Деримович пошевелился в мешке, пытаясь выпростать руки. Руки скользнули по телу… Прямо по коже. Он, что, голый? Эта новость буквально разорвалась в голове. Почему? Он не помнит, чтобы его раздевали. Не помнит, что раздевался сам.

Все… Руки вверх. За голову. Расширить дырку…

Нет, пальцы не багор — мешковина на редкость прочна.

Каюк… Божже, отдать концы в этой холодной черной воде.

В позорном рубище тряпичного саркофага.

И тут он почему-то вспомнил бред Онилина об акве-воде и ее СОСАТ-ключе. СОСАТ! Где же оно, экстренное средство связи с братьями? Средство Сосунка! Именно — сосунка! А он, он пока еще овулякр недоношенный. И может быть, уже насовсем недоношенный. Недососок, одним словом. «Ха-ха-ха!» — уже забулькал Деримович, как вдруг нога его коснулась чего-то округлого и твердого. Да это же СОСАТ!

Извиваясь всем телом, как пойманный в мешок змей, Ромка все же сумел достать универсальное средство спасения и, находясь уже в полуобморочном состоянии, надеть на шею. Веревочка, слава Боггу, прилагалась. Теперь взять в рот… подуть. А дуть-то нечем. Собрав в легких остатки воздуха, он выдохнул его в полусферу и едва не потерял сознание. Перед глазами уже заклубились красные облака, и только слабая надежда спасала его от обморока.

И опять ничего не происходило. Багровые тучи уже обволокли его разум со всех сторон, а в голову, несмотря на близость конца, лезли совершенно никчемные мысли из проэтического откровения лженаставника. «Об акве-воде и ее музыкальном ключе, альфе в двойном венце. В начале вод лежит исход, лишь стоит альфе сделать ход. Иссякнет ключ, вода стечет, и жизнь, как песня, увлечет».

Красный туман густел с каждым мигом, сковывая мысли. Странно, но именно в этот момент фактического прощания с жизнью вспомнил он предание о големе. Единственное предание из немалого чурфаковского набора, которое запомнил овулякр-студент. И даже не само предание, а видеодемонстрацию глиняного монстра опять же на единственной посещенной им лекции. Запомнил так хорошо, что даже сейчас, в полусознательном состоянии он ясно увидел начертание на лбу глиняного робота — АМЕТ. А потом первая справа буква «алеф» средствами монтажа испарилась, и грозное чудовище само по себе стекло на землю коричневой жижей. АМЕТ — МЕТ.

«Аква — он в ней сейчас… — на последнем издыхании трепетала мысль. — Лишь стоит алеф ей стереть», — стучало в ушах.

И недаром.

Деримович, втянув живот, сумел-таки выдохнуть в СОСАТ искомый ключ: «Ква!»

Конечно же, «ква» — веселая и радостная песнь. Песнь жизни в водах смерти.

Как бы не так.

«Странная она», — вспыхнула и угасла в красном море забвения последняя мысль.

И море стало всем.

Точнее, все стало морем. Морем тьмы.

Тьмы безвидной и бескрайней.

Короче говоря, все просто квакнулось.

А на песчаном берегу острова Крит уже вовсю шло приготовление к заплыву по Внешней Волге. Подождав, пока челн с отпущенным Гусвинским уйдет вниз по реке, специальная команда бакенщиков на катерах перебросила через Волгу два ряда заградительных поплавков. Поплавки были сделаны из прозрачной пластмассы и снабжены электрическими лампочками, так что по завершении работ через реку протянулись две светящиеся красными огоньками змеи.

Народу на берегу прибыло. Возвратились с прощального места те, кто возлагал руки на отпускаемого брата, из Дворца культуры подтянулись степени пожиже, и отдельной процессией, храня медлительную важность, вышли к берегу представители старшего расклада.

Здесь, на берегу реки начало предстоящего заплыва выглядело чем-то фантастическим. Несколько сотен полураздетых братьев, разбавленные тремя десятками сестриц, смотрелись на прохладном песке уцелевшими пассажирами затонувшего круизного лайнера.

Кто-то пробовал ногой воду, кто-то пытался показать полное равнодушие к происходящему, а кто-то просто дрожал от самого настоящего животного страха. Повинный в злоупотреблении огненной водой Сусло-Непийпиво, а потому награжденный за это реликвиями ЭПН, в отчаянии разглядывал свои руки и украшенную увесистой голдой волосатую грудь. Точно в какой-то неандертальской молитве вознося вверх мощные кулаки, этот водочный синдик пытался разжалобить двух стерегущих его териархов. Териархи, с опаской поглядывая на взлетавшие перед их лицами кувалды Сусло-Непийпиво, то и дело шипели и показывали ему кончики шир, но синдик не прекращал своих опасных стенаний, справедливо полагая, что с такими кастетами на руках в виде десяти массивных перстней, одной килограммовой цепки и такого же по весу лаконичного распятия на шее, относящегося к не виданной доселе конфессии, ему до противоположного берега не добраться.

