А в мешок брутально его. У кого сердечко так себе, может и зайтись.

Онилин встал, убрал шприц в ящик тумбочки и прошелся по крохотной комнате туда-сюда. Он волновался. Если его недососок не накосячит в прохождении, то и ему зачет.

Мистагог вздохнул и подошел ко второй тумбочке. Открыв ее, он обнаружил свежий номер орденского глянца со сбивающим толк названием «Вокруг Сета».

До заплыва оставалось еще целых сорок минут. Идти в клуб к возбужденным предстоящим купанием братьям ему совершенно не хотелось. Странно, но в своем туманном далеке Платон думал, что его буквально захлестнет волной эйфории при встрече с адельфами, закружит вихрь идей, концепций, проектов и программ. Ничего этого не случилось. Вот и сейчас, поставив недососка на путь горя, большое, признаться, дело, Онилин ничего, кроме пустоты, не ощущал. И даже ребяческие шутки с опазицией теперь казались глупыми и не стоящими того внимания, которое он им уделял. А жажда заполучить списанную «тушку» для стратосферных полетов — годной разве что для детсада. И вообще, что он здесь делает? Зачем бросил свою Анельку, дом, собаку, свой уютный, защищенный, почти медвежий угол. Любуется на Родину-мать, которая столько лет зовет и зовет, а защитников за спиной у нее так и не видно. Ни белокурых викингов, ни монгольских орд. Встретились, называется, два одиночества. Платон тоскливо вздохнул, посмотрел на блин часов и подумал об оставшейся в шприце капле. Еще немного, и Деримовича вопрет так, что вся его прошлая жизнь покажется ему коротким эпизодом.

А ему остается только ждать. Роль непривычная, можно сказать, постыдная.

Платон отвел взгляд от окна с видом на неожиданно потерявшую для него шарм Родину-мать и уставился в обложку лежащего перед ним журнала. Вверху, как обычно, располагалась одна из инсигний Братства: SOS на фоне распростертых крыльев. Ниже крупным шрифтом были напечатаны топ-темы выпуска. Крупно — headline номера: «Труба зовет». Но в отличие от уместной для печатного органа сосунков нефтяной трубы, обычно представляемой каким-нибудь извивающимся змеем, заголовок иллюстрировали трубы другого сорта, что были приставлены к раздутым щекам сомнительного вида ангелов, созывающих, как известно, к Суду Божжему. Журнал был выпущен неделю назад, а готовился и того раньше; соответственно сегодняшние Овулярии, как считалось до этого, абсолютно не прогнозируемые и спонтанные, никак не могли попасть на его страницы. Следующий тренд номера «Тянем-потянем» — можно было принять за «утку» неистребимой среди журнашей тяги к фольклору, если бы не иллюстрирующий его коллаж, основанный на ведическом мифе.

На оригинале храмовой фрески была изображена известная сцена взбивания амриты из дармового сырьевого океана[218]. Священную гору Меру, что находилась в центре композиции, но при этом ни по какой мерке на гору не тянула, а выглядела то ли пеньком, то ли обсценным лингамом, по сюжету мифа раскручивали с помощью толстой веревки две враждующие группировки духовной элиты ведической Индии: дэвы и асуры. Если же внимательно приглядеться к изображению, то становилось понятным, что канатом для божественной взбивалки служил неправдоподобной длины змей с анекдотичным для русского уха именем Васуки. Художник журнала сохранил фотокопию фрески практически нетронутой, все его изменения коснулись головных уборов небожителей и модификации растительности на лице. Теперь, после доработки миниатюры, хвост змея Васуки тянули бородатые и волосатые люди в широкополых шляпах, в то время как со стороны головы находились бритые в крошечных шапчонках.

Онилин усмехнулся, но почувствовал при этом неприятный холодок в области солнечного сплетения. Признать, а тем самым вынести на суд, пусть даже и под обложкой журнала «для внутреннего пользования», значимый и крайне опасный для Братства конфликт между его традиционной и реформаторской ветвями до сих пор не решался никто, включая выведенных за пределы «⨀» ренегатов.

