала на диване, исчезла. Она прошмыгнула босыми ногами по квартире и остановилась прямо передо мной. — Какова истинная причина, по которой ты это делаешь?

— Будет лучше, если мы покончим с этим сейчас.

— Я тебе не верю. — Она высоко подняла подбородок. — Я открыла тебе свое сердце. Я рассказала тебе все о своей маме. О том, что я на самом деле чувствую. Я все выложила. Я вскрыла себя и позволила тебе увидеть уродливый беспорядок внутри. Ты единственный человек в мире, который понимает меня настоящую. Почему я не могу получить это от тебя?

Я смотрел на ее красивое, раскрасневшееся лицо и молчал. Молчание было моей броней. Потому что, если я порежу себя, я никогда не смогу зашить раны.

— И это все? — прошептала она. — Исайя, я хочу помочь. Я хочу быть рядом с тобой, как ты со мной. Но ты должен поговорить об аварии. Если не со мной, то с кем-нибудь. Я вижу это чувство вины. Эту боль в твоих глазах, и это убивает…

— Кто рассказал тебе об аварии? Или ты сама узнала?

Она моргнула. Ее лицо побледнело.

— Ты? — потребовал я, на этот раз громче.

— Нет. Я не искала. Я.…я была…

Я мгновенно встал с дивана, мое сердце колотилось. Это движение заставило ее сделать два шага назад. — Кто-то сказал тебе. Кто? Это была мама? Потому что она не имела права.

— Она ничего мне не говорила. — Женевьева подняла руки. — Я подслушала ее и Пайпер на Дне Благодарения. Я не должна была подслушивать…

— Нет, ты не должна была. Это не твое гребаное дело. Это между мной и моей семьей.

— Тогда не водил бы меня знакомиться с твоей семьей, — крикнула она. — Не вини их за то, что они предполагали, что ты расскажешь жене о своей невесте. Что у вас должен был быть ребенок. Что она погибла в аварии, а ты винишь себя.

Она все неправильно поняла. Она видела во мне трагедию. Нет, я был убийцей. — Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Вот именно! — Она вскинула руки вверх. — Я ни хрена не понимаю, о чем говорю, потому что ты… — Она ткнула пальцем в мою грудь достаточно сильно, чтобы оставить красный след. — Ты ничего мне не говоришь.

Я зажал рот.

Ее ноздри раздувались, когда она делала то же самое.

Мы стояли в беззвучном противостоянии. Если она ожидала, что я заговорю, она должна была знать, что я не заговорю и не смогу.

Наконец, ее яростное дыхание замедлилось. Ее яростный взгляд охладел. — Ты прав. Что я здесь делаю? Это даже не имеет значения. Я ошибалась насчет закона.

— Что? Скажи это еще раз.

— Закон. Я ошиблась. В Монтане нет привилегии свидетеля, как я предполагала, а значит, этот брак был обречен с самого начала.

У меня голова шла кругом. Она говорила, что нам не нужно было жениться? Что это не защитит нас? Как долго она знала?

Почему она осталась?

— Помедленнее, я…

— Значит, ты прав. — Женевьева надулась. — Мы чужие люди. Я называю тебя своим мужем. Ты называешь меня своей женой. Но мы чужие. Черт, ты даже морщишься, когда я тебя целую.

Эта женщина была бессмысленна. Я не морщился, когда целовал ее. — О чем ты говоришь?

— Я говорю об этом. — Она взяла мое лицо в свои руки, притянув меня к себе для поцелуя.

Мягкость ее губ, ее тонкий вкус — я напрягся.

Я всегда напрягался.

Это был единственный способ сдержать себя.

Она отпустила меня и указала на мое лицо. — Вот. Вот так. Ты выглядишь так, будто готов вылезти из кожи, потому что я тебя поцеловала. И знаешь, что? Я ненавижу тебя за это. Я ненавижу тебя за это. Потому что я с нетерпением жду каждого из этих притворных поцелуев, даже если ты выглядишь как…

Я прижал ее губы к своим. Я обхватил ее сзади и притянул к своей груди. Я провел языком по ее нижней губе. Я застонал ей в рот, когда она позволила мне проникнуть внутрь, чтобы попробовать. Я целовал ее так, как хотел целовать ее уже несколько месяцев.

Женевьева была способна полностью уничтожить меня. Моя жизнь превратилась бы в руины, если бы она ушла. Этот поцелуй не изменит будущего.

Я отогнал эти мысли прочь.

И поцеловал свою жену.

Исайя поцеловал меня. Он целовал меня.

И, черт возьми, он был приятен на вкус.

Я склонилась в поцелуе, впиваясь в него. Я вздрогнула, когда его грубые руки прошлись по моим изгибам. Я расслабилась в его сильных руках.

В любой момент он мог оттолкнуть меня. Он отступит за эти высоченные стены, и все мои шансы прорваться сквозь них испарятся в воздухе. Поэтому я наслаждалась его поцелуями — каждым влажным лизанием, каждым острым щипком, — молясь, чтобы это продолжалось еще хотя бы минуту.

Исайя издал стон, и он пронесся в мой рот и вниз к центру. Мои руки были между нами, мои пальцы лежали на его футболке, крепко вжимаясь в теплые, упругие мышцы под ней. Я рискнула сделать шаг и позволила рукам опуститься ниже. Его пресс действительно был таким твердым, каким казался.

Его губы оторвались от моих, и мои глаза распахнулись. Я ожидала увидеть ужас или отвращение. Вместо этого в его взгляде была чистая похоть. Цвета потемнели, внешнее кольцо шоколада просочилось в зеленые и золотые вихри, которыми Исайя обрамлял мое лицо.

Я затаила дыхание.

Поцелует ли он меня? Скажет ли он мне уйти?

Я не была готова к тому, что этот брак — брак с притворством — закончится.

— Что мне делать? — прошептал он.

— Поцелуй меня — прошептала я в ответ.

Он наклонил свою голову, наклоняя мою именно туда, куда хотел. Первый поцелуй был освобождением. Испытанием. Но то, что произошло потом, было настолько наполнено жаром и силой, что у меня закружилась голова.

Язык Исайи проскользнул между моими губами, лаская их длинными, томительными движениями. Он сдвинул бедра вперед, позволяя мне почувствовать возбуждение за его молнией.

Я застонала, мои колени ослабли. Мы двигались медленным шагом, который больше походил на покачивание на месте, пока я не поняла, что Исайя перенес нас на кровать.

Мое бешено колотящееся сердце остановилось.