Завидев Онилина, Нетуп сделал еще один реверанс — двум принцам и одной принцессе — и повернулся к церемониарху.

— Вода холодная нынче, Платон Азарович, — с подчеркнутой заботой сказал начальников молчальник, — вы ближе ко мне держитесь, не приведи Богг, занемеет что — так уж я подсоблю.

Платон, пытаясь подавить невольное чувство страха, рассыпался в мелком, но вполне убедительном смехе.

— Я уж справлюсь, ваше высокотупие, в Темзах похолоднее водица.

— Сравнили, господин перебежчик, канаву с рекой.

— Канава-не-канава, а и там пираньи водятся.

— Видите, я же говорю, везде осторожность соблюдать надо, — сказал Нетуп, отворачиваясь от церемониарха и посылая воздушный поцелуй старшему раскладу, — в Темзе пираньи, а здесь, на Волге, — судаки бешеные — причинные места, говорят, любят. Вздохнуть не успеешь — откусят на раз. Судак — он не дурак, даже если на букву «м» он, и зубы у него, знаете, Платон Азарович, поострее наших будут.

Платон смотрел, как картинно, с самым серьезным видом толкая самую несусветную чушь, фиглярил этот Буратино. Быстр, очень быстр оказался его бывший протеже в сублиминальной суггестии[223]. Гонит так, будто хуцпе[224] с детства научен, и язык у него верткий, как угорь, и ядовитый к тому же, чисто червь щетинчатый.

— Ну уж вам-то бояться нечего, ваше деревячество, — ведь чурбаны не тонут, — стараясь не думать о возможных подставах со стороны Нетупа, нагло съязвил Онилин.

— Так и я о том же, ваше рыба… простите, ребячество, — если что, хватайтесь, полено — не соломинка, любого вынесет.

Но Платон уже не слушал коварного локапалу. Он почему-то озадачился судьбой своего подопечного. У него даже защемило в том месте, которое в лохосе принято называть ложечкой. Но то не ложечка щемила, то зашевелился в нем его внутренний гельмант, уловивший тревогу связанного с ним родственного начала.

Вероятно, и не тревогу уже, а самый что ни на есть животный, гельмантский страх.

«Как он там сейчас?» — думая о «пути горя» своего недососка, прошептал Платон в сторону кургана и тут же отправился на осмотр почти готовой шеренги пловцов.

Бескрайняя и безвидная тьма, в которую ухнул Роман Деримович, все еще обволакивала его, но она уже была не глухой. В ней слышались звуки. Не совсем приятные, конечно. Ведь это были звуки стрельбы, сопровождавшиеся стоном входящих в воду пуль. И стреляли, по всей очевидности, в него. При очередном выстреле тьма растаяла, и через распоротый очередями мешок Роман смог разглядеть нависшее над ним звездное небо. Он успел сделать глубокий спасительный вдох и погрузиться в воду, прежде чем длинная очередь, разорвав в клочья мешковину, вспорола ее белыми бурунами. По крайней мере, теперь он сможет выбраться из своей полотняной утробы.

Кесарево сечение с огненным крещением, — чувство юмора вновь вернулось к неофиту, и это был главный признак надежды на продолжение банкета.

Освободившись от лохмотьев, Ромка с удивлением обнаружил, что он фактически лежит на каменистом дне. И от поверхности его отделяло совсем чуть-чуть — не больше метра водной толщи, которую продолжали прорезать кипящие буруны от пуль.

Правда, он никак не мог понять, кому потребовалось стрелять в него, где он, и самое главное, как отсюда выбраться.

Живым, разумеется.

Возможно, он что-то прослушал в наставлениях Онилина, возможно, все вообще пошло не по сценарию. Но как бы там ни было, шкура у него одна, и спасать ее надо изо всех наличных сил.

Дождавшись окончания длинной очереди, Деримович извлек изо рта СОСАТ и вынырнул на поверхность. Он успел сделать два последовательных вдоха и заметить опоясывающий воду каменный барьер. Значит, он уже не в реке, а в фонтане или бассейне. Распластавшись для надежности на дне, Ромка попытался спокойно проанализировать ситуацию. Что, если это не банальная расправа, а жестокая проверка на вшивость? И сценарий прохождения остался в силе. Тогда и Онилин — не коварный предатель, а жесткий мистагог. Ну, а если все так, тогда по сценарию ордалий сейчас он должен быть в том самом бассейне, в который, по преданию, вляпался сам Озар.