Однако наглость орденских журнашей на этом не заканчивалась. Взять хотя бы название статьи на странице 33-й, чей номер уже был намеком на завершение его подъема по ступеням пирамиды Дающей. Название звучало так: «Совращение блудного сына». Причем в роли сына был изображен сам Платон Онилин, точнее его голова, выглядывающая из кустов с подобострастным видом (и где они откопали эту мерзкую фотку?), а объектом Платонова подобострастия служил он сам, только в мантии Косимо Медичи работы Понтормо. Проказливый компилятор для получения сходства даже не стал фотошопить профили: ни его, Онилина, ни жившего за 600 лет до него венецианского магната. Похожи, как близнецы братья. Только ушами Косимо не вышел. Уж больно аккуратные ушки у венецианского комбинатора при таком-то профиле. Что ж, времена меняются, нравы остаются — а заискивание художников перед спонсорами вообще предвечно. Только не для новых пройдох-журналюг.

Нет, ну надо же! Прямо в пах! Платон даже вспотел от негодования, потому как в совершенном на него наезде ему и подозревать было некого. О своих секретных генеалогических изысканиях он не сообщал даже жене и вышестоящим началам, а весь относящийся к ним материал шифровал самолично. Надо сказать, что в этих довольно успешных исследованиях Платон, отталкиваясь от своего поразительного сходства с жившим шесть веков назад Косимо, приводил убедительные исторические и генеалогические доводы в пользу своего родства со знаменитым флорентийским семейством. Естественно, не одного тщеславия ради. А чтобы стать вровень с лучшими из лучших не только во время Овулярий. И вот теперь его тайна раскрыта, да еще таким наглым образом! И будет крайне трудно выйти на автора публикации. Единственное, что он может узнать, так это то, что негодяй подписывается братом Пердурабо. И тот же, с позволения сказать, братец проявил какую-то совсем пугающую мощь в искусстве предсказаний. Напророчив не что-нибудь очевидное, типа войны, а событие, не поддавшееся доселе прогнозу, — Большие Овулярии. Что, если это не просто удачное попадание пальцем в небо, а скрытый от многих, в том числе и от него, план? План… На этом слове у Платона по спине побежали мурашки. И почему этим милым домашним словом «мурашки» называют гнусный озноб?

Онилин обнял себя за плечи, пытаясь утихомирить дрожь. А что, может, действительно план? В него бы уложилось и странное «отпущение» Гусвинского, и провалы в общении с арканархами, и даже поведение его недососка, который, несмотря на внешнюю наивность, иногда ведет себя крайне подозрительно. Если бы не стопроцентные проверки… Хотя о чем он, какие проверки при таком сосале! Сосало, конечно, не пришьешь, но… запугать и завербовать можно любого. «А что, если милейший Ромка Нах вовсе не овулякр сосунка, а мерзейший симулякр[219], чудовищный гротеск взбесившейся Лохани?» — произнес он вслух последнее предположение. И вовремя, потому что, услышав себя, рассмеялся. Что за напасть, паразиты эти: то черви рифмические язык точат, то бациллы паранойи мозг травят.

Надо бы проветриться, решил Платон и, отложив журнал в сторону, вышел в коридор.

Проходя мимо двери с табличкой «офис № 4», он почему-то вздрогнул, представив себе за дверью сидящего за столом змея четвертого номера. Или на алтаре — в окружении братьев-офитов[220]. «Это какой же будет?» — спросил он себя и, разведя руки, попробовал вычленить в пространстве ползучего крупноразмерного гада.

Наверное, такой, чтобы к «четвертой» груди приложиться, усмехнулся Онилин.

Шутка почти удалась, и, немного успокоенный своей способностью все еще видеть смешное в тревожном, мистагог кандидата Деримовича вышел на свежий воздух приволжской ночи.

Они своего добились, эти битюги с сальными руками и смертельными жалами. Он действительно идет ко дну, как обыкновенный чмошник, запрессованный беспредельной гопотой на районном сходняке[221].