Виляя обтянутым в черное купальное трико афедроном, к подконвойному синдику приблизился Фредди Хок.

— Чё, суслик, добадяжился? — спросил он Непийпиво, пробуя воду. — Холодная, бля. Утонешь с цацками своими.

Обычно уверенный в себе, отчаянно дерзкий Сусло ничего не ответил обидчику, зато один из териархов с лысым черепом и похожими на клещи руками решил вступиться за своего подконвойного:

— Очко-то побереги, не один в воду лезешь.

Никогда не унывающий гигантопиг на всякий случай сделал шаг в сторону, чтобы, не дай Богг, не попасть под одну из грозных шир, и, отклячив свою «пигу» в сторону териарха, изобразил мощный бархатистый пук. Неприличный звук, хотя и был симулирован ртом — на скромной кисельной халяве газов не больно накопишь, — выглядел до того натурально, что ближний к нему страж чуть не бросился наперерез охульнику, но вовремя был остановлен товарищем. Не по Уставу это — адельфов ширять, даже мерзотников отъявленных, которых, сколько ни топи, все одно сверху плавать будут.

Платон двигался вдоль шеренги братьев, набранных из самых разношерстных начал, и дивился той немой, а местами и восторженной покорности любой дикости, любому абсурду, будь они спущены с верхних ступеней пирамиды начал. Этот нелепый благотворительный заплыв в честь чего-то там, чего он и сам уже не помнит, ночью, в холодной воде — неужели никто из этих олухов не понимает, что ситуация для несчастного случая самая что ни на есть удобная. Потерял сознание, не заметили, и все… Выловили под Астраханью. Река как-никак… Нет, все поплывут. Ведь на той стороне будут значки участников вручать и начертание на руку делать. А без железочки этой и без начертания никто уже не сможет ни продавать, ни покупать. Про сосунков и говорить нечего. Для них заплыв по Внешней Волге — цветочки. Им еще во Влажную лезть, в Волгу Нижнюю. Без Нижней к сосцам не приложишься. На слове «сосцы» Платон мечтательно причмокнул… Да, Нижняя забирает однозначно, правда одного, зато купаться в водах млечных ее — все равно что родиться заново, и не в этот колючий и мерзкий мир, а в негу несказанную. А во Внешней и без всякого жертвоприношения тонут. По чистой случайности вроде, хе-хе… Как тут не рассмеешься.

Глядя на большую и внешне разношерстную толпу, Платон нашел еще один повод для удивления: он относился к простоте управления этими «великими индивидуумами». Ибо кадры СОС и присные им элементальные начала, при всей своей уникальности и пышной значимости, вели себя по-холопски предсказуемо… Да, прав был Иосиф III, такие кадры, ничего не решая, решают все. С правильными кадрами механизм осечек не дает. Даже опазиция, недаром системной называется, — место знает в общем раскладе, потому и допущена до таинств внешних, и проклянет как надо, и гневу народному не даст ни угаснуть окончательно, ни вспыхнуть бесконтрольно. Ровное спокойное горение ненависти — важная составляющая баланса. Ну а кто не по чину мыслить задумал или, чего более, за покров двух Маат заглянуть, этим и вода — смертный враг — кому ноги сведет, у кого сердце йокнет.

Проходя мимо мелочи из синдиков, декапротов и прочих малых начал, он почему-то не заметил привычной вспышки обожания к церемониарху. Изменились времена. Мелочь всякая теперь не ему — Нетупу на глаза лезет, — а чем он командует здесь, кроме раззявки своей щелегубой? Кто он в сравнении с двуликим церемониархом Платоном Онилиным? Никто, зовут Никак, Нетупом погоняют. Одним словом, начальников молчальник и молчалок командир. Да вот он и сам, неладный. Хотя, надо признать, тельцем Нетупчик ладно скроен и ухватист к тому же, ну и рисовщик без меры. Вон как он шустро, но в то же время естественно, без тени смущения подскочил к ладье, картинно напрягая довольно развитый торс и подтягивая твердые булки узкого субилатория. Успел, сорвал несколько восхищенных взглядов рассаживающихся в ладье представителей старших начал. Особенно пристально смотрели на ладную фигурку две коронованные особы: Альберт Монаков с почетного плавсредства и Миха Солнцевский[222] — с общего песка.