Стараясь не вызвать волнения на поверхности, Деримович отполз на несколько метров, медленно развернулся в сторону центра бассейна и резко взвился вверх. Жадно глотая ртом воздух, а глазами — открывшийся перед ним вид, Ромка чуть не лишился жизни. Густой веер пуль прошил воду, лишь чудом не задев его. «Сколько же патронов у этого исполина? — подумал мист, плюхаясь в воду. — И какого калибра? И главное, как пройти к лестнице?»

Он лежал на спине, посасывая СОСАТ и глядя, как, прошитая огромными пулями, вскипает над ним вода, окрашиваясь то в красный, то в зеленый свет. Бассейн скорее всего подсвечивался, но, слава Боггу, блики на поверхности не давали вляпавшемуся гиганту разглядеть что-либо в глубине. А что делать ему? Ждать, когда закончатся патроны? А вдруг их много?.. Очень много. Не исключено, что на очередном всплытии он нарвется на меткий выстрел. Такие не ранят… — размышлял Ромка, потихоньку пресмыкаясь на дне. Сделав еще один удачный прыжок вверх и хватанув воздуха, он разглядел, что насупленный гигант палит с левой руки, а в правой у него… Божже, правый! В правой у него граната размером с авиационную бомбу. Если он пустит ее в ход, ему конец.

На какие же слова намекал Онилин, когда говорил про этого Озара-потрошителя? Женихом называл, точно… Жених, называется. Ну, не рассчитал траектории, вляпался, чтоб ему повылазило, и, что называется, оделся гранитом по это самое, которое по пояс будет. Делов-то. Зачем же других гондошить? Сам не гам и другим не дам, что ли? Собаки на сене и то добрее, те хоть лают, ну, укусить могут на крайняк, но уж точно не стреляют из такой вот страшной лохобойки[225].

Неожиданно в голову Деримовичу пришла мысль обойти этого Бен-ебена посуху. Выскочить из бассейна и в кусты. Вроде они неподалеку, а там бочком, ползком и к лестнице. А лестница у гиганта за спиной — несподручно ему палить будет. Камень-то его крепко держит, да и гуттаперчевым этого бугая не назовешь — больно мышцы много. Шанс есть, постановил Ромка. Нащупав рукой край бассейна, он взвился вверх и, не оглядываясь, метнулся в сторону. Он досчитал до двух, но очереди, к его удивлению, не последовало. Зато впереди раздался громкий стук, и перед его глазами выросла чудовищных размеров граната. После такой гранаты от него даже слякоти не останется, справедливо решил Деримович и в один прыжок преодолел расстояние, отделяющее его от спасительных вод.

Взрыв был такой силы, что, казалось, произошло землетрясение. Было слышно, как за ухнувшей ударной волной в истово голливудском духе зачмокали во плоти и залязгали по бетону осколки. А когда сокрушительный ураган унесся прочь, Ромка, не мешкая, вынырнул из спасительной воды. Главное, пока не очухался контуженый гигант, осмотреть поле битвы.

Картина его порадовала, более того, вселила надежду на благополучный исход посвящения.

Во-первых, граната, судя по пустой правой руке, в арсенале Озара-Потрошителя была единственной. А во-вторых, жертвой гранаты сделался сам грозный страж. Посеченный осколками, он истекал кровью, почему-то черной, как смола, и, судя по движениям головы, ничего не видел.

— Ну чё, допрыгался, апис-ляпис[226]! — злорадно бросил Ромка, не отдавая себе отчета в том, что употребил заветную формулу метаморфоза быкующих[227] героев в стылый камень. Не успел он проговорить магическую тарабару ляпис-превращения, как граница, отделяющая плоть от камня, стала ползти вверх.

Защитник кургана, почувствовав это, попытался вскинуть оружие на обидчика, но не смог — его левая рука была перебита. Басовито и страшно взревев, он перекинул автомат в правую, тоже раненную, но еще действующую руку, и стал поливать свинцом пространство перед собой. Еще мгновение, и Деримович был бы превращен в фарш, но его снова спасла вода. Теперь ему оставалось надеяться только на то, что процесс трансмутации плоти в камень много времени не займет.